Однажды она сообщила бабушке, что заболела. А сама была совершенно здорова.

Пожалуйста, не думай о ней плохо! Но только иначе у нее ничего не выходило! Ты не видела Эндре Бороша дома, не видела этого пустого застывшего взгляда. И не видела тетю Еву, которая с утра до вечера делала вид, что она весела и беззаботна, а между тем ее горе было написано у нее на лице. Кристи не могла не солгать, но она поклялась, что как только будет можно, она расскажет тете Еве о том, что сделала. Не сердись на нее! Прошу тебя, Маска, не сердись на нее!

И кроме того, она уже пожалела об этом, и теперь стыдится того, что сделала. Сейчас ты услышишь почему.

В день своей «болезни» Кристина села в угол и давай стонать да вздыхать. Ей дали аспирин – не помогло. Папа ее опять пришел домой с тем же пустым взглядом, который стал для него обычным в последнее время. Папа молчал, но взгляд его говорил теперь яснее слов: «Ну, вот еще и девочка заболела! Разве может со мной случиться что-нибудь хорошее – только этого вот не хватало. Что же еще может выпасть на мою долю, как не смерть, болезнь, несчастья?»

– Что у тебя болит? – спросил он Кристину.

Она молчала. На вид казалась совершенно здоровой, градусник тоже ничего не показывал. Впрочем, болезнь могла начаться и без температуры.

– Переждем ночь, – тревожно сказала бабушка. – За это время что-нибудь определится.

Эндре Борош запротестовал. Надо немедля позвать врача. Одну уже потеряли, потому что она не получила помощи своевременно. Он не допустит, чтобы то же случилось теперь еще и с другой. Кристи никогда не болеет, и если сейчас чувствует себя больной, значит на то есть причина. Кристи готова была провалиться сквозь землю от стыда.

– Но ведь температуры нет, – проговорила бабушка.

– Все равно!

«Сейчас еще и доктора придется обманывать», – подумала Кристина и чуть не заскулила. Нет, лгать – это ужасно. Никогда, никогда больше не пойдет она на это!

Все-таки ночью вызывать врача не стали, бабушка сказала Эндре Борошу, что Кристина уже большая, может, потому и голова болит, такое бывает. Папа покраснел, хмыкнул что-то. Кристина распласталась на постели и всякий раз, когда папа или бабушка наклонялись над ней и спрашивали: болит ли еще, – отвечала: болит. Ее терзали вопросами до поздней ночи, потом дали еще аспирину и болеутоляющее – в животе от него так и забурчало.

Утром папа ушел на работу с потемневшим лицом, а бабушка позвонила врачу. В школу Кристи не пошла, сказала, что книг ей не надо, – так болит голова, что просто глаза не смотрят… Это было страшно трудно, ведь она прямо умирала со скуки.

Дядя доктор сказал: не знаю, что бы такое могло с нею быть. Возможно, назревает какая-то болезнь. Пусть лежит, лекарств пока прописывать он не будет, только болеутоляющее. Если подымется температура, пусть его тотчас известят. Странный случай, очень странный.

Бабушка была смертельно бледна.

Вечером пришлось еще раз вызвать дядю доктора, потому что боли у Кристины стали невыносимыми. Бабушка вся тряслась от страха, а у Эндре Бороша даже губы побелели. Дядя доктор сказал, если завтра больной не станет лучше, он положит ее в больницу на обследование. Такого случая у него еще не было!

«В больницах вечно не хватает мест, – думала Кристина. – Очень много больных». Она презирала себя за ложь. Неужели ее повезут в больницу и она займет место настоящего больного? Нет, сегодня к вечеру она все устроит. Только вот удастся ли?

Каждые полчаса ей ставили градусник – температуры, конечно, не было. И все-таки Кристи стонала, все жалостнее и надрывнее. Эндре Борош сидел с нею рядом, гладил лоб, держал за руку. В эту минуту он не думал ни о ком другом, ни о Жуже, ни о тете Еве, только о своей дочурке. Кристи было приятно, хотя в то же время и стыдно.

Часов около восьми Кристи замолчала, сделала вид, будто уснула. Ужасно это было нудно и утомительно, все нервы у нее были напряжены. В десять она вдруг открыла глаза, но на вопросы почти не отвечала, а около одиннадцати вдруг произнесла: «Тетя Ева».

– Господи! – сказала бабушка Борош. – Она зовет свою учительницу!

– Тетя Ева! – повторила Кристи. Теперь, когда ей удалось, наконец, произнести это имя, мышцы ее расслабились, она почувствовала облегчение. Она даже чуть не разревелась оттого, что, наконец, можно было покончить с этим кошмарным напряжением.

– Чего ты хочешь от тети Евы? – спросила бабушка.

Эндре Борош молчал, но рука его, державшая кисть дочери, дрогнула.

– Пусть тетя Ева придет! – прошептала Кристи.

– Уже двенадцатый час, деточка. Подожди до утра.

– Сейчас, – выдохнула Кристи. – Сию минуту.

Бабушка Борош растерянно взглянула на зятя. Он не поднял глаз, уставился на одеяло.

– Собственно говоря, она славная молодая женщина, Эндре. Должно быть, очень порядочная девушка, иначе ребенок не тянулся бы так к ней, особенно после того, что произошло на том воспитательском часе. Если бы ты пошел за ней или позвонил, она приехала бы.

– Звонить не буду.

– Тетю Еву… пожалуйста! – сказала Кристи.

– Слышишь? Бери трубку! Речь идет о ребенке!

– Тетю Еву!

Теперь Кристи чуть не плакала. Фотограф поднялся, достал из гардероба пальто.

– Ты куда? За нею? Приведешь ее?

– Нет, – сказал Эндре Борош. – Пройдусь немного, проветрюсь. У меня тоже разболелась голова.

– И ты способен покинуть больного ребенка? – Голос бабушки звучал возбужденно, хотя она говорила шепотом. – Нет, сынок, никуда ты не пойдешь! Тут будешь сидеть, рядом с Кристиной, и присматривать за ней. Я позвоню учительнице Медери; если она действительно такая, какой считает ее девочка, она придет. К такой девочке, к сироте, у которой нет матери, она не может не прийти!

Губы Эндре Бороша дрогнули. Бабушка пошла к телефону, и по ее ответам можно было понять все, что говорила тетя Ева. Она еще не спит, гостей у нее нет, нет, нет, не побеспокоили, совсем нет. Болезнь, надо надеяться, не серьезная? Хочет видеть ее? Правда? Последовали короткие уговоры, а потом – ну что ж, тогда она сейчас выходит, вызовет такси и сразу же приедет.

– Ей не очень-то хотелось приезжать сюда, – сказала бабушка, когда положила трубку. – Ну, конечно, после того скандала, когда она так нехорошо поступила с ребенком… Едва уговорила.

Эндре Борош направился к выходу.

– Об этом не может быть и речи, дорогой мой. Ты дождешься учительницы, побеседуешь с ней, нельзя оставлять меня здесь одну. Ведь какая ответственность! Да я изведусь вся. Учительница видела уже множество больных детей, вдруг да и скажет что-нибудь толковое. Если и у тебя болит голова, вон лекарство. Я не останусь одна с этой бедной маленькой страдалицей.

А бедная маленькая страдалица следила за всем из-под одеяла, словно рысь.

Когда раздался звонок, кровь так и бросилась ей в лицо, словно она и вправду была больна. Фотограф стоял у окна, спиной к кровати, и смотрел на снег. Он тоже слышал звонок, и спина у него как-то странно дрогнула.

– Наконец! – сказала бабушка. – Наконец-то!

– Да, я помню это, – сказала Маска. – Помню, то есть знаю об этом. Я ведь обо всем знаю, о чем знает тетя Ева. В этот вечер тетя Ева испугалась дважды: первый раз при мысли, что ей придется идти к Борошам, второй раз потому, что Кристина больна. Сперва она решила, что не поедет – это говорил в ней ее первый испуг, но потом второй оказался сильнее первого, и она тут же вызвала такси. Так что если ты будешь говорить с Кристиной Борош, скажи ей, что по дороге тетя Ева думала уже только о ней, только о том, что Кристи нужна помощь и, если она чувствует сейчас, что с тетей Евой ей станет легче, то тетя Ева отправилась бы этой ночью куда угодно, как бы далеко это ни было, и не только на такси, а хотя бы и пешком или на телеге. Как угодно!