Он так старался скрыть от нее эту сторону своей натуры, но сейчас она была перед Пенелопой как на ладони. Он весь — сплошная чуткость.

И тут, слишком боясь заговорить — слишком боясь, что она скажет ему то, чего он слышать не хочет, — Пенелопа качнулась к нему, слегка приподнялась и снова опустилась. Его голова запрокинулась назад, глаза прикрылись, зубы сжались, шея напряглась от попытки сдержаться. Она повторила свое движение и прошептала:

— Прикоснись ко мне.

И только тогда он перестал сдерживаться и наконец-то, наконец-то начал двигаться.

Пенелопа счастливо вздохнула, а Майкл входил в нее глубоко, замечательно глубоко, и в мире осталось только наслаждение. Они двигались вместе, его руки на ее бедрах, ее ладони на его плечах, он направлял ее, а она подчинялась.

— Еще... — шептала она, каким-то образом понимая, что он может дать ей больше. И он давал ей это, делая глубокие, сильные толчки.

— Прекрасная Пенелопа... такая знойная и мягкая, просто восхитительная, — шептал он ей на ухо. — Когда я вижу, как ты достигаешь пика в моих объятиях, мне кажется, что я могу умереть от счастья. Ты прекрасна в экстазе. Я хочу доводить тебя до него снова... и снова... и снова...

Он словно подчеркивал свои слова мощными толчками, руками, гладившими ее спину, плечи, спускавшимися к ягодицам, направлявшими ее.

— Майкл, я...

Его руки были на ней, между ними, он проникал в нее так глубоко, и она не смогла закончить фразу... потому что это странное, дивное наслаждение снова подступало, маячило перед ней, и она хотела только одного — вновь его достичь.

— Скажи это, — хрипло прошептал он, входя в нее все сильнее, резче, быстрее, даря ей все то, чего она, сама не зная, так хотела. В чем нуждалась.

«Я люблю тебя».

В последний момент Пенелопа удержалась и не сказала этого вслух, и тут наслаждение нахлынуло на нее.

Он вместе с ней взлетел с обрыва, выкрикивая ее имя в этой темной комнате.

«Дорогой М.!

Я нахожусь в несколько задумчивом настроении — прошло шесть лет со дня «Фиаско Лейтона», как называет это отец, и я уже успела отвергнуть три предложения руки и сердца — каждое последующее менее привлекательное, чем предыдущее. Тем не менее мама продолжает терзать меня посещениями модисток и дамских чаепитий, словно можно каким-то образом стереть прошлое несколькими ярдами шелка и ароматом бергамота. Но ведь это не может продолжаться вечно, правда? Что еще хуже, я все еще пишу письма призраку и воображаю, что в один прекрасный день с обратной почтой придет ответ.

Без подписи.

Долби-Хаус, ноябрь 1829 года».

Письмо не отослано.

— Крыжовенный болван.

Пенелопа даже не подняла голову с плеча Майкла. Ее белокурые волосы рассыпались но его груди.

— Прошу прощения?

Он погладил ее теплой рукой по спине.

— Смешная девчонка, — сказал он, крепче обнимая ее. — Крыжовенный болван — это мой любимый пудинг.

Она замерла, даже перестала крутить волосы у него на груди. Майкл взял ее руку и поднес к губам, быстро целуя каждый пальчик.

— А еще я люблю малиновый болван. И ревенный.

Она приподняла голову, вглядываясь в него своими голубыми глазами так, будто он только что совершил шокирующее признание.

— Крыжовенный болван.

Майкл почувствовал себя идиотом. На самом деле ей все равно, какой у него любимый пудинг.

Она улыбнулась широко и чудесно, и он больше не чувствовал себя идиотом. Он почувствовал себя королем. Она снова положила головку на его широкую грудь. Груди ее соблазнительно колыхались при каждом вдохе и выдохе.

Пенелопа просто произнесла:

— А я люблю патоку.

И ему опять захотелось заняться с ней любовью.

Ну разве возможно, чтобы простой разговор о десертах так возбуждал?

Он снова провел рукой по ее спине и задержался на округлой ягодице, наслаждаясь этим ощущением. Затем поцеловал Пенелопу в висок.

— Я помню. — На самом деле он забыл, но стоило ей упомянуть об этом, перед глазами всплыла яркая и отчетливая картинка — маленькая Пенелопа в Фальконвелле, круглое личико испачкано патокой. Майкл улыбнулся этому воспоминанию. — Ты всегда упрашивала кухарку позволить тебе вылизать миску.

— Ложки — может быть. Но только не миску. Леди не вылизывают миски.

Майкл расхохотался над этой поправкой к приличиям, и низкий рокот у него в груди удивил обоих. Было так славно лежать тут и смеяться с ней. Так хорошо он не чувствовал себя давным-давно. Хотя и понимал, что эти минуты — все, что у них есть. Последние спокойные минуты перед тем, как развернется ад и он утратит ту жалкую благосклонность, которую она к нему питает.

Он обнял ее и другой рукой и крепко прижал к себе.

В голове пронеслась мысль: «Но пока она принадлежит мне».

— Похоже, твое приключение прошло успешно.

Она подняла голову, пристроила подбородок на сложенные руки и посмотрела на него. Голубые глаза насмешливо заблестели.

— Я уже с нетерпением жду следующего.

Его рука скользнула по ее бедру, потеребила край шелкового чулка.

— Почему я не решаюсь спросить?

— Я хочу сыграть в кости.

Он тут же представил себе Пенелопу, целующую кубик слоновой кости перед тем, как бросить его на зеленое сукно одного из игровых столов внизу.

— Знаешь, кости — это одна из тех игр, в которые невозможно выиграть.

Она улыбнулась:

— Про рулетку тоже так говорят.

Он улыбнулся в ответ:

— Верно. Тебе просто повезло.

— Номер двадцать три.

— К несчастью, в кости можно выбросить только двенадцать.

Она пожала плечами. Сюртук соскользнул с бледного безупречного плечика.

— Я буду стараться.

Он потянулся и запечатлел поцелуй на ее голом плече.

— Насчет костей подумаем. Пока я прихожу в себя после сегодняшнего приключения, лисичка.

«А завтра ты вспомнишь все причины, по которым я не должен приближаться к тебе».

Она закрыла глаза и удовлетворенно вздохнула. Майкл заерзал под ней, стараясь скрыть все усиливающееся вожделение.

Он опять ее хотел.

Но он будет держать себя в руках.

Пора вставать.

Он не мог заставить себя шевельнуться.

— Майкл! — Она снова открыла глаза, голубизной напоминающие летнее небо. В этих глазах можно затеряться навек. — Куда ты отправился?

— Когда?

— После того... как все потерял.

Он глубоко вздохнул и положил руки ей на талию, чтобы отодвинуть ее от себя и встать.

— Тебе не нужно об этом знать.

Она подтянулась повыше и уперлась руками ему в грудь, не дав сдвинуть себя с места.

— А что тебе уже известно?

— Я знаю, что ты потерял все во время игры.

Она была так близко, ее голубые глаза смотрели так напряженно. Его охватило сожаление. Ужасно, что она знает о его ошибках. О его позоре. Ради нее ему хотелось быть кем-нибудь другим. Кем-нибудь новым. Кем-нибудь, достойным ее.

Но может быть, если рассказать ей свою историю, если она будет знать все, то это поможет не подпускать ее слишком близко? А он не влюбится в нее слишком сильно. И он решился.

— Я проиграл все. Все, что не входило в майорат. Все, что не было приковано к титулу поколениями. Как последний дурак. — Он ждал, что она согласится. Но Пенелопа промолчала, и он продолжил: — Лэнгфорд подталкивал меня ставить еще и еще, подстрекал, насмехался до тех пор, пока на столе не оказалось все, чем я владел. А я не сомневался, что выиграю.

Она покачала головой.

— Как же ты мог это знать?

— Никак, верно? Но тем вечером я уже так распалился — выигрывал партию за партией. Когда тебе выпадает полоса выигрышей, возникает ощущение... эйфории. Наступает момент, когда все меняется, все здравые мысли исчезают, и кажется, что проиграть невозможно. — Теперь слова лились из него потоком — вместе с воспоминаниями, которые он так долго прятал от всех и даже от себя. — Для некоторых игра — это болезнь. Вот я и болел. Лекарством был выигрыш. Той ночью я просто не мог перестать выигрывать. До той минуты, когда это закончилось и я потерял все. — Она смотрела на него с сосредоточенным вниманием. — Он ввел меня в соблазн, убеждая ставить на кон все больше и больше...