Шепчущая змея… мне она лгала в последний раз. Я удавила гадину. Привязала голову и хвост к двум коням. Собрала все косточки и размолола в пыль, и бросила пыль буйным ветрам. Сняла шкуру и сделала из нее ошейник для самой уродливой собаки. Потом взяла ту собаку…

Рефела и Шельмеза хохотали, и хохот становился все громче с каждой описываемой Хенават казнью.

Другие сидевшие у своих костров воины смотрели на них и улыбались, видя беременную старуху Хенават в компании молодых женщин. Во многих мужчинах любопытство боролось с немалой тревогой, ведь у женщин есть могущественные тайны, и самые могущественные — у беременных. Вы только взгляните в лицо одной из майб! А женщины, сидевшие слишком далеко, чтобы слышать слова Хенават, тоже улыбались. Хотели ублажить своих мужей? Возможно… но тогда выражение их лиц было инстинктивной привычкой обманывать.

Что же, они улыбались шепоту змеи, заползшей в головы. Дитя во чреве. Что за радость! Что за удовольствие! Отложите мечи, о прекрасные создания, и воспойте Пробуждение Семени! Следите, как падает семя — тьма манит и ночь тепла!

Что за аромат выпущен в воздух? Неужели он объял весь лагерь хундрилов?

Желч сидел в командном шатре, так залив живот элем, что на пояс словно давила целая бочка, и оценивающе смотрел на ходившую взад-вперед высокую женщину с волосами цвета железа. Рядом сидел Баргаст Спакс, еще пьянее Желча, и покрасневшими тусклыми глазами следил за Смертным Мечом. Та пыталась выудить из Желча малейшие подробности относительно малазан. Откуда взялась внезапная неуверенность? Разве Напасть не присягнула Адъюнкту? О, если бы это видела королева Абрасталь! Но тогда ее заинтересовали бы незначительные вопросы, не так ли? Она старалась бы понять, не дает ли трещину великий союз и так далее.

А действительно интересные вопросы, порождаемые вот этой сценой, остались бы в стороне.

Жены Вождя Войны нигде не видно, и Спаксу пришло на ум, что ему пора уходить. Кто знает, когда Кругхева заметит наконец взгляд Желча — и что сделает? Но Спакс все сидел, вытянув ноги, на трехногом стуле; ему было слишком удобно, чтобы шевелиться, и слишком интересно наблюдать, как она пускает один горящий вопрос за другим в бесчувственную мишень Желча. Когда эта женщина сообразит, что вождь уже не отвечает? Что, пока она атакует и атакует, он давно бросил защиту? Так хочется увидеть этот момент, выражение лица — унести с собой и запомнить навсегда.

Что же заставит ее заметить? Если он выставит шею своего гусака и прицелится? Всего-то? Или сорвет с себя одежды? Боги подлые, куда такому слюнтяю. Пора уходить. Но им пришлось бы вытаскивать его из шатра. «Давай, Кругхева, ты сможешь. Знаю, сможешь. Погляди еще раз, женщина, на мужика, с которым говоришь». Нет, он никуда не пойдет.

Ах, вот вам возбужденная женщина. Что-то насчет слабеющей решимости или недостатка веры — внезапная угроза в самих рядах Серых Шлемов. Кого-то не хватает в структуре командования, нарушен необходимый баланс. Юноша с устрашающими амбициями… ох, будьте прокляты болотные духи! Он слишком пьян, чтобы уловить хоть каплю смысла!

«Почему я здесь сижу?

Что она говорит? Удели внимание, Кругхева! Плевать на него — не видишь мой бугор? Никому не нравятся гусиные щипки — подойди и сверни гусаку шею! Я избавлю тебя от беспокойства. Да, если бы женщины это понимали. Все ответы скрыты между моих ног.

Половина мира прозябает в невежестве!

Половина мира…

Гусак».

«Город Тьмы, смотри же: тьма скрывает уродство твоего лица».

Они были на мосту. Она тяжело опиралась на плечо мужа, и успокоенная и почему-то рассерженная его упрямой силой. — Но ты же не видишь?

— Сенд?

Она покачала головой: — Неважно. Воздух жив. Неужели не чувствуешь? Вифал, хотя бы на это ты способен?

— Твоя богиня, — ответил он. — Жива, да. Жива в слезах.

Это было истиной. Мать Тьма вернулась, объятая тоской, переходящей в горе. Тьма бессильно сжала кулаки — вдова, пытающаяся удержать потерянное. Да, кое-что потеряно. Она уже не отворачивается, но она скорбит. Глаза ее опущены долу. Она здесь, но за вуалью. «Мать, ты приносишь очень горький дар».

Ее сила возвращалась медленно. Воспоминания были похожи на волков, лязгающих челюстями со всех сторон. Харкенас. Сендалат схватилась за правую руку Вифала, чувствуя тугие мышцы, жилы его воли. Он из мужчин, подобных хорошему мечу: ножны из грубой кожи, сердцевина, способная сгибаться при нужде. Она такого не заслужила. Это очевидно до боли. «Возьми меня в заложницы, супруг. Вот в этом я разбираюсь. Знаю, как с этим жить. Даже мысль в конце концов ломается… нет, хватит. Никто не заслуживает таких воспоминаний».

— В городе огни.

— Да. Он… занят.

— Дикари в руинах?

— Разумеется, нет. Это трясы. Мы их нашли.

— Значит, им удалось.

Она кивнула.

Он замер в десяти шагах от конца моста. — Сенд. Скажи снова, почему ты хотела их найти. Предупредить, верно? О чем?

— Слишком поздно. Галлан отослал их, а ныне его призрак привел их назад. Проклял. Сказал, что можно уйти, но оставил слишком обильные воспоминания, заставившие вернуться.

Вифал вздохнул, на лице его читалось прежняя убежденность. — Людям нужно знать, откуда они родом, Сенд. Особенно если они поколениями жили в невежестве. Неугомонный народ, не правда ли? Что же сделало их такими?

— Все мы неугомонны, Вифал, ведь в глубине сердец мы не знаем, откуда явились. И куда идем.

Он скорчил гримасу: — Почти всем и дела нет. Ну да ладно, будь по-твоему. Трясы прокляты. Ты не успела их догнать. Что теперь?

— Не знаю. Но если в жилах и оставалась кровь Тисте Анди, она утонула в крови людской. Ты окажешься в компании близких, а это кое-что значит.

— Мне довольно твоей компании, Сенд.

Женщина фыркнула: — Милый, что за чепуха. Погляди вот под каким углом: я от этой земли, а ты от моря. Далекого моря. Трясы? Они от Берега. Погляди, мы с тобой встали на мосту. — Она помолчала, морщась. — Почти наяву вижу лик слепого поэта. Как он кивает. Ощутив избыток горя, Вифал, мы имеем привычку выцарапывать себе глаза. Что же мы за народ такой?