На пять ступенек выше нас стоял хрупкий молодой человек. Курчавые светлые волосы, большие голубые глаза, сандалии на босу ногу и тога в позднеримском стиле. В лице у него было что-то застенчивое и сентиментальное – как будто он из тех, что, как говорится, и мухи не обидят. Однако одна деталь, которая невольно бросилась мне в глаза, портила все впечатление: в руке он держал чудовищных размеров косу с серебряным лезвием.

Я проверил его на других планах, лелея слабую надежду, что это на самом деле всего лишь эксцентричный человек, нарядившийся для маскарада. Увы, нет. Это был африт, и притом довольно могучий. Я сглотнул. Дело запахло жареным.[10]

– Мистер Глэдстоун передает императору свои наилучшие пожелания, – произнес молодой человек. – Он хотел бы видеть его в своем обществе. Все прочие могут убираться восвояси.

Предложение звучало вполне разумно. Я вопросительно взглянул на хозяина, но тот яростно махнул рукой, приказывая мне вступить в бой. Я тяжело вздохнул и нехотя шагнул навстречу африту.

Молодой человек неодобрительно поцокал языком:

– Проваливай, слабак! Тебе против меня не выстоять.

Это оскорбление разожгло во мне ярость. Я вытянулся во весь рост.

– Берегись! – холодно ответствовал я. – Меня опасно недооценивать!

Африт похлопал ресницами с показным безразличием.

– Да ну? А ты кто такой? Имя-то у тебя есть?

– Имя?! – воскликнул я. – Есть, и не одно! Я – Бартимеус! Я – Сакар аль-Джинни, Н'гор-со Могучий, Серебряный Пернатый Змей!

Я сделал выразительную паузу. Молодой человек остался невозмутим.

– Не-а. Первый раз слышу. Так вот, не будешь ли ты столь любезен…

– Я беседовал с Соломоном!..

– Нашел чем хвастаться! – отмахнулся африт. – Кто с ним не беседовал? Скажем прямо, он ни одного из нас не пропустил.

– Я восстановил стены Урука, Карнака и Праги!..

Молодой человек хмыкнул.

– Это вот эти, что ли? Которые Глэдстоун за пять минут раскатал по камушку? А стены Иерихона – это, часом, не твоя работа была?

– Его, его! – встряла Квизл. – Один из его первых опытов. Он об этом предпочитает помалкивать, но…

– Слушай, Квизл!..

Африт провел пальцем вдоль лезвия косы.

– Последний раз предупреждаю, джинн, – сказал он. – Валяй отсюда. У тебя нет шансов.

Я пожал плечами, покоряясь своей судьбе.

– Мы еще посмотрим!

Ну что ж, посмотрели. И увидели, что африт был прав, – причем почти мгновенно. Мои первые четыре Взрыва он отразил взмахом косы. Пятый же, который я сделал действительно сокрушительным, полетел обратно в мою сторону. Меня смело с лестницы, и я покатился вниз с холма, рассыпая свою сущность. Остановившись, я попытался встать, но снова упал, корчась от боли. Моя рана была слишком велика, я никак не мог оправиться вовремя.

А наверху, на тропе, бесы уже набросились на придворных. Мимо меня пронеслись Квизл и коренастый джинн, вцепившиеся друг другу в глотку.

Африт с оскорбительной небрежностью принялся спускаться ко мне. Он подмигнул – и занес серебряную косу.

Но в этот миг вмешался мой хозяин.

Нельзя сказать, чтобы он был таким уж хорошим хозяином – например, он питал просто какое-то нездоровое пристрастие к Раскаленным Иглам, – но, с моей точки зрения, его последний поступок был лучшим деянием в его жизни.

Вокруг него кишели бесы. Они тянулись поверх его головы, ныряли у него между ног, – они рвались к императору. Хозяин издал яростный возглас и выхватил из кармана сюртука Взрывной жезл – один из этих новоделов, изготовленных алхимиками с Золотой улицы в ответ на британскую угрозу. Делались эти жезлы кое-как, на скорую руку, имели тенденцию взрываться раньше, чем надо, а иногда не взрывались совсем. В любом случае, при их использовании самым разумным было как можно быстрее швырнуть их куда-нибудь в сторону врага. Но мой хозяин – он же был типичный волшебник. Не привык он лично участвовать в битвах. Команду-то он выкрикнуть сумел, а вот дальше замешкался: держал жезл над головой и тыкал им в сторону бесов, словно никак не мог решиться, которого выбрать.

Ну, и промедлил дольше, чем следовало.

Взрывом снесло пол-лестницы. Бесы, придворные и сам император разлетелись, как пух с одуванчика. А от хозяина моего вообще ничего не осталось.

И в миг его смерти узы, сковывавшие меня, распались и исчезли.

Африт махнул своей косой как раз в том месте, где только что была моя голова. Но лезвие бесполезно воткнулось в землю.

Так, через несколько сотен лет, после дюжины хозяев, оборвались узы, приковывавшие меня к Праге. Однако надо сказать, что, когда моя сущность с облегчением разлеталась в разные стороны и я смотрел с высоты на горящий город, на марширующие войска, на плачущих детей и завывающих бесов, на предсмертные корчи одной империи и кровавое крещение другой, особого торжества я не испытывал.

Было у меня ощущение, что скоро все станет еще хуже.

Лондон. Великая и процветающая столица, существующая уже две тысячи лет. Под руководством волшебников она стремилась к тому, чтобы сделаться центром мира. И отчасти преуспела – по крайней мере, в том, что касалось размеров. Разжиревшая на завоеванных империей богатствах столица разрослась, сделалась огромной и неуклюжей.

Город тянулся на несколько миль по обе стороны Темзы: пропитанная гарью корка домов, разукрашенная дворцами, башнями, храмами и рынками. В любом месте города в любое время кипела оживленная деятельность. Улицы были запружены и забиты туристами, рабочими и прочими людьми, спешащими по своим делам, в то время как в воздухе незримо кишели бесы, спешащие по делам своих хозяев.

На шумных пристанях, тянущихся в серые воды Темзы, отряды солдат и бюрократов ждали своей очереди отплыть за моря. В тени их одетых сталью парусников скользили по реке разноцветные торговые суда всех видов и размеров. Шустрые европейские караки; арабские дау с треугольными парусами, нагруженные пряностями; китайские джонки с презрительно задранными носами; элегантные американские клиперы со стройными мачтами; а вокруг них кишели, мешая проходу, лодчонки лоцманов, которые громко ссорились из-за того, чья очередь вести судно к причалу.

Два сердца задавали ритм столичной жизни. На востоке – район Сити, где собирались торговцы из далеких земель, чтобы обменяться товарами; а на западе, там, где река делала резкий поворот, растянулся на целую милю район политиков, Вестминстер, где волшебники день и ночь трудились над тем, чтобы непрестанно расширять и защищать территорию Британской империи.

Мальчишка побывал по делу в центре Лондона и теперь пешком возвращался в Вестминстер. Шагал он не спеша: несмотря на ранний час, солнце уже изрядно припекало, и парень чувствовал, как воротничок мало-помалу намокает от пота. Легкий ветерок трепал полы длинного черного пальто, заставляя его развеваться за спиной у мальчишки. Юнец сознавал, как это смотрится, и был доволен производимым эффектом. Это выглядело мрачно и впечатляюще. Парень не раз ловил на себе взгляды прохожих. В дни, когда ветер был действительно сильным, пальто имело тенденцию развеваться горизонтально, параллельно земле, а это смотрелось совсем не так стильно.

Мальчишка пересек Риджент-стрит и, миновав беленые здания эпохи Регентства, вышел на Хей-маркет, где уличные метельщики деловито прибирались перед фасадами театров и молодые торговки фруктами уже раскладывали свой товар. Одна женщина тащила лоток, на котором красовалась гора отличных спелых апельсинов из колоний. Апельсины сделались в Лондоне редкостью с тех пор, как в южной Европе начались войны. Проходя мимо, мальчишка метко бросил монету в оловянную кружку, что висела у женщины на шее, и ловко подхватил верхний апельсин из кучи. И, не обращая внимания на ее благодарности, пошагал дальше, даже не сбившись с шага. Пальто по-прежнему впечатляюще развевалось у него за спиной.