— Хозяева делали все возможное, чтобы не подпускать членов клуба близко — не только ко мне, но ко всем девушкам. — Пенелопа подалась вперед, уже догадываясь, что за этим последует. Испытывая отвращение. Желая стереть слова раньше, чем их произнесут. — Но я была беспечной. А могущественные мужчины умеют быть настойчивыми. Богатые мужчины становятся искушением. И все представители их пола бывают прекрасными лжецами, когда захотят.

Пенелопа это знала. Ее муж тоже мог быть весьма сладкоречивым.

Улыбка Уорт сделалась печальной.

— Борн наткнулся на нас.

Она провела пальцем по позолоченной раме большой картины, висевшей на стене. Пенелопа произнесла:

— Он пришел в бешенство.

Инстинктивно чувствуя, что ее муж, несмотря на все свои недостатки, никогда не потерпел бы подобного поведения.

— Он едва не убил этого мужчину. — Пенелопа почувствовала прилив гордости, а Уорт продолжала: — Несмотря на всю свою мрачность... на весь свой эгоизм... он хороший человек. — Она отступила назад и оценивающим взглядом окинула наряд Пенелопы. — Если вы собираетесь попасть в «Ангел», придется воспользоваться входом для владельцев. Это единственная возможность оказаться на главном этаже. А если хотите спрятать лицо, вам нужен плащ с большим капюшоном.

Об этом Пенелопа не подумала. Она пересекла комнату и вышла в тускло освещенный коридор.

— Спасибо.

— Он придет в бешенство, когда увидит вас там, — добавила Уорт. — И моя записка только ухудшит положение. — Она помолчала. — Я о ней сожалею.

К этому времени они уже спустились с лестницы.

Пенелопа резко взглянула на Уорт.

— Я запишу за вами должок, но воспользуюсь им не сегодня. Сегодня я просто скажу вам, что ваше послание было неполным и остальное я намерена доставить лично.

«Дорогой М.!

Опять настал мой день рождения и на этот раз куда более хлопотный, чем все предыдущие. Мама готова дать мой дебютный бал, а я буду упитанным тельцом на заклание (не самая приятная метафора, правда?). Как бы там ни было, она уже строит планы на март, представляешь? Я уверена, что не переживу эту зиму.

Пообещай, что ты приедешь на злосчастное событие... я понимаю, что в двадцать лет ты еще слишком молод, чтобы посещать балы или интересоваться сезоном, но мне будет очень приятно увидеть дружеское лицо.

Всегда П.

Нидэм-Мэнор, август 1820 года».

Ответа нет.

— Ты должен быть дома со своей женой.

Борн, стоявший на своем месте у окна и наблюдавший за игорным залом «Падшего ангела», даже не обернулся.

— Моя жена благополучно лежит в своей постели и спит.

Он знал, как это выглядит — Пенелопа в своей строгой белоснежной ночной рубашке, закутавшись в одеяла, свернулась калачиком на боку. Ее белокурые волосы волнами разметались по подушке, во сне она сладко вздыхает, искушая его даже в воображении.

Или, того лучше, она сейчас в его постели, на меховом покрывале, сладострастно ждет, когда он ее обнаружит.

Дни с тех пор, как она потребовала больше к ней не прикасаться, тянулись бесконечно.

Вечер у Тоттенхема начался с единственной, легко достижимой цели — пустить в обществе слух о фальшивой любви между Борном и Пенелопой. Но потом, в этом гадюшнике — столовой Тоттенхема, она вдруг с такой силой начала поддерживать его рассказ, изображать любовь и преданность и защищать его в только ей присущей безупречной, изысканной манере.

И сколько бы Борн ни убеждал себя, что пошел за ней только ради того, чтобы еще сильнее убедить гостей Тоттенхема в своей увлеченности женой, в глубине души он знал, что это неправда. О гостях он не думал вообще, а его увлеченность не имела ничего общего с жульничеством. Ему было просто необходимо прикоснуться к ней.

Побыть рядом.

И когда он ее поцеловал, то окончательно утратил власть над собой — он задыхался, прижимая ее к себе, мечтал оказаться где угодно, только не в этом коридоре, в этом доме, с этими людьми. Ему хотелось убить Тоттенхема за то, что тот помешал, но один Бог знает, что могло бы случиться, не подойди к ним виконт, потому что Борн на полном серьезе собирайся задрать юбки жены, опуститься на колени и показать ей, куда их обоих может увлечь наслаждение. И тут виконт кашлянул, прочищая свое горло и голову Борна. А Пенелопа застыла в его объятиях, как статуя, и он понял, что в эту минуту она поверила в худшее в нем. Поверила, что он сфабриковал страсть ради Тоттенхема... да так оно и было, просто Борн не ожидал в тот момент, что все зайдет так далеко.

И он ни за что не признается ей, что потерял голову так же, как и она.

Поэтому он рассказал ей правду о соглашении, заведомо зная, что ранит ее. Зная, что она возненавидит его за обман. И когда она провозгласила — с королевской грацией, — что он не смеет больше прикасаться к ней, он понял, что так лучше для них обоих.

Даже если он ни о чем больше так не мечтал, как увезти се домой и заставить отказаться от своих слов. Чейз попытался снова:

— После возвращения ты проводишь тут каждую ночь.

— Почему это тебя так волнует?

— Я знаю женщин. И знаю, что им не нравится, когда их игнорируют.

Борн не ответил.

— Я слышат, ты закидываешь удочку, чтобы одна из девиц Марбери стала леди Тоттенхем?

Борн прищурился.

— Слышал?

Чейз пожат плечом и ухмыльнулся:

— У меня есть свои источники.

Борн снова повернулся к окну, рассматривая далеко внизу Тоттенхема у стола для игры в пикет.

— Незамужние девицы Марбери только сегодня прибыли в город. Это дает мне несколько дней, чтобы закрепить интерес виконта.

— Значит, обед прошел успешно?

— Я жду просто горы приглашений.

Чейз расхохотался.

— Ты хоть понимаешь, что клуб принес тебе столько денег, сколько ты не сможешь потратить за всю жизнь, и что нет никаких причин самоутверждаться, добиваясь отмщения?

— Дело не в деньгах.

— Тогда в чем — в титуле? В том, как он его обесценил?

— Да плевать мне на титул.

— Вот уж нет. Ты такой же, как любой другой пэр, — поглощен магической властью титула, даже если и отрицаешь это. — Чейз помолчал. — Не то чтобы теперь это имело какое-то значение. Ты женился на девице и надежно встал на путь отмщения. И какие теперь у тебя планы?

— У меня нет никаких планов. Я сделаю то, что необходимо для уничтожения Лэнгфорда, а затем вернусь к своей жизни.

— Без нее?

— Без нее.

Но он ее хочет.

Впрочем, он и раньше обходился без того, чего хотел. И выжил.

— А как ты собираешься объяснить это леди?

— Я не нужен ей для того, чтобы вести ту жизнь, которая ей нравится. Она может жить там, где пожелает, и так, как пожелает, — на моей земле с моими деньгами. Я буду только счастлив отдать ей все это.

Он говорил это и раньше, причем не раз, но верить в это становилось все труднее.

— И как ты себе это представляешь? — лениво протянул Чейз. — Ты ведь женат.

— Она в любом случае может быть счастлива.

— И это то, чего ты хочешь? Ее счастья?

Борн задумался, отметив удивление в голосе Чейза. Совершенно определенно он начинал это путешествие без единой мысли о счастье Пенелопы. И более того (даже пусть он знал, что это делает его худшим из мужей), он был готов пожертвовать ее счастьем ради мести. Но ведь он не чудовище; если бы он мог, то сделал бы ее счастливой и уничтожил Лэнгфорда.

В доказательство он с уважением отнесся к ее просьбе не прикасаться к ней больше. Потому что точно знал — привычка ложиться в постель со своей безупречной целомудренной женой будет ошибкой, ведь она как раз из тех женщин, кому непременно потребуется больше. Гораздо больше, чем он готов дать.

Поэтому, черт возьми, он будет держаться от нее подальше.

Даже если вожделеет ее сильнее, чем может выразить словами.

— Я вынудил ее выйти за меня замуж ради клочка земли. Меньшее, что я могу для нее сделать, — это подумать, каким образом леди может стать довольной жизнью после того, как наш брак послужит своей цели. Я отошлю ее прочь сразу же, как только доказательства падения Лэнгфорда окажутся в моих руках.