— Но, тетя Августа, ко мне это не имело ни малейшего отношения!
— И очень жаль, — проговорила тетушка, — в данных обстоятельствах это могло бы пригодиться.
В комнату вошел Вордсворт, он был в том же мясницком фартуке, в котором я впервые увидел его в квартире над «Короной и якорем». Тогда его услуги ценились, его хвалили за мытье посуды, теперь же — это сразу было видно — все принималось как должное.
— Котлета кончили?
— Мы будем пить кофе в саду, — величественно объявила тетушка.
Мы уселись в скудной тени банановой пальмы. Воздух благоухал апельсиновыми цветами и жасмином, бледная луна плыла по бледно-голубому дневному небу. Она выглядела истертой, истонченной, как старая монета; кратеры были одного цвета с небом, и казалось, будто глядишь сквозь дыры на Вселенную. Шум машин сюда не проникал. Цоканье лошадиных копыт было частью того же древнего мира, что и тишина.
— Да, тут очень спокойно, — заметила тетушка. — Иногда, правда, постреливают после наступления темноты. Полиция ни с того ни с сего принимается палить. Я забыла, тебе один кусок сахара или два?
— Мне бы хотелось, чтобы вы мне рассказали побольше, тетя Августа. Все-таки многое меня смущает. Этот громадный дом — и никакой мебели… и Вордсворт тут, с вами…
— Я привезла его из Парижа. При мне была довольно крупная сумма, почти все, что у меня осталось, хотя того, что хранилось в Берне, все-таки хватило тебе на билет. Такой божий одуванчик, как я, нуждается в телохранителе.
Впервые я слышал от нее признание, что она стара.
— Вы могли взять с собой меня.
— Я не была уверена в том, как ты отнесешься к некоторым вещам. Тебя, если помнишь, весьма шокировала история с золотым слитком в Стамбуле. Какая жалость, что генерал Абдул все испортил. Сейчас двадцать пять процентов пришлись бы нам очень кстати.
— Куда делись все ваши деньги, тетушка Августа? У вас даже нет кровати.
— На матрасах спится превосходно, да я и вообще считаю, что мягкая постель расслабляет. Когда я приехала сюда, бедный мистер Висконти находился в бедственном положении: жил в кредит в ужасающей гостинице. Все его деньги ушли на новый паспорт и взятки полиции. Уж не знаю, как справляется доктор Менгеле, но полагаю, что он имеет кодированный счет в Швейцарии. Я приехала как нельзя более кстати. Он к тому же хворал, несчастный, ведь питался он главным образом тапиокой [181].
— И стало быть, вы вторично отдали ему ваши деньги, тетя Августа?
— Разумеется, как же иначе? Ведь они ему были нужны. Мы купили этот дом за бесценок — тут кого-то убили двадцать лет назад, а здешнее население страшно суеверно, — а остаток денег очень удачно помещен. У нас половинная доля в одном многообещающем предприятии.
— Не в «дакоте» ли?
Тетушка нервно хихикнула.
— Мистер Висконти сам тебе все расскажет.
— А где он?
— Он собирался вернуться вчера, но зарядили дожди, и дороги размокли. — Она с гордостью обвела взглядом пустые стены. — Через неделю ты его не узнаешь. В холле повесят люстры, привезут мебель. Мне так хотелось, чтобы все было готово к твоему приезду, но в Панаме вышла задержка. От Панамы очень многое зависит.
— А как отнесется к этому полиция?
— Ну, она не станет вмешиваться в дела уже упрочившегося предприятия.
Тем не менее прошел еще один день, а мистер Висконти так и не объявился. Тетушка на своих матрасах спала долго, Вордсворт занимался уборкой, и я отправился побродить по городу. В городе велись приготовления к какому-то празднику. На углах улиц стояли разукрашенные машины, полные хорошеньких девушек. Между собором и военной академией, фасадами, обращенными друг к другу и к мемориальному танку, маршировали гусиным шагом взводы солдат. Повсюду висели изображения Генерала — то в военной форме, то в штатском; в последнем случае он походил на любезно улыбающегося разжиревшего хозяина баварской пивной. В Буэнос-Айресе ходили неприятные истории про начало его правления: его противников выбрасывали из самолетов над джунглями, на аргентинский берег из двух великих рек приносило трупы людей со связанными проволокой руками и ногами, но зато на улицах торговали дешевыми сигаретами, а в лавках дешевым вином, и не надо было платить, по словам тетушки, подоходный налог, и даже взятки не выходили из разумных пределов, если ты преуспевал и платил регулярно. И апельсины валялись под деревьями на земле, и не было смысла даже подбирать их, поскольку на рынке они шли по три пенса за дюжину, и повсюду в воздухе разливался аромат цветов. Я надеялся, что мистер Висконти на сей раз поместил капитал удачно. Это было не худшее из мест, где можно было доживать свой век.
На следующий вечер, когда я вернулся с прогулки, мистер Висконти по-прежнему отсутствовал, а тетушка и Вордсворт жестоко ссорились. Еще с лужайки я услыхал ее голос, он гулко раздавался в пустом холле над лестницей, подымающейся из сада.
— Я больше не твоя маленькая детка! Пойми ты это! Я нарочно отложила денег, чтобы отправить тебя в Европу…
— Вордсворт не хочет ваши деньги, — услышал я его голос.
— Раньше ты брал у меня деньги, много денег. Сколько одних дашбашей ты получил от меня и от моих друзей…
— Раньше Вордсворт брал деньги, потому что вы любил Вордсворт, спал с Вордсворт, нравился с Вордсворт прыг-прыг делать. Сейчас любить Вордсворт не хотите, спать с Вордсворт не хотите, Вордсворт не нада ваш чертовы деньги. Давайте их другой друг, он берет все деньги. Когда совсем все берет, идите к Вордсворт. Вордсворт для вас будет работать, спать будет, и вы будете Вордсворт опять любить и прыг-прыг делать, как в прежний время.
Я стоял внизу, под лестницей. Повернуться и уйти я уже не мог, они бы меня заметили.
— Как ты не понимаешь, Вордсворт, прежнее все кончилось, раз я нашла мистера Висконти. Мистер Висконти хочет, чтобы ты уехал, а я хочу того, чего хочет он.
— Пускай он боится Вордсворт.
— Милый, милый Вордсворт, это тебе надо бояться. Я хочу, чтобы ты уехал как можно скорее, сегодня же, понимаешь ты это?
— Оʼкей, — ответил он, — Вордсворт уезжает. Вы просили — Вордсворт уезжает. Вордсворт тот человек не боится. Вы не хотите спать с Вордсворт, и Вордсворт уезжает.
Тетушка сделала движение, как будто хотела обнять его, но он отвернулся и стал спускаться по лестнице. Он даже не заметил меня, хотя я стоял в двух шагах.
— Прощайте, Вордсворт, — сказал я и протянул ему руку. На ладони у меня лежала пятидесятидолларовая бумажка.
Вордсворт взглянул на деньги, но не взял их. Он торжественно произнес:
— Прощайте, мистер Пуллен. Густеет мрак, это верно, верно, она со мной не пребудь. — Он сжал мою левую руку, в которой не было денег, и пошел через сад прочь.
Тетушка вышла из холла поглядеть ему вслед.
— Как вы обойдетесь без него в этом огромном доме? — спросил я.
— Прислугу найти легко, и стоить она будет гораздо дешевле Вордсворта, со всеми его дашбашами. Нет, не думай, мне жаль бедного Вордсворта, но он был лишь суррогатом. Вся жизнь была суррогатом с тех пор, как мы расстались с мистером Висконти.
— Значит, вы очень любите Висконти… Заслуживает ли он такой любви?
— С моей точки зрения, да. Я люблю мужчин неуязвимых. Мне никогда не нравились мужчины, Генри, которые нуждались во мне. Нуждаться — значит притязать. Я думала, Вордсворту нужны были мои деньги и комфорт, который я ему дала в квартире над «Короной и якорем». Но здесь комфорта нет ни для кого, а он даже от дашбаша отказался, ты сам слышал. Вордсворт разочаровал меня. — Она добавила, как будто видела тут какую-то связь: — Твой отец тоже был довольно неуязвим.
— И тем не менее я нашел вашу карточку в «Роб Рое».
— Значит, он был недостаточно неуязвим, — заключила она и добавила не без яда: — Вспомни об учительше — «Долли! Куколка моя!», — все-таки он умер в ее объятьях.
Теперь, когда Вордсворт уехал и мы остались одни, дом совсем уж опустел. Мы отужинали почти в полном молчании, и я выпил слишком много густого сладкого, смахивающего на лекарство вина. Один раз послышался отдаленный звук машины, и тетушка сразу подошла к большим окнам, выходившим в сад. Свет одинокой лампочки под потолком огромной комнаты туда не достигал, и тетушка в своем темном платье выглядела тоненькой и юной, и я в этом полумраке ни за что не принял бы ее за старую женщину. С испуганной улыбкой она продекламировала:
