— Вы же не думаете, что я на это соглашусь? Пока я не найду мою дочь, я не буду знать ни сна, ни покоя.

— Даже если я пообещаю вам сообщать новости о ней так часто, как это позволит безопасность нашего дела?

— Кто знает, сдержите ли вы слово? Я хочу услышать новости из ее уст. Иными словами, я хочу ее увидеть, услышать ее голос... Дайте мне возможность с ней увидеться, и мы решим...

— С таким человеком, как вы, это слишком опасно, следовательно, невозможно. Прошу вас, — добавил незнакомец, делая упор на слове «прошу», — соглашайтесь на мое предложение! Дайте мне ваше слою и уезжайте. С дочерью вы встретитесь позже.

— Позже? Когда? Вы вовлекли ее в такую авантюру! Как же вы можете уверять меня в том, что она будет жива через полгода, через год? Кстати, не один я вас ищу.

— А кто еще? Полиция? Она не слишком нас беспокоит, и потом у нее есть другие дела.

— Вы сумасшедший или лишены зрения и слуха? Официальная полиция вас не ищет, в этом я с вами согласен, но неужели вы верите, что Фуше сидит сложа руки?

Впервые в диалог вмешался Кроуфорд.

— Фуше? Что вы об этом знаете? — прозвучал его суровый голос.

— Знаю кое-что, и этого вам должно быть достаточно.

— Значит, вы еще более опасны, чем я думал! — произнес мужчина с пистолетом. — В таком случае, боюсь, у меня не остается выбора. Поверьте, я сожалею, но на войне как на войне... А для нас это почти война. Прошу вас, господин Тремэн, повернитесь и идите к двери! Парк большой, в нем тенисто и спокойно: вы будете покоиться там с миром...

Пожав плечами, Гийом повернулся и оказался лицом к лицу еще с двумя пистолетами, направленными прямо на него.

— У вас странное отношение к законам гостеприимства, господин Кроуфорд, — презрительно сказал Гийом. — Но, видите ли, я не уверен, что моя дочь по достоинству оценит этот эпизод ее любовного романа.

— Она об этом ничего не узнает.

Один из заговорщиков уже взялся рукой за ручку двери, когда та распахнулась с такой силой, что ударилась о стену.

— И вы могли допустить, господа, что я позволю вам убить моего отца? — воскликнула Элизабет…

Гийом не ожидал так быстро очутиться лицом к лицу с дочерью, но была ли это на самом деле его дочь? Высокая и грациозная фигура явно принадлежала Элизабет. Нежное, словно цветок, лицо и очень светлые рыжие волосы тоже были ее, как и большие темно-серые глаза. Но ледяной высокомерный взгляд этих глаз, но повелительные интонации в этом знакомом голосе были новыми и очень напоминали Аньес.

— Мадам, — отозвался круглолицый коротышка с уважением, но с оттенком досады, что не укрылось от пленника, — вы не должны были здесь появляться.

— Но я здесь, господин де Сент-Алин, и это к счастью! Я никогда бы не простила вам такого преступления, и монсеньор тоже.

— Вот это приятная новость! — вздохнул Тремэн. — Я счастлив видеть тебя, Элизабет! Я думал, что этого уже никогда не случится. Твои друзья явно не собирались позволить нам встретиться.

— Они превысили свои полномочия. Я тоже счастлива видеть вас, но это лишь на мгновение, потому что мы, к сожалению, отныне принадлежим к различным лагерям...

— Не говори так! Я никогда не стану твоим врагом, и ты знаешь...

— Мадам, — вмешался Сент-Алин, — мы оказались в очень сложной ситуации. Вы, разумеется, привязаны к вашему отцу.

— Слабо сказано, виконт! Я просто люблю его, и какой бы ни была ситуация, это ничего не изменит.

— Несомненно, но ваш отец дал нам понять, что Фуше интересуется нами. А вы знаете, какую опасность он представляет для нашего дела.

— При этом следует помнить, с кем имеете дело вы! Как вы могли предположить, что мой отец опустится до того, чтобы шпионить в пользу убийцы короля, одного из палачей моей матери? Это доказывает, что вы совсем его не знаете...

— Возможно, именно вы плохо его знаете. Я предложил ему свободу в обмен на то, что он о нас забудет. Я даже пообещал ему сообщать новости о вас...

— А я вам ответил, — перебил его Гийом, — что хочу увидеть мою дочь и поговорить с ней. Видите ли, нам с ней нужно многое сказать друг другу.

— Очень хорошо. Вы ее увидели! И что мы будем делать теперь?

Сент-Алин занервничал, и это, казалось, забавляло Тремэна.

— Как вы торопитесь от меня избавиться! Я вижу дочь, но мы не обменялись с ней и двадцатью словами.

— В любом случае не вам, сударь, принимать решение по столь важному вопросу, — услышал Гийом голос Элизабет. Потом она повернулась к отцу: — Я полагаю, что нам действительно нужно поговорить. Не хотите ли пройти в сад? Там нам будет спокойнее. Прошу вас, господа, оставить нас там одних. Вы можете наблюдать за нами через высокие окна.

Элизабет привычно взяла отца под руку, как делала это всегда, стоило ей подрасти. Он тоже ответил ей так, как делал всегда, накрыв своей большой рукой хрупкие пальчики, которые легли на его рукав. Гийом был счастлив вновь ощутить их тепло и нежность после стольких месяцев разлуки. Он вдруг почувствовал себя сильным, пусть ему и предстояло выстоять в непростой схватке. Боже, что бы он ни сделал ради того, чтобы эта ручка осталась в его руке!

Они спустились по лестнице, пересекли гостиную, которую уже заполнили вечерние тени, и вышли в парк Конец этого дня выдался серым и печальным. По небу над Парижем с утра плыли облака, изредка поливая город короткими дождями. Осень по праву заявила о себе, было почти холодно.

Огромный сад, в котором не осталось ни одной статуи, чтобы радовать глаз, — их все сняли или разбили во время Революции — был похож на триумфальную улицу с уходящей вдаль лужайкой между высокими грабами и густыми рощицами. На другом конце лужайки тонуло в серых сумерках маленькое одноэтажное здание, этакая архитектурная безделушка, которыми славился предыдущий век Его очертания были размытыми, за окнами не было видно ни единого огонька.

— Что-то подсказывает мне, что ты живешь там, — пробормотал Гийом, и это были его первые слова, произнесенные наедине с дочерью.

— Да. Идемте в ту сторону, но постараемся оставаться на виду. Не стоит волновать тех, кто наблюдает за нами. Отец... Почему вы приехали сюда?

Он не ответил, предпочитая продолжить свою мысль:

— В таком случае я надеюсь, что ты живешь там одна.

Элизабет остановилась, выпустила руку Гийома и повернулась к нему лицом.

— Почему я должна жить одна? Вы знаете, за кем я последовала.

Гийом почувствовал, как в нем закипает гнев. Это был один из тех приступов ярости, которых так боялись все обитатели «Тринадцати ветров». К этому примешивалось ужасное чувство досады, разочарования и даже стыда. Неужели он проделал такой путь, чтобы обнаружить в девочке, которую он любил больше всего на свете, признаки распутства, возможно даже извращенности, унаследованные от ее омерзительного деда?

— Ты осмеливаешься говорить об этом мне? — прорычал он.

— Я никогда вам не лгала. Разве мне следовало начать это делать?

Элизабет слишком хорошо знала своего отца, чтобы не догадаться об обуревавшей его ярости. Но она не опустила голову, напротив. Под сверкающей массой ее волос голова поднялась еще выше, взгляд светлых глаз оставался решительным.

— Ты, моя дочь, живешь с мужчиной и заявляешь мне об этом, даже не краснея! Будь он принц, король, да кто угодно, ты все равно меня позоришь. Ты хотя бы отдаешь себе в этом отчет?

— А вы? Вы-то сами поняли, наконец, что вы сделали, обрюхатив вашу племянницу, дочь вашей любовницы? И все это происходило в нашем доме! Кстати, вы на ней женились?

Элизабет говорила гневно, облегчая душу, выплескивая горечь, копившуюся так долго. Разъяренный Гийом едва не отвесил ей пощечину. Лишь опасение поставить между ними непреодолимую преграду остановило его. А может быть, и осознание собственной вины.

— Нет. Я говорил это и повторю снова: этого не будет, пока ребенок не родится живым!