— Но твои снимки едва не стоили мне жизни. Сдвинутый тобой камень свалился мне прямо на голову.

— Да что ты говоришь! Это было с моей стороны большой неосторожностью. Впрочем, я же не знал, что ты там сидишь…

Таковы были эти «случайности». Задуманы они были очень тонко, в них трудно было усмотреть злой умысел. В самом деле, разве не может растеряться иногда и храбрый охотник при встрече с таким зверем, как белый медведь? Разве не может камень упасть случайно именно там, где сидит человек? Но все же тут было нечто, что невольно наводило на некоторые размышления. А именно: все это случалось не с кем другим из охотников, а всегда с Бегичевым, и каждый раз тут играл роль не кто другой, как Натальченко.

Поэтому после разговора с Николаем Бегичев решил присмотреться к Натальченке. Но что нужно было от него этому человеку? Этого боцман никак не мог понять. Может быть он завидовал популярности, которой пользовался Бегичев среди населения? Нотки зависти действительно приходилось иногда подмечать в некоторых словах Натальченки. Но не мог же он, добиваясь его смерти, переложить этим на себя его популярность!

Дни шли за днями. В тундре ничто как будто не говорило о скором наступлении теплых дней, но весна уже чувствовалась в воздухе. Первыми сигнализировали о ней песцы: разделывая как-то их пушистые шубки, охотники обнаружили на своих руках белые шерстинки. Это были первые признаки начинающейся линьки.

— Пора шабашить, ребята.

— Пора. Время по домам…

Добыча была богатая: три сотни песцов да несколько медвежьих шкур. Это значило, что за покрытием всех расходов по промыслу на долю каждого охотника придется не меньше двух тысяч. О такой удаче никто и не мечтал. Ради этого стоило провести полгода в смежной пустыне.

— Это мы должны благодарить тебя, Никифор, — сказал Натальченко, обращаясь к Бегичеву. — Без тебя мы не прожили бы тут и месяца.

С этим все согласились.

Отъезд был назначен через неделю, а пока занялись усиленной кормежкой ездовых собак и сортировкой шкур. Бегичев мало принимал участия в сборах — он за последнее время чувствовал себя не совсем здоровым. Тяжелые условия жизни, усиленная работа — иногда за других, — однообразное питание, наконец поведение Натальченки — все это не могло не сказаться на нем при его возрасте. Было вообще удивительно, как он вынес все трудности, сохраняя неизменную бодрость духа.

В этот день Николаю и Горинову было поручено доставить в зимовье два оставшихся в тундре капкана. На это они должны были потратить около суток. Когда они вышли из зимовья, погода была ясная, — снежная равнина искрилась под лучами солнца. Но около полудня картина переменилась: по небу поползли темноватые облачка, с моря подул ветер, тундра сразу насупилась. В отдалении нарастал глухой шум — это сердилось море, передвигая и кроша льды. В воздухе замелькали снежинки, и не прошло и часа, как земля и небо слились в один крутящийся вихрь, — над тундрой распушила свой хвост северная пурга.

Это была одна из тех бурь, когда даже звери не решаются покидать своих логовищ. Снег слепил глаза, ветер сбивал с ног, захватывал дыхание. О возвращении в зимовье нечего было и думать, и охотникам ничего не оставалось, как вырыть в снегу яму и в ней дожидаться окончания пурги. Долган был достаточно опытен, а потому еще задолго до того, как разойтись пурге, присмотрел в прибрежной расщелине укромное местечко, натаскал плавника, и убежище было готово. Возможность развести из плавника костер оказалась очень кстати — метель продержала охотников в снежной пещере три дня. Разыскав после этого свои ловушки, они отправились в обратный путь.

Уже вечерело, когда увидели впереди очертания знакомой скалы. У ее подножья было расположено их зимовье. Его полузанесенный снегом сруб был уже виден, когда Николай вдруг остановился и, показывая на один из выступов скалы, сказал:

— Смотри, что это делали наши ребята? Этих камней там не было.

— Это вероятно боцман устроил какой-нибудь знак, — ответил Горинов, — он всегда так: где побудет, там обязательно сделает какую-нибудь oтметку.

— Может быть и так… А только зачем же крест?

— Какой крест? Не крест, а просто веха. Это тебе кажется.

— А по-моему там стоит крест.

— А я тебе говорю — веха.

Чтобы разрешить этот спор, охотники оставили лыжи и стали подниматься на скалу. Добравшись до вершины, они сразу увидели предмет их разногласий.

Это была совсем свежая могила, сделанная очевидно лишь несколько часов тому назад. Комья мерзлой земли, груда камней, а над ними простой деревянный крест из плавникового леса. На кресте затес и на нем надпись химическим карандашом. Горинов подошел вплотную и прочитал:

— Ты, парень, не шутишь? — вытаращил глаза Николай.

— Хотел бы шутить, да такими вещами не шутят.

— Что же тогда это значит?

— Значит-то оно одно: пока мы отсиживались от пурги, боцман умер, и вот тут его похоронили… А как же все это произошло? Вот что скажи…

— Ну брат, тут дело не чисто. Вот вспомни мое слово, — сказал Николай и быстро зашагал по направлению к зимовью.

Никифор Алексеевич умер от невзгод полярной зимовки. Ведь ему было шестьдесят лет, а это не такой возраст, чтобы могли безнаказанно пройти те трудности и различного рода лишения, с которыми приходилось бороться. А потом и характер его: он не мог оставаться без дела, не любил, чтобы дело делалось кое-как, за все брался сам. Между тем здоровье его было не важное, с первых же дней экспедиции он стал жаловаться на общую слабость, донимал его также ревматизм, а тут этот случай с продуктами. В середине зимы на их склад продуктов напали белые медведи и почти уничтожили все припасы. Питались поэтому исключительно мясом, а это не могло не сказаться на слабом организме — Бегичев заболел цынгой. Последние дни он почти не покидал зимовья, но все же прямой опасности не было, и товарищи надеялись, что они благополучно доставят Бегичева домой.

Однако развязка пришла совсем неожиданно: за три дня до отъезда, восемнадцатого мая, когда Горинов и долган Николай были на охоте, Бегичеву стало вдруг плохо, а на следующий день он умер. Он погребен на левом берегу Пясины, при впадении ее в Ледовитое море…

Так было рассказано Натальченкой о смерти Бегичева, когда охотники вернулись в Дудинки. Остальные охотники — Сапожников и Семенов — говорили то же самое; только Горинов хранил молчание. Николай еще в пути отделился от товарищей и, взяв свою часть добычи, поехал прямо к себе домой, не заезжая в Дудинки. В рассказах о смерти боцмана не было ничего необычного: всем было известно, что здоровье Бегичева за последние годы пошатнулось, а тут он связался с такими товарищами… Охотники, и главным образом Натальченко, не жалели себя, указывая, что все они ввиду своей неопытности действительно были для Бегичева плохими товарищами. В этом отношении они как бы считали себя виноватыми в смерти Бегичева.

— Самую трудную работу приходилось делать ему, а это такой человек, который, как бы ему ни было тяжело, слова не скажет. Даже больной, он отказывался от лучших кусков пищи в нашу пользу. Без него мы бы пропали…

А в заключение всех этих рассказов были показаны фотографические снимки, сделанные Натальченкой в дни отсутствия из зимовья Горинова и Николая. Снимков было три: «Труп Бегичева», «Бегичев в гробу» и «Похороны Бегичева»[32]. После этого какие могли быть сомнения в правдоподобности рассказанной выше истории? Ей поверил даже Егор Кузнецов, относившийся, как мы знаем, вообще подозрительно к Натальченке и считавший его способным на все.