За раму зеркала была сунута записка: «Пошел в Итальянский клуб». Хэмфрис, вероятно, ждал ученика и поэтому оставил дверь незапертой. Итальянский клуб помещался напротив, в когда-то пышном здании колониального стиля. Там стоял чей-то бюст, вероятно, Кавура или Мадзини, но камень был выщерблен и надпись стерлась; его установили между домом, чьи высокие окна были увиты каменными гирляндами, и улицей. Прежде в городе жило много итальянцев, но теперь от клуба осталось только название, бюст и внушительный фасад с датой XIX века римскими цифрами. Внутри было расставлено несколько столиков, где можно было недорого поесть, не платя членского взноса, а в городе проживал лишь один итальянец, одинокий официант, уроженец Неаполя. Повар был венгром и готовил только гуляш — блюдо, в котором легко было скрыть качество продуктов, что было мудро, потому что говядина получше отправлялась по реке в столицу, за восемьсот с лишним километров отсюда.

Доктор Хэмфрис сидел за столиком у открытого окна, заправив салфетку за потертый воротник. Какая бы ни стояла жара, он всегда носил костюм с жилетом и галстуком, словно писатель викторианской эпохи, живущий во Флоренции. На носу у него сидели очки в стальной оправе, видно, выписанные много лет назад, потому что он низко склонился над гуляшом, чтобы получше разглядеть, что ест. Седые волосы кое-где по-молодому желтели от никотина, а на салфетке были пятна почти такого же цвета от гуляша.

— Добрый вечер, доктор Хэмфрис, — сказал Пларр.

— Значит, вы нашли мою записку?

— Да я все равно заглянул бы сюда. Откуда вы знали, что я к вам приду?

— Этого я не знал, доктор Пларр. Но полагал, что кто-нибудь вдруг да заглянет…

— Я хотел предложить вам пообедать в «Национале», — сказал доктор Пларр. Он поискал глазами официанта, не предвкушая от обеда никакого удовольствия. Они были тут единственными посетителями.

— Очень мило с вашей стороны, — сказал доктор Хэмфрис. — С удовольствием приму ваше приглашение на другой день, если вы будете любезны его перенести. Гуляш здесь не так уж плох, правда, он надоедает, но зато сытный.

Старик был очень худ. Он производил впечатление прилежного едока, который тщетно надеется наполнить ненасытную утробу.

За неимением лучшего доктор Пларр тоже заказал гуляш. Доктор Хэмфрис сказал:

— Вот не ждал, что вас увижу. Я-то думал, что губернатор вас пригласит… Ему сегодня на обеде нужен человек, говорящий по-английски.

Доктор Пларр понял, почему в зеркальную раму воткнута записка. На приеме у губернатора в последнюю минуту могла произойти накладка. Так уже однажды было, и тогда туда вызвали доктора Хэмфриса… В конце концов в городе было всего три англичанина. Он сказал:

— Губернатор пригласил Чарли Фортнума.

— Ну да, естественно, — сказал доктор Хэмфрис, — нашего почетного консула. — Он подчеркнул эпитет «почетный» со злобой и уничижением. — Обед-то ведь дипломатический. А жена почетного консула, наверное, не смогла присутствовать по причине нездоровья?

— Американский посол не женат. Это не официальный обед — холостяцкая пирушка.

— Что ж, вполне подходящий случай, чтобы пригласить миссис Фортнум развлекать гостей. Она, верно, привыкла к холостяцким пирушкам. Да, но почему бы губернатору не пригласить вас или меня?

— Будьте объективны, доктор. Ни вы, ни я не занимаем официального положения.

— Но мы же гораздо лучше осведомлены об иезуитских развалинах, чем Чарли Фортнум. Если верить «Эль литораль», посол приехал осматривать развалины, а не чайные плантации или посевы матэ, хотя это мало похоже на истину. Американские послы обычно люди деловые.

— Новый посол хочет произвести впечатление, — сказал доктор Пларр. — Как знаток искусства и истории. Он не может позволить себе прослыть купчиком, который хочет перебить у кого-то сделку. Желает показать, что у него научный, а не коммерческий интерес к нашей провинции. Секретарь по финансовым вопросам тоже не приглашен, хотя он немного говорит по-английски. Не то заподозрили бы, что речь пойдет о какой-то сделке.

— А сам посол неужели не говорит по-испански хотя бы настолько, чтобы произнести вежливый тост и несколько банальностей?

— По слухам, он делает большие успехи.

— Как вы всегда все знаете, Пларр. Я-то свои сведения получаю только из «Эль литораль». Он ведь завтра едет осматривать руины, а?

— Нет, он ездил туда сегодня. А ночью летит назад в Буэнос-Айрес.

— Значит, газета ошиблась?

— В официальной программе были неточности. Думаю, что губернатор хотел избежать каких-либо неприятностей.

— Неприятности у нас? Ну, знаете! За двадцать лет я не видел здесь ни одной неприятности. Они случаются только в Кордове. А гуляш ведь не так уж плох, а? — спросил он с надеждой.

— Едал и похуже, — сказал доктор Пларр, даже не пытаясь вспомнить, когда это было.

— Вижу, вы читали одну из книг Сааведры. Как она вам понравилась?

— Очень талантливо, — сказал доктор Пларр. Он, как и губернатор, избегал неприятностей, а в тоне старика почувствовал злобу, живучую и неугомонную, — всякая сдержанность давно была им утрачена от долголетнего пренебрежения окружающих.

— Вы правда в состоянии читать эту белиберду? И верите в их machismo?

— Пока я читаю, мне удается справиться с моим скепсисом, — осторожно выразился Пларр.

— Ох уж эти аргентинцы, все они верят, что их деды скакали с гаучо в прериях. У Сааведры столько же machismo, сколько у Чарли Фортнума. Это правда, что у Чарли будет ребенок?

— Да.

— А кто счастливый папаша?

— Почему им не может быть Чарли?

— Старик и пьяница? Вы же ее врач, Пларр. Ну, откройте хоть капельку правды. Я не прошу, чтобы всю.

— А почему вы так добиваетесь правды?

— В противовес общему мнению правда почти всегда бывает забавной. Люди стараются выдумывать только трагедии. Если бы вы знали, из чего сварганили этот гуляш, вы бы хохотали до упаду.

— А вы знаете?

— Нет. Все кругом сговариваются, чтобы скрыть от меня правду. Даже вы мне лжете.

— Я?

— Лжете относительно романа Сааведры и ребенка Чарли Фортнума. Дай ему бог, чтобы это была девочка.

— Почему?

— Гораздо труднее по сходству определить отца. — Доктор Хэмфрис стал вытирать куском хлеба тарелку. — Скажите, доктор, почему я всегда хочу есть? Я ем невкусно, но съедаю огромное количество того, что зовется питательной пищей.

— Если вы действительно хотите знать правду, я должен вас осмотреть, сделать рентген…

— Ой нет. Я хочу знать правду только о других. Смешными бывают только другие.

— Тогда зачем вы спрашиваете?

— Вступление к разговору, — сказал старик, — и чтобы скрыть смущение от того, что я беру последний кусок хлеба.

— Они что, экономят на нас хлеб? — Доктор Пларр крикнул через вереницу пустых столиков: — Официант, принесите еще хлеба!

Единственный здешний итальянец, шаркая, подошел к ним. Он принес хлебницу с тремя ломтиками хлеба и наблюдал с глубочайшей тревогой, как число их свелось к одному. Можно было подумать, что он — молодой член мафии, нарушивший приказ главаря.

— Вы заметили, какой он сделал знак? — спросил доктор Хэмфрис.

— Нет.

— Выставил два пальца. Против дурного глаза. Он думает, что у меня дурной глаз.

— Почему?

— Я как-то непочтительно выразился об их мадонне.

— Не сыграть ли нам, когда вы кончите, в шахматы? — спросил доктор Пларр.

Ему надо было как-то скоротать время подальше от своей квартиры и телефона возле кровати.

— Я уже кончил.

Они вернулись в чересчур обжитую комнату в отеле «Боливар». Управляющий читал в патио «Эль литораль», расстегнув ширинку для прохлады. Он сказал:

— Доктор, вас спрашивали по телефону.

— Меня? — взволнованно спросил Хэмфрис. — Кто? Что вы ему сказали?

— Нет, профессор, спрашивали доктора Пларра. Женщина. Она думала, что доктор, может быть, у вас.

— Если она снова позвонит, не говорите, что я здесь, — сказал Пларр.