Она никогда не раздражалась, никогда не повышала голоса, что бы ни случилось, никогда не разрешала ученицам помогать ей отнести ее вещи или сбегать за пальто, но при этом требовала, чтобы они помогали другим взрослым и уступали место в трамвае. Известно было, что мужа у нее нет, что в их показательную школу ее перевели за отличную работу; знали также, что живет она далеко, где-то в Обуде, и ей очень рано приходится вставать, чтобы успеть к началу уроков. Они усвоили, что она понимает шутку, но что при этом учиться у нее нужно как следует.

«А я вот не люблю, – с жалобной улыбкой сказала Эржи Вида, вертя в руках дневник, – ну, так не люблю учиться!» – «Конечно! Чего ж в этом хорошего! – тотчас отозвалась тетя Ева и взглянула на Эржи так, словно она ее сверстница. – А разве кто-нибудь говорит, что учиться приятно? Знать, Эржи, хорошо, а вот учиться – совсем другое дело; хорошо побегать, в кино сходить, петь, гулять, читать… А учиться – нет. Какое там! Только ничего не дается даром, и поэтому надо учиться. Не понимаешь? Ради знаний стоит учиться. Да это ни в какое сравнение не идет – насколько хуже не знать чего-нибудь и не понимать в этом чудесном мире только потому, что не хотелось учиться».

Класс переглянулся – на уроках запрещалось даже перешептываться. Это объяснение было совершенно понятным, понятным и естественным. Тетя Луиза сказала бы что-нибудь иное – о чести молодежи, о долге и чувстве ответственности, – это звучало бы возвышенно, но, влетев в одно ухо, сразу вылетело бы в другое. Объяснения же тети Евы были понятны, логичны и легко укладывались в голове, с ними нельзя было не согласиться.

Они никогда и никого так не любили, как тетю Еву, хотя никто и никогда не требовал от них столько сколько она; правда, и они могли обратиться к тете Еве с любой просьбой. Когда Анну Каройи оперировали, ее мама вызвала тетю Еву в больницу, и она пришла и не отходила от кровати, когда Анне было так плохо, что тетя Каройи только плакала; домой она ушла, только когда Анна заснула. Она раздобыла денег на зимнее пальто Цинеге и провожала Хайну вырывать зуб. «Только вместе мы можем чего-то добиться, – часто говорила она классу, – вы и я. Если я не буду работать так, как нужно, вам будет плохо. Если вы не поддержите меня, плохо будет мне. Ясно?»

Им было совершенно ясно.

Они знали, что розы – ее любимые цветы, что лучшей киноактрисой она считает Одри Хепберн, знали, что она любит дыни и даже зимой с удовольствием ест мороженое, – все эти сведения, добытые с трудом в минуты откровенности, были в их распоряжении. И что же? Оказывается, они не знали о ней ничего. Никто ничего не знал, кроме нее, Кристи. Ей одной известно нечто важное.

Она тряхнула головой так, что Жужины сережки зазвенели. Довольно всех этих мыслей! Маска взглянула на нее, но нейлоновая вуаль скрывала выражение лица. «Ах ты, девчушка, девчушка! – думала тетя Ева. – Ты моя неудача как педагога, но ты и самое большое мое достижение».

Распахнулась дверь, вошел Йожеф Фабиан, начальник отдела образования, следом за ним шли несколько мам и один мужчина. При виде его и Маска и Цыганочка словно по команде повернулись к входу спиной. От волнения они застыли на месте: что будет делать Эндре Борош один среди стольких девчонок, что он предпримет и как им скрыться от него, – ни та, ни другая не хотели, чтобы он их узнал. Топчется, должно быть, с несчастным видом на одном месте, как и всякий мужчина, оказавшийся один в гурьбе детворы.

У окна, прямо напротив двери, висело зеркало, и обе, Маска и Цыганочка, взглянули в него. Тетя Мими, конечно, все устроила: она распорядилась принести стулья, сандвичи, – началась еще большая суета, но в конце концов все разместились. Эндре Борош оказался рядом с только что вернувшейся тетей Луизой – ее привела под руку тетя Месарош, председательница родительского совета. Эндре Борош и тетя Луиза поздоровались и тотчас отвернулись друг от друга – разговаривать им, очевидно, не хотелось. Тут отец Хедвиги Доки схватил Бороша за руку и стал рассказывать что-то, энергично жестикулируя.

«Папа переоделся, – думала Кристина. – Утром ушел в сером костюме, а сейчас на нем синий и галстук с красными полосками, который ему подарили на рождество. Вот уж не думала, что он знает о сегодняшнем маскараде. Я не приглашала его, потому что хотела поговорить с тетей Евой. Надеюсь, бабушка не выдала, какой на мне костюм. Папа так странно раскраснелся сегодня, а в этом освещении совсем незаметно, что он седеет».

«Сегодня он впервые в школе с тех самых пор, как его дочь здесь учится, – думала Маска. – Не знает даже, какая дверь куда ведет. Как это похоже на него».

Кто-то сменил, наконец, надоевшую пластинку, новая песенка рассказывала о лунном вечере на реке. Маска покончила со своим кофе, приподнялась, поставила чашку на подоконник. Если та фраза, которой она ждет сегодня, будет произнесена, тогда с этого вечера все-все изменится.

Если она будет произнесена, эта фраза.

Если будет…

Сказать ее должна девочка. Скажет ли она?

Эндре Борош пришел слишком рано, они еще не дошли до главного. Что ж, пусть подождет. Дока такой болтливый, от него все равно быстро не отделаешься.

Надо продолжить разговор.

– Ты ведь из восьмого класса, не так ли?

Мне многое известно о вашем классе, думаю, что знаю там каждого, – насколько возможно узнать людей за полгода. Потому что все-таки это не так просто, а иногда даже очень трудно. Когда-то в детстве я воображала, что достаточно взглянуть на человека, обменяться с ним несколькими словами, и ты уже знаешь о нем все. Конечно, с годами многое начинаешь угадывать. Но люди – не простенькие ребусы, Цыганочка! Они словно матовое стекло: свет через него виден, а каков его источник, неизвестно. Отчего оно светится? Нужно заглянуть за это стекло, чтобы разобраться как следует

Нет, не простая это штука.

Я сказала, что знаю твой класс, даже так, в костюмах, узнаю каждого. Вон та птица, например, – Цинеге, маленькая безобразница Цинеге, которой вы все восторгаетесь, потому что она заняла первое место на каком-то международном молодежном конкурсе фотографов и завоевала медаль. Цинеге – ваш кумир. Возможно, когда-нибудь она будет побеждать и в настоящих взрослых соревнованиях и тогда не возгордится, не потеряет голову от успеха, а будет стоять, прижимая к себе награду, взволнованная и скромная.

Однажды и Цинеге поймет, что когда человек достигает успеха в какой-то области, то это вовсе не ради себя самого, а ради всех. Школа еще научит ее этому.

Знала ли ты, например, что ваш учитель Бюргер – настоящий художник?

Да, да, и не какой-нибудь посредственный, а очень хороший художник. Но, получив премию имени Кошута, он не бросил школу, не засел в мастерской, не отпустил себе чудаковатую бородку и не обрядился в куртку желтого цвета; он сказал, что если умеет что-то и умеет лучше других, значит его долг учить этому молодежь. И он не устает надеяться, что кто-нибудь из вас станет еще лучшим художником, чем он сам, и это для него ценнее любой премии.

Посмотри-ка, сейчас тетя Агнеш пригласила Анико. Анико даже повеселела, ведь тетю Агнеш и она любит. Да и как ее не любить! Вон какое у нее лицо, так и светится. Она для каждого находит такие слова, что сразу легче становится на душе.

У нее в этом большой опыт, Цыганочка. Есть у тети Агнеш беспомощный старенький папа, чью речь понимает только она, и каждый день, вернувшись домой с работы, она старается развеселить его, развлечь. Она потому и замуж до сих пор не вышла – разве хватило бы у нее времени и на новую свою семью? Но однажды ее отца не станет… А она, она все равно найдет свое счастье. Одна она не останется, ведь не от возраста зависит, найдет ли человек себе спутника жизни, а от того, каков он сам. И это не будет поздно – ничто не бывает поздно, Цыганочка.