До этого момента! Беовульф стоял, опустив глаза, слушал слова короля данов. Какая-то магия почудилась ему в этих словах, ибо пропала печаль, мучившая его все утро. Горечь утраты, пламя погребального костра… Он осмотрелся и ощутил гордость. Да, он заслужил похвалу и любую награду, которая его ожидает.

«Ведь я мог бы и не появиться у вас, — подумал он. — Мог бы предоставить вам решать свою судьбу самостоятельно. Ваш Грендель — не моя забота, но я сделал ее своей». Он вспомнил свой разговор с Виглафом во время огненного погребения и спросил себя, какая еще награда нужна герою, кроме славы и доброго имени? Причудливый узор, вытканный по воле судьбы, должен же привести его однажды в поля Идавёлля! Могло случиться такое и в этот день.

«Во всяком случае, никто больше не скакет, что я попусту бахвалился», — подумал он, пзглянув на Унферта, который тут же отвел глаза.

— Сердцем я усыновил тебя, — сказал Хродгар, ударив себя в грудь. — Ты не должен ни в чем нуждаться. Если есть что-то, чего ты желаешь, просто скажи, я сделаю все, что в моих силах. Много раз я награждал воинов не по заслугам, награждал менее достойных. Да и невозможно найти подвиг, равный совершенному тобой в эту ночь. Ты заслужил бессмертия, Один может положиться на тебя и наградить как героя из героев.

При этих словах толпа разразилась приветственными возгласами, славословиями. Когда шум утих, Беовульф сделал шаг вперед и заговорил с улыбкою на устах, обращаясь к Хродгару.

— Слов у меня нет, достойных столь высокой чести. Я всего лишь воин, не скальд, не поэт. Жизнь свою посвятил я мечу и щиту, не сплетению слов и речений. Но заверяю я здесь, под кровом Хродгара, что люди мои и сам я не дрогнули в схватке с чудовищем Можно ли об этом сказать, но я жалею, что не были вы все здесь, не слышали воплей муки Гренделя. Может, умерила бы его скорбь силу скорби вашей.

Беовульф повернулся к своему «трофею», поглядел на лапу Гренделя, показал на нее.

— Я спал в момент его появления, хотел застать его врасплох. Хотел прыгнуть на него, свалить его на пол, разорвать голыми руками, выпустить душу, какая бы душа ни населяла его гнусное тело, хотел оставить труп здесь, для вас, как плату за ужасы, которые вы претерпели, за жизни, которые он погасил. Ему удалось выскользнуть из моей хватки, скользкой оказалась его шкура Но, ускользнув, он оставил мне часть свою, а я оставил ему память о себе. Недолгую память, ибо, если не издох он еще, то издыхает. Все вы можете это здесь видеть. Рана его смертельна, и никогда более он не придет к вам, добрые люди Хеорота, и не нужно вам больше бояться пришествия ночи.

Снова зал взорвался приветственными криками. На этот раз похвалы герою долго не затихали, королю пришлось утихомиривать разошедшуюся толпу. Два тана подошли к Хродгару с большой деревянной шкатулкой. Он откинул крышку и извлек золотой рог-кубок, сокровище, которое он в давние времена вырвал из когтей огнедышащего дракона Фафнира, главную драгоценность драконьей казны. Повернувшись к королеве, Хродгар вручил ей рог.

— Окажи и ты честь герою, моя королева, — обратился он к Вальхтеов, и Беовульф услышал укол сарказма в голосе короля. Вельхтеов нерешительно приняла рог и передала его Беовульфу.

— Тебе, государь мой. Ты заслужил награду любую, — она ужалила взглядом Хродгара, — и эту, и всё, что мой добрый король полагает своим.

Золотое изделие казалось еще более прекрасным, чем раньше. Беовульф улыбался, любуясь кубком, рассматривал его со всех сторон, поднимал над головой, чтобы дать насладиться присутствующим, как это ранее делал Хродгар. В этот раз толпа не кричала, по ней прокатился рокот восхищенных и почтительных замечаний, похвал красоте драгоценности, щедрости старого короля.

Исполнив свою роль, королева Вальхтеов в сопровождении двоих своих придворных дев, Ирсы и Гитты, отступила в сторону. Втроем они разглядывали изуродованную лапу Гренделя, внушительную даже после смерти. Панцирпая чешуя, покрывающая мышцы Гренделя I гаряду с шерстью, бросала на присутствующих зловещие отблески, напоминала о каком-то чудище морском Кончики когтей были острее кинжала.

Ирса нагнулась к уху королевы и шепнула:

— Говорят, он эту лапу голыми руками оторвал.

— Гм… — хмыкнула Гитта, — интересно, как у него сила распределена… Только в руках или и в ногах тоже… во всех трех, я имею в виду.

Ирса засмеялась, Гитта улыбнулась собственной шутке.

— Что ж, — присоединилась к обмену мнениями Вальхтеов, которой хотелось поскорее покинуть шумное собрание и удалиться в собственные покои. Да и вид скорченной руки монстра не доставлял ей удовольствия. — Когда они здесь отшумят, можешь наградить храброго воина от себя лично… собою лично. Вот и проверишь силу его ног. Всех трех.

— Я? — усмехнулась Гитта. — Я бы с удовольствием наградила его. Но не мною храбрый воин пленен, добрая моя королева.

Вальхтеов перевела взгляд с Гитты на Ирсу и обратно. Обе согласно кивнули, и Вальхтеов ощутила, как ее заливает жаркая волна, поднимается откуда-то изнутри, обжигает шею и щеки. Она посмотрела на Беовульфа и увидела, что муж ее надел на шею гауту толстую золотую цепь. Беовульф снова рассказывал о Гренделе, окружающие слушали его, разинув рты и позабыв обо всем на свете. Вальхтеов воспользовалась моментом и покинула зал, оставив хихикающих Ирсу и Гитгу.

За тыном и валом Виглаф задержался, задумался, сидя верхом на крепкой данской лошаденке. Он смотрел на полыхающий погре бальный костер. Слуги то и дело добавляли в костер горючее, но останки четверых погибших уже растворились в пламени без остатка, как и помост, на который возложили их тела, так что теперь это полыхание стало похоже на любой другой костер, как будто бы сложенный вовсе не для того, чтобы перенести души погибших к мосту Биврёст, Радужному мосту между этим миром и резиденцией суда богов возле Урда[58]. Виглаф слышал доносимые северным ветром слова Беовульфа. Как будто строители Хродгара специально построили зал Хеорот так, чтобы звуки из него разносились по всей округе.

— Он вырвался из мой хватки и рванулся к двери. Но дорогой ценой пришлось ему заплатить за это бегство.

Виглаф почесал гриву своей лошади, та беспокойно переступила с ноги на ногу.

— Утешит ли их жен и детей мысль о доблестной кончине близких? — спросил Виглаф, переведя взгляд с костра на дверной проем Хеорота. Лошадь пронзительно заржала. — Да нет, я не тебя спрашиваю, — задумчиво проронил Виглаф. — Хродгар обещал захоронить прах погибших возле Королевской дороги и обозначить место захоронения высоким менгиром с рунами, рассказывающими, как они пали в борьбе с гнусным демоном Гренделем.

Может быть, это их утешит? Приятно сознавать, что у мужа такая красивая могила далеко за морем, — продолжал терзать себя Виглаф.

— Жаль, что не было вас здесь со мною, не смогли вы, настрадавшиеся от жестокого Гренделя, увидеть чудовище в момент его поражения и страдания, — разглагольствовал Беовульф в Хеороте.

— Что ж, он прав, — шепнул Виглаф в чутко шевелящееся ухо лошади. — Я действительно похож на старуху. Да и чувствую себя не лучше. — Он всматривался в сторону Хеорота, вслушивался в гулкий голос Беовульфа, перешедшего к восхвалению доблести своих соратников. — Помилуй, государь мой Беовульф, не осыпай нас такими похвалами, — пробормотал Виглаф себе под нос. — Оставь немного на потом.

Трещал огонь, сыпались искры, ломалось растрескавшееся, сгоревшее в уголь полено, разваливалось на куски. Виглаф тронул пятками бока лошаденки, дернул повод, пустил ее в направлении берега.

Прошли многие часы. Снова гнала богиня Соль своих коней на запад. Серый день померк, ночные облака расступались, выпускали луну и звезды, заливающие землю холодным светом. В Хеороте собравшиеся чествовали Беовульфа и его танов. Позади многие беспросветные месяцы ужаса, Хеорот гудел на всю округу, не опасаясь вызвать из мрака черную тень смерти. Изрядно потрепанный, частично разрушенный, зал все же оказался вполне пригодным для пира, а для ремонта помещения и приведения его в порядок найдется время и позже. Ведь этот дар короля любимому народу именно для торжеств и предназначен, для веселья зал и построен, чтобы могли мужчины короля нырнуть на дно глубоких чаш с медом и изведать дно чресел своих подруг, забыть заботы и вознестись к высотам удовольствий этого скудного мира, в ожидании момента перехода в мир иной, высокий и великий.