— Это называется «преследовать», — заметила Джаза.

— С юридической точки зрения — нет, — ответила я. — Я как-то спросила у родителей, еще когда была маленькой. Да, это странно и вообще неловко, но это никакое не преследование. Собственно, самое страшное, что он совершил за все это время, — однажды прицепил коллаж из птичьих перьев к ветровому стеклу ее машины…

— А ее это разве не пугает?

— Мисс Джину? — Я рассмеялась. — Ничуть. У нее дома целый арсенал.

Последнюю часть я придумала, чтобы позабавить Джазу. Вряд ли у мисс Джины есть оружие. Хотя, кто ее знает. В нашем городке оно у многих есть. Однако человеку, который в глаза не видел дядю Вика, трудно бывает объяснить, насколько он безобиден. Но стоит увидеть его с каким-нибудь миниатюрным попугаем, и становится ясно: он и мухи не обидит. А кроме того, если бы он начал выкидывать какие-нибудь фортели, мама живо бы запихала его за решетку.

— Моя жизнь куда скучнее твоей, — заметила Джаза.

— Скучнее? — повторила я. — Но ты же англичанка!

— Да. И в этом нет ничего интересного.

— Но у тебя… есть виолончель! И собаки! И ты живешь на ферме… ну, все такое. Да еще и в деревне.

— В этом как раз нет ничего интересного. Деревню нашу я люблю, но мы все там… совершенно обыкновенные.

— В нашем городке, — заявила я торжественно, — такого человека почитали бы за божество.

Джаза хихикнула.

— Я не шучу, — сказала я. — Моя семья — ну, я имею и виду себя, маму и папу, — мы единственные обыкновенные люди во всей округе. Вон, возьми моего дядю Вилли. У него восемь морозильных камер.

— Ну, в этом нет ничего такого уж странного.

— Семь стоят на втором этаже, в пустой спальне. А еще он не доверяет банкам и все сбережения держит в шкафу, в жестянках из-под арахисового масла. Когда я была маленькой, он дарил мне пустые жестянки, чтобы я тоже понемногу копила деньги.

— О, — только и сказала Джаза.

— А еще у нас есть Билли Мак, который создал в своем гараже новую религию, Народную церковь единого народа. А вот моя бабушка — она почти совсем обыкновенная, но и она каждый год вызывает фотографа и делает постановочную фотографию, для которой надевает довольно откровенное платье, а потом рассылает снимки всем друзьям и родным, в том числе и папе, который рвет конверт на куски, не вскрывая. Такой вот у нас городок.

Джаза ненадолго притихла.

— Я бы очень хотела у вас побывать, — сказала она наконец. — Потому что сама-то я очень скучный человек.

Сказано это было так, что я сообразила: Джаза сильно из-за этого переживает.

— Мне ты не кажешься скучной, — возразила я.

— Просто ты пока меня плохо знаешь. И у меня нет ничего вот такого.

Она повела рукой в направлении моего компьютера, имея в виду мою жизнь в целом.

— Зато у тебя есть вот это, — сказала я и повела рукой, имея в виду Вексфорд и вообще Англию, но получилось, что я вроде как дергаю за невидимые бубенчики.

Я хлебнула чаю. Горло, кажется, отошло. Но время от времени я вспоминала, каково это — задыхаться, вспоминала эту странную вспышку…

— Ты не любишь Шарлотту, — заявила я, подмигивая. Нужно было что-то сказать, чтобы выбросить весь этот ужас из головы. Пожалуй, прозвучало слишком грубо и резко.

Джаза скривилась:

— Она… любит быть лучшей.

— Это слишком вежливо сказано. Как это она выбилась в председательши?

— Ну… — Несколько секунд Джаза перебирала мое одеяло, защипывая и отпуская складочки. — Старост выбирают воспитатели мужского и женского корпусов.

Председателем ее назначила Клаудия, и, полагаю, она этого заслуживает…

— А ты претендовала на это место? — спросила я.

— Там не бывает претендентов. Тебя просто выбирают. И не нужно пихаться локтями — в смысле, подлизываться. Кроме того, Джером и Эндрю — мои друзья. Ну а с Шарлоттой… ну, ей нужно во всем быть лучшей. Учиться лучше всех. Быть первой в спорте. Встречаться с наипервейшим кавалером.

Таким вот Джаза была человеком: она не только употребляла в обыкновенном разговоре слова вроде «наипервейший кавалер», она еще и переживала, когда говорила что-то плохое о других. Даже несколько раз сжала кулаки, словно ей требовалось усилие, чтобы вытолкнуть нелестное высказывание из своего тела.

— Когда мы сюда поступили, я некоторое время встречалась с Эндрю, — продолжала Джаза. — Пока я им не заинтересовалась, он Шарлотте был до лампочки. А когда у нас что-то началось, она просто не могла это так оставить. Закрутила с ним роман, когда мы расстались, потом и сама сразу его бросила, словом… она не может… ну, как видишь, я с ней больше не живу. Я живу с тобой.

Джаза негромко вздохнула, словно изгнав изнутри демона.

— А сейчас ты с кем-нибудь встречаешься? — спросила я.

— Нет, — сказала она. — Я… нет. Может, в университете и буду. А сейчас нужно думать об учебе. А ты?

Я мысленно обозрела краткую и бесславную историю своих увлечений в Бенувиле. Я тоже больше думала об учебе. Пришлось приложить немало усилий, чтобы поступить в Вексфорд. Пообжиматься с приятелем-другим на парковке возле супермаркета — вряд ли это можно назвать «я встречалась». Да, если подумать, я тоже ждала — ждала, когда окажусь здесь. Воображая себе свою жизнь в Вексфорде, я все время видела кого-то с собой рядом. Вот только после моей сегодняшней выходки вряд ли эта картинка станет реальностью — разве что англичанам почему-то нравятся девицы, способные выстреливать изо рта куски мяса.

— Я тоже, — ответила я. — Я тоже в этом году собираюсь думать об учебе.

Разумеется, обе мы мысленно добавили к этому: «До определенной степени». Я приехала сюда учиться. После Вексфорда мне подавать документы в университет. И я обязательно перечитаю все книги у себя на полке, и мне действительно хочется ходить на занятия, даже если эти занятия, похоже, угробят меня окончательно. И все же мы не сказали друг дружке всей правды, и обе мы это знали. Пристальный взгляд — и что-то почти осязаемо щелкнуло: нас объединила эта одинаковая ложь. Мы с Джазой «просекали» друг друга. Может, она и была тем «кем-то», кого я видела рядом в своем воображении.

На следующий день пошел дождь.

Начался день с двух уроков французского. Дома я была во французском сильна. В штате Луизиана у многих французские корни. В Новом Орлеане куча французских названий. Я думала, что во французском обставлю всех, но иллюзия эта разбилась вдребезги, когда наша преподавательница мадам Лу влетела в класс, квохча по-французски как раздосадованная парижанка. Оттуда я отправилась на два урока английской литературы, где нам сообщили, что мы будем изучать период с 1711 по 1847 год. Такая точность меня доконала. Причем материал не слишком отличался от того, что мы изучали дома, — просто подавали его на каком-то гораздо более взрослом уровне. Учителя говорили со спокойной уверенностью, будто обращались к титулованным академикам, а ученики именно их из себя и изображали. Нам предстояло читать Поупа, Свифта, Джонсона, Пипса, Филдинга, Кольриджа, Вордсворта, Ричардсона, Остин, сестер Бронте, Диккенса… список казался бесконечным.

Я пошла обедать. Дождь не стихал.

После обеда у меня был перерыв — он ушел на приступ паники в тиши нашей комнаты.

Я была уверена, что хоккейную тренировку отменят. (Собственно, я даже спросила у кого-то, чем здесь принято заниматься, если спортивное занятие отменили из-за плохой погоды, — в ответ надо мной посмеялись. Так что и побрела на стадион, в крошечных шортиках и флисовой куртке и, разумеется, с загубником. Накануне вечером я сунула его в кружку с горячей водой, размягчила и подогнала под свои зубы. Было приятно. На стадионе мне выдали вратарское снаряжение. Не знаю, кто придумал форму вратаря в хоккее на траве, но этот человек явно обладал четким представлением о том, как избегать травм, и совершенно потусторонним чувством юмора. На голени пришлось надеть синие дутики толщиной в две мои ноги. На верхнюю часть ноги приходились такие же. Нарукавники были похожи на те, в которых учатся плавать, только перекачанные. На грудь тоже надевалась защита, а поверх — необъятная футболка, на ноги — ботинки как у персонажей из мультиков. А еще — шлем с забралом. В результате ты, по сути, облачался в этакий карнавальный костюм борца сумо — только куда менее элегантный, да и на человека ты смахивал меньше. На то, чтобы все это на себя напялить, у меня ушло пятнадцать минут, потом пришлось заново учиться ходить. Вторая вратарша, по имени Филиппа, управилась вдвое быстрее и, пока я пыталась натянуть шиповки, уже бежала, раскидывая ноги, в сторону поля.