И снова в душе поднялось горькое разочарование – вот черт, да ведь я меньше чем полгода назад любой рак щелкала как орешки! Иногда трудновато было, понятно, но ведь я всегда это вылечивала! Помню, когда мне огласили диагноз, я скептически улыбнулась, глядя на скорбные лица врачей. Ерунда, право! Вот сейчас приду, сделаю наговор от всех болезней, переклад на какую-нибудь скотину, и отличный обряд от рака на старую одежду. Пара месяцев – и от моей болячки не останется и следа, эка невидаль. Только ничего мне не помогло. И видно грамотно мне Оксана оморочку сделала, что я не поняла, что рак – напущенный. Если бы я только тогда заглянула под верхний косяк… Умирала бы сейчас Оксана.
За завтраком папенька осторожно спросил:
– Магдалина, а что это у тебя с волосами-то? На улице б встретил – не признал, ей – богу.
– Вчера ты именно так и сделал, – хмуро сказала я, бросив на него испепеляющий взгляд.
– Да? – удивился папенька. – Не припоминаю ничего такого.
– Пить-то не надоело? – осведомилась я. – А то б я тебя полечила, а?
Меня слегка шокировало подобное положение – я была отличной ведьмой, а родной отец пил запоем. Но что я могла сделать? Для того чтобы вылечиться, нужно было прежде всего желание самого алкоголика не пить. А папенька пить просто обожал.
– Я разве пью? – обиделся папик. – Вчера с мужиками немного выпили за встречу, а так я – ни-ни!
– Ясно, – кивнула я. Папенька был неисправим. Мне еще повезло, что его гены мне не передались – что-что, а водку я терпеть не могла, даже от запаха мутило.
– И еще вот что, доча, – робко кашлянул папенька. – Мать чего-то бузит, можно я у тебя пока перекантуюсь?
– Ну понятно что можно, о чем ты говоришь! – удивилась я. – Только имей в виду, пить я тебе не дам.
– Да я разве пью? – снова завел отец. – Вчера только с мужиками выпили, это… повышение у Юрка отметили.
Выслушав третью версию повода вчерашней пьянки, я не выдержала и расхохоталась. Ну отец! Ну насмешил!
В этом был весь папенька. Пить он любил до самозабвения, любил вкус водки, наслаждался каждым мигом опьянения. Однако понимал, что общество это осуждает и всегда стеснялся своего пристрастия.
Мы позавтракали чем бог послал и я быстренько оделась, собираясь к Оксане.
– Доча, у нас молочка дома нет, – скромно потупив взор, появился папаня на пороге прихожей. – А мне врачи вот прописали его от вредности.
– От чего? – поразилась я. Папенька у меня конечно алконавт еще тот, крайне несерьезная личность, но он тише воды ниже травы и вредности в его характере ни на грош. Святая простота, из той, что хуже воровства.
– Так жизня у меня больно вредная, – тяжко вздохнул папенька и почесал в затылке. – Мать твоя мне в незнамо какое наказание послана, все соки из меня выжала.
– Куплю я тебе молока, – жалостливо кивнула я. Да, папеньку я полностью понимаю, с моей маменькой жить – хуже каторги не придумаешь. – А чего в деревне-то не живется? И от матери подальше, и поспокойней тебе.
– Да там домишко немного детворой подпален, не досмотрел чуток, – воровато потупил глазки папенька и предложил, – слышь, доча, ты мне денежку оставь, я сам молоко-то куплю, чего тебя тревожить, – и папик с надеждой посмотрел на меня. Ага, нашел дуру, пакет молока пятнадцать рублей, Балтика столько же.
– Мне не трудно, – усмехнулась я.
Папаня заметно скис.
– Куда пойдешь, дверь запереть не забудь ради бога, – крикнула я ему с порога.
– Поучи еще меня, – заворчал расстроенный отец.
А что поучи? Однажды он наклюкался у меня и ушел, двери настежь. А я днем, понятно, спала, прикорнула в кухне на диванчике, с которого великолепно просматривается входная дверь. И вот представьте – просыпаюсь я оттого, что у входа стоит дама и громким голосом зовет хозяев. Я, слегка продрав глаза, в одном нижнем белье, слегка прикрытая пледом, с возмущением интересуюсь, как она сюда, собственно попала. Выяснилось, что дама пришла навестить моих соседей, дома их не застала, и увидев распахнутую дверь моей квартирки решила попросить хозяев передать гостинец. Я в изумлении поинтересовалась – что, дверь прямо так и была распахнута? «Я ее совершенно не трогала», – уверила меня дама. Папик, к его счастью, не появлялся у меня с тех пор очень долго, его счастье, я была просто в ярости!
Послал же мне бог наказание! У других родители как родители, в кино салажат своих водят и подарки дарят по праздникам, а у меня папаня – алкаш и мамик – заслуженная учительница! Тьфу!
Я выскочила из подъезда и поехала на лифте вниз, в гараж. Бээмвушка, ласточка моя, была жива – здорова и не сточена коррозией за несчастные пару месяцев. Все-таки я слишком долго была за границей – успела соскучиться по совершенно привычным вещам. И потому я с удовольствием осмотрела знакомый салон, и выехала из гаража в отличном настроении.
И тут зазвенел сотовый.
Я посмотрела на его окошечко и подавила спонтанное желание перекреститься. Бог не выдаст, свинья не съест, а я всего сутки в России, так что может и все обойдется.
– Алло! – бодро чирикнула я.
– Маня! – холодно произнесла мать, – почему я в самую последнюю очередь узнаю о твоем приезде? Возможно я и не самый важный человек в твоей жизни, но я ведь твоя мать! Я ночей не спала, тебя растила, тянулась из последних сил. И так ты меня благодаришь за все это!
Не пронесло. Я тяжко вздохнула и сказала:
– Мам, кончай концерты, а? Я вчера с дороги была, устала жутко.
– Почему ты мне не позвонила? – оскорбленно вскричала мать. – Неужели нельзя было позвонить и сказать номер рейса, я бы встретила.
– Мать, ты бы не встретила, – как можно мягче сказала я. – Я прилетела в пять вечера, ты еще в школе была.
– Милочка, вчера была суббота, в пять вечера я была дома! – ядовито сообщила мать. – Ты отвратительная дочь! Слова доброго от тебя не услышишь сроду, вечно огрызаешься, на все у нее отговорки! С кобелем своим, Витькой, нашла время встретиться. Кобеля на мать родную променяла!!! Ростишь, ростишь деток, от себя кусок отрываешь, а они тебе под старость…
И тут холодное бешенство завладело моим разумом. Голова сделалась пустой, сердце раздвоилось. Я – послушная дочь – была вышвырнута из сознания, как нашкодивший котенок недоброй хозяйкой. Второе «Я» вылезло на свет божий.
– Вы же, мадам, отвратительная мать, – услышала я как со стороны аристократически-ледяной голос. – Я не собираюсь перечислять вам ваши ВСЕ упущения, скажу лишь одно – хорошая мать не станет портить своему ребенку последние дни.
– П-последние дни? – слегка ошеломленно выдала сразу присмиревшая мать. Что-то, а это она хорошо усвоила – когда я начинаю называть ее на Вы, она махом выкидывает белый флаг.
– Именно.
– Доченька, – севшим голосом сказала она. – Не помогло?
– Я заеду позже и мы обсудим, – так же холодно попрощалось мое второе Я и руки захлопнули крышечку.
Тогда я еще не знала, что мать мне не видеть еще очень долго. Почти до конца жизни.
Я откинулась на кресло и вздохнула. Иногда мать меня и правда доводит здорово – от злости сама себя не помню. Как папенька с ней живет всю жизнь – в голове не укладывается.
Разговор оставил неприятный осадок. Я выехала за ворота и покатила к банку, думая об этом. Смешанное чувство – мать тяжелый человек, вечно на всех обижена и всех стремится наставить на путь истинный, а кому это понравится? Как будто этого мало, она еще и стала свидетельницей Иеговы. Раньше маменька, исчерпав тему недостатков собеседника и подустав делиться с ним, неблагодарным, накопленной мудростью, ненадолго притихала. Устраивала себе тайм-аут. Сейчас же – никаких передышек, собеседника ждет фанатичный рассказ о том, что он грешник нечестивый и что после смерти его непременно ждет геенна огненная. Ну и все в таком духе, с привлечением истрепанных книжек на эту тему в качестве аргумента. Подруг моих мать люто ненавидела – все как одна они у нее были шлюхами малолетними. Исключение делалось только для Ленки Звягинцевой – та, к несчастью для нее была слишком хорошо воспитана. Ленку мать любила. Завидев ее на пороге, мать мигом тащила ее в кухню, раскладывала там свои книжки и начинала вещать. Поначалу Ленка пыталась вести с ней диалог и задавала вопросы еретического характера типа : если Бог всемогущ, то отчего ж все так плохо – то? Мать буквально взбеленилась и больше Ленка так не рисковала, лишь смотрела на меня умоляющими глазами, спаси меня, мол. Какое спаси, я что, похожа на самоубийцу, отвоевывать задранную дичь у алчущего льва? Ленка ходить к нам перестала, и дружба сама собой увяла.
