В просторном офисе было прохладно, и сама Джейн Сазерленд в тусклом сером полусвете зимнего утра мегаполиса была точно тень холода: бесцветные волосы блондинки, безупречно отбеленная кожа, плотные штрихи макияжа. Черный костюм в узкую полоску. Доминирование светлых линий, удлиняющих все: минуты, выдохи и вдохи. Растягивающих мои рабочие обязательства.
Это все уже перестало быть моим, иметь какое-то значение, играть красивую роль разнообразия. Джейн прекратила наседать на меня, звонила раз в неделю.
Перекрывая потребность создавать, я делала эскизы украшений все реже, но в своем воображении видела их так четко, в таких яростно кричащих деталях, как никогда раньше. Все они – выражение моей застывшей хватки на костлявых стопах ангела смерти, уносящего от меня мою малышку.
«Мари нет», - говорили мне эти зарисовки. Напоминали, выжигали штрихами образы, чувства. И все застывало в камень.
- Белла Джеймисон, - Джейн сложила в стопочку эскизы, тонкие пальцы с розоватым маникюром сжали бумагу, постучали ею по столешнице, словно молоток судьи перед объявлением приговора. – Я знаю тебя сколько уже? Десять лет, кажется. Но вот это, - новое мелодраматичное постукивание. – Это взрыв просто! Эта коллекция стоит десятки тысяч. Это уже не дизайн, это искусство, черт возьми.
Я рассматривала расплывающееся отражение белых листов бумаги в темно-коричневой полировке огромного стола.
…Десять лет мы с ней были подругами. Десять лет назад я думала, что у меня будет все, как у всех: любимая работа, любимый человек, ребенок…
Почему теперь у меня ничего нет? Чем я заслужила именно такую судьбу?
Меня замутило, я сжала подлокотники кресла, в котором сидела, вглядываясь в черную шерсть своего платья. Крошечные ворсинки располагались в хаотическом беспорядке.
Джейн тоже слилась с моей чернотой, как все остальное. Стала помехой, тем, кто тревожит, тянет вперед. А я хочу застыть навечно здесь и сейчас, как те полудрагоценные камни, формы и оправу которых я запечатлела в эскизах.
Так мне не будет больно.
- Ты талантище, моя дорогая, - она подошла сзади и, наклонившись, окутав меня смесью запахов магнолии и мускуса, обняла, на секунду сжав грудь и плечи, щекоча щеку прядью волос.
Я так устала. Хочу уйти отсюда. Ничего из того, что она расточает, мне не нужно.
- И прости, что так вышло с Тэдом. Не обижайся на меня, - она выпрямилась, шагнула к креслу рядом и села в него.
Вежливо пожав плечами, продемонстрировав иллюзию внимания, я открыла сумочку, достала свои сигареты.
Только у Джейн он мог узнать, где я.
- Он одолевал меня звонками, но я держалась. Потом стал приходить, представляешь. Часами сидел в приемной, доводил Джинну просьбами. В последние недели он выглядел таким больным и несчастным, что у меня сердце не выдерживало. Вы поговорили?
Я выпустила пустые слова вместе с дымом:
- Я не могу его видеть. Мне снова нужно уехать.
- Он хочет как лучше.
Я разглядывала серые зернышки пепла на кончике сигареты, дрожащей в моих пальцах.
- Мы чужие люди теперь, - серый тлеющий снег осыпался в пепельницу. Я выдохнула ядовито-жгучий дым.
- Не верю в это. И никогда не видела, чтобы мужчина так дорожил женой и браком.
Почему я все еще здесь? Почему слушаю ее, скольжу невидящим взглядом по обстановке, сотканной из алюминия, темного дерева, пепельно-молочного света утра?
- Джейн, - я вдавила сигарету в режущий холодными безжизненными гранями дорогой хрусталь. – Я уезжаю. Это были мои последние работы. Наша последняя встреча. Я выполнила перед тобой свои обязательства.
- Бела-а-а, - она дотянулась до моего плеча, потрясла меня, словно желая привести в чувство, желая вернуть то, что нельзя вернуть.
…Так я трясла угасающую в моих руках дочь, ощущая, как по капле, сквозь мои пальцы просачивается ее жизнь. Уходит в непроглядную черноту асфальта.
Не удержала. Мари больше нет.
- Не руби с плеча, нельзя так. Тебе надо сменить обстановку, начать все заново.
Заново. Новая жизнь.
…Они не могут понять. Будто можно поделить на «новое» и «старое» свое сердце, свою душу. Будто можно перечеркнуть смерть, преодолеть ее, свернув в глухой поворот.
- Послушай, Белла, у меня есть для тебя прекрасный вариант, - Джейн снова стояла у меня за спиной, вцепившись в плечи. – Дядя Фред звал провести на Эсперанце месяц, Алек все равно не может, застрял с этой своей сделкой. А тебе, милая, это сейчас ой как необходимо. Уезжай туда.
- Сегодня вечером можно? – сухо спросила я.
Мне надо было уехать. Надо было вновь остаться одной в царственных холодных покоях горя.
Мари больше нет. Меня ничто и нигде не держит.
- Можно. Я позвоню, договорюсь, чтобы тебя встретили.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
…Наверное, он сел рядом незадолго до взлета. Но я не заметила.
Я была заперта в лабиринте мыслей о Розмари.
Малышке не приходилось летать. Боялась бы она? Нет. Она была бы перевозбуждена, непоседлива от множества новых впечатлений. Смеялась бы, улыбалась. Была игрива, как солнечный лучик.
Мари больше нет. Как же я тоскую по ней…
Если бы он заговорил, обозначил свое присутствие, то все было бы иначе. Но он молчал, наблюдал, видимо, сосредоточив свой взгляд на моей правой щеке, поскольку я была повернута к иллюминатору, безучастно фиксируя, как земля, сливаясь в бегущие коричневые с белым полосы, остается позади, внизу.
Я случайно развернулась окликнуть стюардессу. Я случайно натолкнулась на внимательный, настороженный взгляд бирюзовых глаз.
Нет. Невозможно.
Хорошо знакомое лицо. Лицо, отчеканенное сердцебиением. Каждая черта как удар об землю, резкий, внезапный, после которого невозможно вдохнуть и все тело дрожит. Коллапс, адреналин, шок, раздирающая боль.
Всхлипнув, я снова отвернулась к иллюминатору, впилась зубами в нижнюю губу, дурнота волнами желчи подкатывала к горлу.
- Прошу, не надо, - он не дотрагивался до меня, наклонившись ко мне, к самому уху. И только голос… В голосе – плавящая теплота.
– Прости, пожалуйста, но я не могу иначе. Я чувствую, что теряю тебя. А я не могу допустить этого. Так не осуждай меня за то, что я борюсь всеми доступными способами.
- Джейн тоже хочет как лучше, - холодно бросила я.
Я закрыла глаза.
Его лицо… Почему она была так похожа на него? Почему ее забрали у меня?
Он изменился. Не постарел. Угас. На нем лежала печать траура. Она не старит, она высасывает яркий блеск глаз, сминает гладкие черты, оставляя тяжелые складки у губ, на лбу, крадет ауру беззаботного счастья.
Больше он не был тем Тэдом, чей восторженный, полный жизненной игры взгляд лился на меня сквозь витрину магазина обуви в момент нашей первой встречи. Он не был тем, кто уверен во всем, кто доверяет судьбе. Не был тем, для кого счастье так же просто, как приготовление кукурузных хлопьев на завтрак.
Он стал другим. Стал закопченным сажей смерти куском стекла, который больше не пропускает солнечный свет.
Мари нет. Солнце угасло. И с полоснувшей остротой ясностью я увидела: он тоже знает этот рефрен.
- И Джейн тоже прости. Нам обоим надо уехать, отвлечься. Просто позволь быть рядом…
Он продолжал говорить. Поток слов огибал мой слух. Так вода обтекает камень, не проникая вовнутрь.
Я устала. Словно прожила тысячи жизней, изборожденных черными пропастями трагедий.
…Заблудилась в седом тумане опустошенности.
Он будет рядом. Но я так далека от него, я рядом не буду.
20 ноября. Эсперанца. Карибские острова.
Я сидела на берегу, вглядываясь в тонкую серебристо-розовую полосу над гладью моря, колеблющегося в фиолетовых, болотно-зеленых, темно-синих красках уходящей ночи. Надо мной нависал сумрак, готовый упорхнуть по первому же требованию дневного света, позади меня была тьма, всегда стерегущая в изгибах ветвей и листьев обильной растительности, подо мной была влажная прохлада песка.
