Мне удалось быть свидетелем возникновения трогательной нежной дружбы. В клетке зеленых амазонских попугаев мое внимание привлек маленький попугай необыкновенного вида. Желтая голова, зеленое туловище, синие перья на крыльях. Клюв несколько похож на клюв попугайчиков-неразлучников.

Он все время упорно прижимался к одному из «амазонцев», подставлял ему голову, требовал ласки. Зеленый подчинялся, но иногда, потеряв терпение, клювом отгонял его от себя. Попугайчик с жалобным криком отпрыгивал в сторону, а через несколько секунд снова приближался и снова получал побои.

— Что за порода? — спросил у сторожа.

— На Смоленском за пятьдесят рублей купили, — охотно ответил тот. — Неизвестной породы. Две недели определяют, все не могут определить.

— Что же, дружит он с зеленым?

— Да, вот поди ты! Как привезли в клетку, пристал и не отстает. Видно полюбился ему зеленый.

Мы разговорились. Словоохотливый сторож провел меня по птичьему павильону, а при прощании, конфузливо улыбаясь, вдруг сказал:

— Вы, я вижу, любите птиц, гражданин. Нет ли у вас кого, кто собирается ехать за границу?

— А зачем вам?

— Да все хочу попросить канарейку оттуда привезти.

— А разве у нас нет?

— Ну, какие это канарейки! Дудочные все, — презрительно протянул он.

Весной мне пришлось видеть и окончание этого романа. На самой нижней перекладине той же клетки спал зеленый попугай, а рядом с ним, тесно прижавшись всем телом, дремал желтозеленый попугайчик…

Гриф окончен. Нужно переходить к медведям. На старой территории их только пара: бурый и белый. Оба в тесных клетках, к ним трудно подступиться, и я перенес работу на новую территорию.

По сравнению со старой новая территория кажется огромным пустырем. В ней нет отгороженных уголков и закутов. Звери расселяются по принципу предоставления им, если не свободы, то возможной иллюзии свободы.

Идя по аллее вдоль озера, вы подходите к «горе животных». За решоткой бродят яки, дагестанские туры и олень-марал. А на вершине скалы почему-то сидит одинокий черный гриф. Напротив «горы животных», за рвом — белые медведи и песцы. В глубине парка — «остров зверей». Большая искусственная скала. Внутри ее террариум, зимой почти все время закрытый, и еще какие-то помещения. А снаружи, за рвами, летом наполненными водой, помещаются тигры, волки, медведи, лисы, барсы. Друг от друга они отделены высокими гладкими бетонными перегородками, от зрителя — только рвом и невысоким барьером. Все рассчитано на невозможность для зверя преодолеть эти казалось бы незначительные преграды.

На новой территории кроме террариума нет закрытых помещений. Мне пришлось основательно мерзнуть, но зато довольно долгое время я действительно прожил в обществе только диких зверей. Утром, если не считать двух сторожей да проходящих сотрудников, я был совершенно один. Редкие посетители появлялись не раньше двенадцати. Утомленные осмотром, они быстро обходили вокруг «острова зверей», в надежде погреться тыкались носом в запертый террариум и спешили покинуть мало гостеприимную территорию.

Не все звери находятся однако в огороженных помещениях. Издали в тумане были заметны не то лани, не то козули, свободно бродившие по парку. При моем, приближении они бросались в сторону. А по аллеям ходили какие-то неизвестные мне животные. Ростом с теленка, бесхвостые, тупорылые, с большими ушами, они стадом голов в десять свободно расхаживали по территории парка. Сухожилия их ног издавали странный сухой треск, когда животное шагало. На лбу вместо рогов какие-то обломки причудливой формы, у некоторых в виде длинного карандаша, с лоскутьями окровавленной кожи. Часто они подходили ко мне, останавливались и, наклонив голову, сердито смотрели на меня выпуклыми, налитыми кровью глазами.

Это были северные олени. Что за убогие существа по сравнению с оленем-маралом, у которого рога расположены правильным полукругом над головой! Один марал лежал у решотки «горы животных», в самом низу, у аллеи. При моем появлении он раздраженно пищал, Вставал и шел за мной, протягивая морду. Давал долго гладить себя, а потом вдруг наклонял голову и бил рогами в решотку, пытаясь меня достать.

Однажды я рисовал белого медведя. Издали я заметил мужчину и женщину, шедших по аллее по направлению к выходу. За ними плелся северный олень. Полагая, что он попросту из любопытства увязался за посетителями, я продолжал рисовать, как вдруг услышал крик.

— Ради бога, помогите нам, гражданин! — вопила дама.

Обернувшись, я увидел необыкновенную сцену. Испуганная женщина отпрыгнула в сторону. А посреди аллеи спокойно и методически олень долбил рогом ее спутника в… зад. Ухватившись рукой за рога и нелепо изогнувшись, гражданин тщетно старался отклонить голову оленя от удачно выбранной мишени.

— Он нам покою не дает! — захлебывалась посетительница.

— Пристал с самого конца парка и не отстает. Замучил совсем.

— Пошел вон! — заорал я изо всех сил.

Испуганный олень метнулся в сторону, а спасенная мной парочка поспешила к выходу. С тех пор я чувствовал себя не совсем спокойно, когда олень останавливался позади меня и начинал упорно разглядывать мою спину.

Над северными оленями мне не пришлось работать: без рогов они не представляли для издательства никакого интереса. Поэтому я перешел к белым медведям. Их было тогда двое. Самец, пожалуй такой же огромный, как тот, что сидит в тесной клетке старого зоопарка, и самка — значительно меньше ростом. Длинная густая шерсть на снегу казалась желтого цвета. Белый медведь питается исключительно мясом и обладает необычайно острым зрением. Об этом не трудно догадаться, если сравнить его строгие глаза с подслеповатыми, похожими на пуговицы глазами бурого медведя. Отличные пловцы, зимой они вынуждены были обходиться без воды. Они подолгу играли, а потом на подошвах, как на полозьях, сползали в ров. Там, засунув лапы по самое плечо в щель между льдинами, они, фыркая, ковырялись во льду, поочередно заглядывая в отверстие. Я так и не мог догадаться, чего они искали.

Вскоре отсадили самку, и мишка остался один. Распластавшись на брюхе, склонив голову на переднюю лапу, он часами лежал на возвышении посреди площадки, всем своим видом выражая непритворную грусть. Только отдаленный шум голосов или скрип полозьев выводили мишку из состояния оцепенения. Тогда он поднимался на задние лапы, вытягивал шею и внимательно всматривался вдаль. При этом нижняя губа его, сложенная лодочкой, как-то по-детски оттопыривалась, а пальцы сведенных вместе передних лап судорожно двигались: мишке хотелось есть.

Однажды часов в девять утра к клетке мишки приблизились сотрудник зоопарка и четверо сторожей. Двое из них поставили на землю деревянный ящик, а один стал взбираться на верхнюю площадку, откуда можно открыть железную заслонку, ведущую во внутреннее помещение.

— Готовься, — тихо сказал сотрудник.

Сторожа нагнулись, что-то взяли из ящика и разместились на равном расстоянии друг от друга вдоль рва.

— Угостим сейчас мишку, — сказал один из них.

— Что вы делаете? — тихо спросил я сторожа.

— Сейчас будем самок впускать — одну новую. Боимся, как бы не задрал ее.

— А что у вас в руках