Уж не мсье ли это Дамбрёз, размышлял я, доблестный возлюбленный, державший двух любовниц в одном отеле? Но если жив он, тогда, быть может, жив и Карран? Казалось, бесчестному миру моей тетушки суждено своего рода бессмертие, и только мой бедный отец лежит мертвый в дождливой, дымной Булони. Не скрою, меня кольнула ревность — ведь на этот раз не я сопровождал тетушку и не мне, а другим она сейчас рассказывала свои истории.

— Извините, мы вошли без звонка, мистер Пуллинг, — проговорил сержант Спарроу. Он отступил, пропуская вперед, по всем правилам этикета, инспектора Вудроу. У того опять висел на сгибе локтя зонтик, и казалось, будто он его так и не раскрывал с нашего прошлого свидания.

— Добрый день, — сухо сказал инспектор Вудроу. — Очень кстати, что мы вас застали здесь.

— Видим — дверь открыта… — вставил сержант Спарроу.

— Ордер на обыск у меня есть. — Инспектор Вудроу протянул мне ордер, опережая мой вопрос. — Но все равно нам удобнее, чтобы при обыске присутствовал член семьи.

— Нам не хотелось подымать шум, — объяснил сержант Спарроу, — для всех это было бы лишнее. Вот мы и ждали в машине на той стороне улицы, пока хозяин закроет бар, а тут увидели, что вы зашли внутрь, и решили: самое лучшее — проделать все втихомолку, чтоб даже хозяин не знал. И тете вашей так будет приятнее, а то, будьте уверены, сегодня же вечером в баре пошли бы толки. Чтобы бармен да не разболтал все своим завсегдатаям — такого не бывает. Все равно как муж — жене.

Тем временем инспектор с деловым видом осматривал комнату.

— Почту проверяете? — Сержант взял у меня из пальцев открытку и сказал: — Панама. Подписано А.Д. Вам не приходит в голову, кто бы это мог быть?

— Нет.

— А может, имя вымышленное? В Панаме у «Интерпола» с содействием обстоит неважно, — добавил сержант, — они получают помощь только в американской зоне.

— Тем не менее заберите открытку, Спарроу, — приказал инспектор.

— Что вы имеете против моей тетушки?

— Знаете, сэр, мы склонны ошибаться в положительную сторону, — сказал сержант. — Мы могли бы предъявить ей обвинение по поводу той истории с коноплей, но, приняв во внимание ее преклонный возраст и то, что цветной удрал в Париж, мы оставили ее в покое. Да и для суда доказательств было недостаточно. Правда, мы тогда еще ничего не знали про ее нежелательные связи.

— Какие связи?

Я подозревал, что они распределили свои роли заранее: сержант меня отвлекает, а инспектор тем временем обыскивает квартиру, что он сейчас и проделывал.

— Да этот Висконти, сэр. Итальянец, судя по фамилии. Аспид, сэр.

— Сплошное стекло, — сказал инспектор. — Любопытное зрелище. Как в музее.

— Это венецианское стекло. Когда-то тетушка работала в Венеции. Думаю, тут много подарков от клиентов.

— И ценные вещицы? Коллекционные?

— Не думаю.

— Произведения искусства?

— Дело вкуса, — ответил я.

— Мисс Бертрам, смею думать, понимает толк в искусстве. Имеются картины?

— По-моему, нет. Только фотография Фритауна в гостевой комнате.

— Почему Фритауна?

— Вордсворт оттуда родом.

— Кто такой Вордсворт?

— Черный слуга, — ответил сержант Спарроу. — Который дал тягу во Францию, когда мы обнаружили марихуану.

Они переходили из комнаты в комнату, а я шел за ними следом. Мне казалось, что Вудроу совсем не так тщательно проводит обыск, как полковник Хаким. У меня создалось впечатление, что он и не ожидал ничего найти и только хотел отправить формальное донесение в «Интерпол» о том, что приложены все усилия. Время от времени он бросал вопрос, не оборачиваясь:

— Упоминала когда-нибудь ваша тетя этого Висконти?

— О да, много раз.

— Жив он, как вы думаете?

— Не знаю.

— Они еще в контакте, как вам кажется?

— Не думаю.

— Старому аспиду сейчас, наверно, за восемьдесят, — сказал сержант Спарроу. — Пожалуй что под девяносто.

— По-моему, поздновато преследовать его, даже если он еще жив, — заметил я. Мы покинули тетушкину комнату и перешли в комнату Вордсворта.

— В том-то и заключается одна из проблем «Интерпола», — объяснил сержант Спарроу. — Слишком много заведено досье. Их работа не то что настоящая полицейская работа. Ни один из них в жизни на обходе не был. У них служба гражданская, как в Сомерсет-Хаус [163].

— Они выполняют свой долг, Спарроу, — произнес Вудроу. Он снял со стены снимок Фритаунской гавани и перевернул его задней стороной кверху. Затем повесил обратно. — Красивая рамка, — сказал он. — Стоит дороже, чем фотография.

— Судя по виду, тоже итальянская, — сказал я, — как и стекло.

— Может, подарок этого типа, Висконти? — предположил сержант Спарроу.

— На обороте ничего не написано, — сказал инспектор. — Я надеялся, что найду подпись. «Интерпол» не располагает даже образчиком его почерка, не говоря уже об отпечатках пальцев.

Он взглянул на клочок бумаги, который держал в руке.

— Упоминала ли ваша тетя в разговоре следующие имена: Тиберио Тити?

— Нет.

— Страдано? Пассерати? Косса?

— Она вообще мало рассказывала мне о своих итальянских знакомых.

— Это не совсем знакомые. Леонардо да Винчи? — продолжал инспектор Вудроу.

— Нет.

Он еще раз обошел все комнаты, но я видел, что он делает это только для проформы. Уже у двери он дал мне номер телефона.

— Если вы получите от вашей тети известие, — сказал он, — я попрошу вас немедленно позвонить в таком случае нам.

— Я ничего не обещаю.

— Нам просто надо задать ей несколько вопросов, — объяснил сержант Спарроу. — Против нее не выдвинуто никаких обвинений.

— Рад это слышать.

— Не исключено даже, — продолжал инспектор Вудроу, — что ей самой угрожает серьезная опасность… со стороны ее неудачных знакомых.

— В особенности от этого аспида Висконти, — ввернул сержант.

— Почему вы все время называете его аспидом?

— Просто это единственное описание, какое нам дал «Интерпол», — ответил сержант. — У них даже паспортной фотографии нет. Но когда-то, в тысяча девятьсот сорок пятом, начальник римской полиции дал ему определение «аспид». Все их архивы военного времени были уничтожены, начальник умер, и теперь мы не знаем — описание это внешности или, так сказать, нравственный портрет.

— Теперь у нас хотя бы имеется открытка из Панамы, — добавил инспектор.

— Все-таки есть что вложить в досье, — пояснил сержант Спарроу.

Тщательно заперев дверь, я последовал за ними. У меня появилось грустное ощущение, будто тетушка умерла и наиболее интересный период моей жизни окончился. Я очень долго ждал его, но он получился коротким.

Пока судно тянули на буксире, выводя его в бурно мчащийся поток желтой воды, а беспорядочно нагроможденные небоскребы и зубчатое здание таможни исчезли, как от рывка, будто это они, а не судно находились все это время на конце каната, я думал о том, какое угнетенное состояние духа было у меня в тот давний день и какими ошибочными оказались мои дурные предчувствия. Был июль, восемь утра, чайки орали, как кошки на Латимер-роуд, собирались тяжелые дождевые тучи. Лишь в одном месте над Ла-Платой проглядывало солнце, бросая на тусклую поверхность воды серебряную полоску, но самым ярким пятном на всем хмуром пространстве воды и берега было пламя, рвавшееся из газовых труб на фоне темного неба. Впереди было четыре дня плавания по Ла-Плате, Паране и Парагваю до момента встречи с тетушкой. Я повернулся спиной к аргентинской зиме и, войдя в жаркую каюту, принялся развешивать одежду и расставлять и раскладывать книги и бумаги, чтобы создать какое-то подобие домашнего уюта.

Больше полугода прошло со дня встречи с детективами, прежде чем я получил весть от тетушки. К тому времени я уже совершенно убедил себя, что ее нет в живых, и однажды во сне меня здорово напугала какая-то тварь с перебитыми лапами, которая ползла по полу ко мне, извиваясь, как змеиный хвост. Она хотела сдернуть меня с кровати вниз, чтобы легче было вонзить зубы, и меня парализовал страх, как птичку, увидевшую змею. Проснувшись, я подумал о мистере Висконти, хотя, помнится, птичек парализует кобра, а вовсе не аспид.