– Хорошо выглядишь, парень, – сказал он. – Прости, что так плохо с тобой обращался. Знаешь, это все твоя мать. Она говорила делать мне эти вещи. Она вызывала самое худшее во мне.

Я вздрогнул, когда Амани положил свою огромную ладонь мне на голову и натянуто улыбнулся. Я мог поверить в то, что он думал так, как говорил, но сомневался, что маме пришлось его долго уговаривать, чтобы он делал со мной все то, что он делал. Я хотел склонить Амани на свою сторону, показав каким смирным я бываю в его присутствии, словно он был полубогом или кем-то вроде того, но уверен, что глаза все еще выдавали, какой страх я испытывал. Он продолжал свои попытки быть дружелюбным и убедить меня, что это искренне. Амани сказал подняться с ним наверх и помог подняться по ступенькам и идти. Он отвел меня в мамину гостиную и посадил на диванчик, несмотря на то что я был все еще грязным от подвального пола. Я сидел на самом краешке диванной подушки, боясь оставить след, который мать сможет заметить, потому что, вернувшись, она бы обязательно меня наказала за это.

– Я приготовлю тебе что-нибудь вкусненькое попозже, – сказал Амани. – Постарайся быть поаккуратнее и не пролей чай на мебель твоей матери.

Зазвонил телефон, и, когда Амани поднял трубку, я понял по его голосу, что он говорит с мамой.

– Нет, любимая, – уверял он ее. – Он жив и здоров. Я дал ему тостов и чая, и теперь он как новенький.

Неужели она поверила, что, наконец, убила меня? Не поэтому ли она уехала и отправила Амани проверить, как там я?

– Когда он приедет? – спросил Амани. – Через пятнадцать минут? Ладно… Нет, я уверен, что теперь он будет хорошим мальчиком.

Он оглядывался на меня, пока говорил, как будто предупреждал о чем-то, и я все сильнее убеждался в том, что он добр со мной по какой-то причине, что у него есть какие-то планы на мой счет.

– Пошли со мной, – сказал Амани после того, как повесил трубку, и мы направились наверх, в спальню, и у меня замерло сердце от мыслей, что он собирается со мной делать. Я стоял в нескольких шагах позади него, чтобы успеть отпрыгнуть, если он повернется и захочет ударом столкнуть меня с лестницы, но Амани продолжал притворяться, что хочет быть со мной добрым, как будто мы были на одной стороне. В спальне он достал мою школьную форму и сказал надеть ее. Я не понимал зачем, ведь в тот день я не собирался идти в школу, но подчинился в любом случае. Когда я оделся, Амани отвел меня в мамину комнату.

– Садись на кровать, – приказал он, и я подчинился, опасаясь, что мать может неожиданно вернуться и застать меня здесь, но в то же время ужасно страшась не подчиниться Амани.

Потом я услышал, как кто-то постучал во входную дверь.

– Оставайся здесь, – сказал он. – И чтобы ни звука!

Я услышал внизу голос другого мужчины, когда Амани впустил его. Их отдаленные голоса и смех вызывали у меня мурашки, очевидно, они не хотели, чтобы я услышал, о чем они говорят, как будто заключали сомнительную сделку. Я сидел в ожидании на краешке кровати, потом услышал на лестнице шаги, и дверь открылась. Вошел низкий мужчина, с толстым пузом и редкими волосами. Футболка была слишком коротка для него, а брюхо свисало над ремнем. В руках у него была большая черная сумка.

– Привет, приятель, – сказал он. – Меня зовут Дуглас. Я твой друг. Можешь звать меня дядя Дуглас.

Я пытался найти за ним Амани, но того и след простыл.

– Хочешь конфетку? – спросил Дуглас, закрывая за собой дверь. Я осторожно кивнул, и он положил мне в руку какое-то драже, которое я разжевал и быстро проглотил, чтобы никто не успел его отобрать. Конфета была вкусной, и мои слюнные железы снова заработали на полную мощность.

– Уау? – Он удивился моему рвению и усмехнулся. – Понравилось, да?

Дуглас дал мне еще одну конфетку. Я не мог понять, почему он так добр ко мне, но не собирался упускать шанс бесплатно поесть конфет. Он совсем не казался мне агрессивным, так что я немного расслабился.

– Тебе не о чем волноваться, – сказал Дуглас. – Я здесь, чтобы помочь тебе.

В этот момент Амани высунулся из-за двери, и я подумал, что он услышал последнюю фразу и собирается избить гостя.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, конечно, – ответил Дуглас. – Он отличный парень.

– Ну хорошо, – осклабился Амани, показывая все свои огромные зубы. – Я оставлю вас двоих наедине, чтобы вы получше узнали друг друга.

В моей голове вертелось столько мыслей, что я не мог сосредоточиться ни на одной из них или понять, что здесь происходит. Я чувствовал опасность, но не мог понять, откуда она исходит. Мама могла быть такой же милой иногда, но снова превращалась в чудовище в мгновение ока. А что, если дядя Дуглас поступит так же, если я скажу что-нибудь не то, или не так на него посмотрю?

– Ух, ты такой славный парень, – говорил Дуглас, и от его слов я испытывал приятное чувство гордости. Я не привык к комплиментам. – Давай сыграем в веселую игру?

Прошло очень много времени с того раза, когда кто-то проявлял ко мне такой интерес или был со мной так добр. Никто не предлагал мне играть после папиной смерти. На самом деле мне даже запрещали даже думать о чем-то подобном. Дуглас сел на кровать рядом со мной и начал меня щекотать. Потом дал мне еще конфету. Когда он оказался совсем близко, я почувствовал, как от него плохо пахнет – смесью застоялого пота, неприятного запаха изо рта и нестиранной одежды, – но мне было не привыкать к неприятным запахам. После трех дней, проведенных в подвале, от меня тоже пахло далеко не альпийской свежестью. Пошарив в своей сумке, Дуглас достал камеру.

– Можно я сделаю несколько твоих фотографий, чтобы показать своей жене? – спросил он. – Ты не против?

Я кивнул, и он дал мне еще одну конфету. Мне вполне нравилась идея пофотографироваться. Папа тоже фотографировал меня, когда был жив, потому что гордился мной и хотел показать мои фотографии другим.

– Тогда ляг на кровать, – сказал Дуглас.

Я лег, размышляя о том, что, возможно, меня собираются усыновить и поэтому он хочет показать жене мои фотографии. Мне нравилась эта идея. Все что угодно, лишь бы избавиться от мамы.

– Здесь жарко, почему бы тебе не снять свой джемпер? – Дуглас помог мне стянуть джемпер через голову и расстегнул несколько пуговиц на моей рубашке. – Так лучше, – сказал он, дав мне еще одну конфету. – Давай-ка посмотрим, успеешь ли ты снять рубашку и штаны, пока я считаю до десяти, – продолжил он. – Если успеешь, я дам тебе еще конфет.

Я провел так много лет в одних трусах, что мне не показалась странной эта просьба. Конфеты, вдобавок к чаю и тостам, заметно улучшали мое состояние. Дуглас сказал мне немного попрыгать на кровати для еще нескольких фотографий, и я с радостью выполнил его просьбу. Я годами так не веселился.

– А теперь сними трусики, – сказал он как бы между делом, – и ложись обратно на кровать.

И в этот момент как будто кто-то нажал кнопку «выключить веселье», и у меня в голове одновременно зазвонили все колокола тревоги. Я сидел абсолютно неподвижно и помотал головой. Это уже было из разряда тех вещей, которые меня заставляли делать мать, Амани, Ларри и Барри. Я хотел продолжать веселиться и не хотел испытывать боль.

– Не стесняйся, – усмехнулся Дуглас, видя, что я сомневаюсь, как будто я просто дурачусь. – Это шутки ради.

Я снова помотал головой.

– Не будь непослушным, – сказал он, и в его голосе прозвучали нотки угрозы, от которых я вздрогнул. Мне захотелось плакать. – Будь хорошим мальчиком, или мне придется позвать твоего папочку.

Я еще раз помотал головой и неожиданно получил такую сильную пощечину, что был просто ошарашен. Дуглас поднял руку, чтобы нанести еще один удар, но я уже подпрыгнул и вонзил свои зубы в боковую сторону его ладони. Я сжимал рот все сильнее и сильнее, так же как тогда с социальной работницей. Я почувствовал вкус крови, но не разжимал челюстей из страха, что может произойти, если я отпущу его руку. Дуглас взвыл от боли, и через несколько секунд примчался Амани и ударил меня по голове так сильно, что челюсти едва не хрустнули. Мой рот открылся, и Дуглас смог отскочить, махая со всей силы рукой. Амани впал в такую неистовую ярость, в какой я еще ни разу его не видел, вытащил свой ремень из брюк и начал бить меня им снова и снова, пока Дуглас держал меня на кровати, чтобы я не смог сбежать. Потом Дуглас сел мне на голову, вдавив ее в матрас. Я не мог пошевелиться или защитить себя, когда они начали насиловать меня по очереди. Впервые надо мной надругался кто-то, не принадлежащий нашей семье. Они вытворяли со мной омерзительные вещи, какие я никогда не делал раньше и которые причиняли мне ужасную боль, и снимали друг друга за этими занятиями на фотоаппарат Дугласа.