— Интересные?
— Чуть ухом не примёрз! — сказал Васька, влезая в шубу, распахнутую добрым Супчиком. — Особенно Борщик. Компотом угощал кита! Собирается к нам на помощь! С котлетами!
От одной этой фамилии у всех защекотало в носу и потекли слюнки, а Супчик засиял от гордости за друга.
— А может, и нам порассказать что-нибудь интересное? — спросил Плавали-Знаем.
Обстановка для всяких историй подходила. За морозным иллюминатором взвизгивал ветер. Все сидели, зарывшись в тулупы.
— Можно, — сказал Васька. — Как говорил кок Борщик…
— Только без Борщика! — крикнул Плавали-Знаем. — Без Борщика!
— Ну ладно. Без Борщика, — согласился Васька. — Можно без Борщика. Да там с нами Борщика и не было. Борщик тогда гулял в отпуске.
Плавали-Знаем засопел.
— Без Борщика, без Борщика, — предупредительно повторил Васька. — Сидели мы без Борщика на берегу моря в тёплую ночь.
— В тёплую? — спросил Плавали-Знаем.
— Ага!
— Не пойдёт! Давай что-нибудь зимнее, полярное. Барьерчик усмехнулся.
А Супчик, фамилия которого уже давно никого не волновала, сказал:
— Зимнее есть у меня. Есть зимнее. — Он поправил колпак и вздохнул: — Зимовали мы как-то у острова Врангеля. Ребята пошли охотиться на медведя. А я разжёг печь и думаю: «Нажарю сейчас, шашлычков, подрумяню лучок, ребят побалую…»
— Рассказывай, рассказывай, — глотая слюнки, сказал капитан и даже подумал: «Зачем я здесь?», но опомнился и махнул рукой: — Рассказывай! Только без лука и шашлыков.
— Почему без шашлыков? Почему без Борщика? — плаксиво закричал Васька. — Почему у Борщика — с шашлыками, а у нас — без шашлыков?
— Нервы! — сказал Плавали-Знаем, поднимаясь с ящика. — Только что человек ходил в разведку, совершил подвиг и вдруг расхлюпался.
— Какой подвиг? — закричал Васька. — Какой ещё подвиг? Вот я знаю, — он почти зашептал, — я знаю подвиг: на полярной станции в Антарктиде доктор сделал сам себе операцию. Ага! Сам себе! Единственный случай в мире!
— Какую?
— Аппендицит! Чик — и нету!
— Ну да? — изумлённо сказал Плавали-Знаем.
— Точно! Вырезал! — и, вдруг сообразив, что за этим может последовать, Васька прикусил язык.
Строчивший что-то в блокноте Репортажик сказал:
— Я об этом читал. Здорово! С помощью зеркала. Чик — и всё!
За бортом зашумел почти антарктический ветер, и Плавали-Знаем весело спросил:
— А кто у нас медик?
— Васька сейчас за медика! Бинты у него! — сказал Уточка, натягивая на кудри ушанку. — А я пошёл, у меня дела!
— Работай, работай! — с усмешкой проводил его Барьерчик.
— Ну, медик есть, — ещё веселее сказал Плавали-Знаем, — а зеркало мы найдём. — И подмигнул побледневшему Ваське. — Значит, сделаем! Зато какая слава: второй случай в мире!
— А я не хочу, — закричал, вскакивая с места, Васька. — Аппендицит мой. И нужен мне ещё самому!
— Да никто вас не тронет! — сказал начальник.
— Я знаю! Я-то знаю! — пропел Васька.
— Ничего, ничего, — довольный шуткой, напустившей страху, и успокаивая его, сказал Плавали-Знаем так просто, будто каждый день вырезал у себя по аппендиксу. И. напевая про кружку пива и красного рака, пошёл и рубку.
— А у Солнышкина и Морякова какой-то план! — вдруг вспомнив, злорадно крикнул Васька вслед капитану.
— План?
Дверь под рукой Плавали-Знаем взвизгнула, как замёрзшая собака. Он, нахмурившись, вздохнул: «Да, теперь возьмутся, утром начнут» — и мрачно вывалился на палубу. Но, едва он вышел на корму, глаза его полыхнули от радости, а ноги едва не выбили счастливую дробь: вода от мороза дымилась, пар поднимался столбом. И вокруг «Даёшь!», пока в каюте Солнышкина шли беседы, возникала мерцающая ледяная корка. Спасатели вмерзали сами!
Правда, видавший виды капитан тут же подумал: «Всё равно возьмутся. Не вытащит этот — пришлют другой. Плавали! Знаем! Но за это время, — взбодрился он, — снимем кино, проведём замечательный межконтинентальный матч… А это уже совсем другой компот!»
И он побежал на помощь к Уточке.
В те же минуты, прохаживаясь в кубрике среди ящиков, Барьерчик думал: «Спасатели вернутся! Но ждать их, ничего не делая? Как бы не так!» Он кое-что ещё совершит к их приходу! Его луч кто-нибудь заметит. Заметит и поддержит! А не заметят — так он сумеет и сам! И курсант решительно сказал:
— Ну, кто как, а с меня хватит! Пишите корреспонденции, сочиняйте песни, а я пошёл!
Он взял ломик, открыл иллюминатор и собрался прыгать вниз, когда, к его удивлению, начальник подошёл к нему и с силой пожал мужественную руку! Он и сам пошёл бы на дело, но песню, которая звала бы людей вперёд, надо было закончить! Ещё немного — и он поможет и песней, и плечом, и ломом!
СОЛНЫШКИН, К КАПИТАНУ!
Морозная ночь сыпала на льдину стайки снежных блёсток, сонно бормотала какую-то колыбельную, будто старалась укачать до утра оба усталых парохода.
Однако со стороны «Светлячка» — вернее, с двух его сторон разносились звонкие удары. Да и на пароходе «Даёшь!» спали далеко не все.
Солнышкин и Перчиков, хотя и забрались на час-другой в койки, успокоиться не могли. Они то и дело припоминали странные фразы Морячка, пытаясь их расшифровать. Что за «необыкновенная зимовка», «удивительное кино» и «межконтинентальный матч»? И что за песню пел Морячок? Загадка на загадке!
Да и встреча с Плавали-Знаем кое-чего стоила. Здесь можно было ожидать любых чудес! И друзья вспоминали своё первое знакомство с островом Камбала. Перчиков — свою удивительную встречу с красноносым дельфином и путешествие на ките, а Солнышкин — поиски Перчикова. И оба, прислушиваясь к доносившимся из-за борта ударам, готовились к новым событиям.
Только Морячок мигал синими глазками и вздыхал: «Хорошо, хорошо». Потому что вокруг действительно всё было хорошо. И звезды за иллюминатором, и добрый разговор Солнышкина и Перчикова. которые сдружились на всю жизнь, и всё, что они говорили о незнакомых Морячку событиях. Всё было хорошо. Даже доносившаяся в каюту перекличка Верного с собаками:
«Гав-гав! Чего морозите хвосты?»
«Хотим сниматься в кино! Гав!»
«В каком, гав-гав, кино?»
«Цветном, двухсерийном!»
«Ну и гав-гав! Ну и гав-гав!»
Сквозь дрёму Солнышкину слышались призывные удары лома. И, едва открыв глаза — его теребил маленький пингвин, — Солнышкин бросился к иллюминатору.
Их судно тоже стояло во льду. На нём, задрав вверх головы, нерпы намурлыкивали знакомый мотивчик…
Каюта Солнышкина светилась, как новогодняя ёлка. На стену, на грамоту за покорение Антарктиды, на карту падал со стороны «Светлячка» яркий луч. Он вспыхивал, будто подавал сигналы: точка-тире, точка-тире!
Солнышкин растолкал Перчикова:
— Смотри!
Но луч пропал, а с порога раздался голос Морячка:
— Солнышкин и Перчиков, к капитану!
Через несколько минут Моряков подтвердил план действий: связаться со «Светлячком», разведать ледовую обстановку. И друзья бросились выполнять приказания.
Но тут произошло событие, которое, как говорят серьёзные люди, внесло в капитанский план некоторые коррективы.
С парохода «Даёшь!», опередив всех, в переднике и новеньком колпаке спускался по трапу на лёд весёлый Борщик с двумя громадными кастрюлями, от которых поднимались клубы дразнящего пара.
НЕОЖИДАННОСТЬ ЗА НЕОЖИДАННОСТЬЮ
Добрый кок торопился накормить попавших в беду людей отличным завтраком. Он уже сошёл на льдину и пробовал, не разъезжаются ли ноги, когда с криком: «Борщик, осторожно!», словно стараясь предупредить о какой-то опасности, за коком стал спускаться Морячок.
— Какие могут быть осторожности! — возмутился Борщик. — Там Супчик, может быть, исхудал до косточек, а он — «осторожно»!
