— Но почему ты так думаешь? — спросила она. — В тебе есть столько всего... гораздо больше того, что мне может потребоваться.

Этого недостаточно.

Он потерял больше, чем когда-либо сможет обрести.

Пусть у него будет сотня домов, денег в двадцать раз больше, чем сейчас, любая роскошь — этого все равно будет недостаточно. Потому что это не сотрет его прошлое, его безрассудство, его неудачу.

И никогда не сделает его человеком, которого она заслуживает.

— Если бы я не вынудил тебя выйти за меня замуж... — начат он, но Пенелопа его перебила:

— Ты ни к чему меня не принуждал. Это я тебя выбрала.

Он покачал головой.

— Ты что, в самом деле не понимаешь? Почему-то ты думаешь, что, потеряв состояние, ты потерял и респектабельность. Но что такое состояние? Всего лишь деньги и земли, накопленные поколениями других людей! Это их достижение. Их честь. А не твоя. Ты... — Он услышал в ее голосе благоговение. Увидел искренность ее чувств в голубых глазах. — Ты сам создал, свое будущее. Ты сделал из себя настоящего человека!

Очаровательно, сентиментально, романтично, но ошибочно.

— Ты имеешь в виду человека, похитившего свою жену под покровом ночи, заставившего ее выйти за себя, использовавшего ее ради земли и мести, а потом... сегодня ночью... раздевшего ее догола в самом легендарном лондонском игорном аду?

Он сам услышат презрение в своем голосе и отвернулся, уставившись в темноту, клубившуюся под высоким потолком комнаты. Майкл чувствовал, что ему самое место в сточной канаве. Он хотел, чтобы она оделась и оказалась как можно дальше от него. Так будет справедливо.

— Господи! Клянусь, что больше я никогда тебя так не унижу! Прости меня, Пенелопа...

Но она не желала отступать. Взяла его за подбородок и заставила снова посмотреть себе в глаза.

— Не нужно говорить об этом так, словно ты вывалял меня в грязи. Я хотела этого. Мне это понравилось. И я не ребенок, которого можно уболтать. Я вышла за тебя замуж и нисколько об этом не сожалею. — Она помолчала и улыбнулась чудесной, яркой улыбкой. Радость и сожаление, вызванные этой единственной улыбкой, подействовали на Майкла как физический удар. — Сегодня ночью не было ни единой минуту, когда я почувствовала бы себя униженной или использованной. Совсем наоборот, мне казалось, что передо мной преклоняются.

Это потому, что он перед ней благоговеет.

— Ты заслуживаешь лучшего.

Ее брови резко сошлись на переносице. Она взлетела с кушетки, как феникс, кутаясь в его сюртук.

— Это ты меня не слушаешь. Мне очень не нравится, когда ты ставишь меня высоко на полку, где хранишь ценные вещи, которые не хочешь поломать. Я не желаю находиться на этом почетном месте. Я это ненавижу. И еще сильнее ненавижу, когда ты оставляешь меня там, боясь причинить мне боль. Боясь разбить меня, как будто я какая-то фарфоровая кукла без силы. Без характера.

Майкл встал и пошел в ее сторону. Он никогда не считал, что у нее нет характера. Да будь у нее характера чуть больше, она бы просто свела его с ума.

Он протянул к Пенелопе руку, но та отступила назад.

— Я не совершенна, Майкл. Я отказалась от совершенства, когда поняла: единственное, что оно может мне дать, — это скучный, заурядный брак с таким же совершенным супругом. — Пенелопу трясло от гнева, и он протянул к ней руки, желая привлечь ее в свои объятия, но она отшатнулась, не давая прикоснуться к себе. — А что до того, что ты не совершенен — и слава Богу за это! Я уже жила когда-то безупречной жизнью, и это было чертовски скучно. Совершенство слишком безвкусно, в нем нет изюминки. Теперь я хочу несовершенства!

Хочу мужчину, который в лесу перебросил меня через плечо и уговорил выйти за него замуж ради приключения. Хочу мужчину, который может быть холодным и знойным, который то взлетает, то падает. Того, кто управляет мужским клубом и дамским клубом, и казино, и чем там еще является это невероятное место. Думаешь, я вышла за тебя замуж вопреки твоему несовершенству? Я вышла за тебя ради твоего несовершенства, глупый ты человек. Твоего блистательного, приводящего в бешенство несовершенства!

Разумеется, это неправда. Она вышла за него, потому что он не оставил ей выбора.

Но он не собирался отпускать ее.

Не теперь, когда понял, как это чудесно — держать ее в своих объятиях.

— Пенелопа...

Он снова протянул к ней руки, и на этот раз она позволила себя обнять. Позволила прижать свое роскошное тело к его.

— Я для тебя слишком несовершенен, — прошептал он ей в висок.

— Ты для меня идеально несовершенен.

Она ошибалась, но он больше не хотел об этом думать, а вместо этого сказал:

— Ты стоишь обнаженная в игорном аду, любовь моя.

Она пробормотала свой ответ ему в грудь, и он скорее почувствовал ее слова, чем услышал:

— Просто поверить не могу.

Он погладил ее по спине, прикрытой сюртуком, и улыбнулся при мысли, что на ней его одежда.

— Зато я могу, моя сладкая авантюристка. — Поцеловал ее в белокурую макушку и сунул руку под сюртук, чтобы прикоснуться к ее прелестной груди. Пенелопа вздрогнула от удовольствия, и ему это понравилось. — Мне бы хотелось, чтобы ты каждый день оказывалась голой под моей одеждой.

Она улыбнулась:

— Я каждый день голая под моей собственной одеждой, разве ты не заметил?

Майкл застонал.

— Зачем ты мне это сказала? Как я теперь смогу заниматься делами, если буду постоянно думать о твоей наготе?

Засмеявшись, она отодвинулась от него, и они начали одеваться. Каждый раз, как Майкл протягивал к ней руку, она звучно шлепала по ней.

— Я просто помогаю.

— Ты меня задерживаешь.

Она поправила маленький кремовый бантик на груди. Майкл без зеркала завязывал галстук. Он бы с радостью одевался так с ней каждый день, до конца жизни.

Но этого не будет.

«После того как она узнает о твоей лжи», — шепнуло у него в голове.

— Это вода? — Пенелопа показала на кувшин, стоявший около умывальника.

— Да.

Она налила в таз воды и опустила в него ладони. Не для того, чтобы вымыть их, а просто чтобы подержать в прохладной жидкости. Майкл увидел, как она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Раз. Другой. Третий. Затем вынула руки из воды, отряхнула их и повернулась к нему.

— Я должна тебе кое-что сказать.

Девять лет наблюдая за игрой в кости, карты и прочими азартными играми, Майкл научился читать по лицам. Научился определять нервозность и возбуждение, и жульничество, и ложь, и ярость, и все прочие оттенки человеческих эмоций.

Все — кроме того чувства, что сейчас отражалось во взгляде Пенелопы, чувства, прятавшегося за нервозностью, удовольствием и волнением.

Как ни странно, именно потому, что никогда не видел его раньше, он сразу точно понял, что это за чувство.

Любовь.

У него перехватило дыхание. Он выпрямился, охваченный сразу и желанием, и страхом, и еще чем-то, о чем не хотел даже думать. Чего не хотел признавать.

А ведь он просил ее не верить ему, не возводить на пьедестал.

Он ее предупреждал.

И ради собственного здравого рассудка он не мог позволить ей сказать, что она его любит.

Потому что оказалось, что он слишком сильно хочет это услышать.

И тогда Майкл сделал то, что умел делать лучше всего, — подавил искушение. Подошел к Пенелопе, притянул ее к себе и быстро поцеловал, хотя ему отчаянно хотелось целовать ее долго. Насладиться этим поцелуем. Превратить его во что-то такое же искушающее, как пронзившее его чувство.

— Уже поздно, милая. Хватит на сегодня разговоров.

Любовь в глазах Пенелопы сменилась растерянностью, и его переполнила ненависть к себе.

Печально, но это чувство тоже становилось ему чересчур знакомым.

В дверь постучали, выручив его. Майкл глянул на часы — почти три утра, слишком поздно для посетителей. Это могло означать только одно — новости.

Он быстро подошел к двери и отпер ее, прочитав все на лице Кросса раньше, чем тот успел вымолвить хоть слово.