Тремэн хотел остаться вечером у себя в номере и поразмышлять, подготовиться к будущим событиям. Но, отказавшись от ужина, он не смог усидеть на месте. Его словно магнитом тянуло к дому шотландца. Он должен был туда вернуться.

Гийом отпустил наемный экипаж, когда вернулся в гостиницу, поэтому теперь он сел в фиакр и приказал везти себя на улицу Варенн, охотно признавая, что ведет себя как идиот. Ночью стены особняка, его «укрепления» были еще более немы, чем днем. Поблизости не оказалось даже припозднившейся кошки...

Тремэн оставался там некоторое время, слушал, смотрел. На улице по-прежнему не было ни души, ни единого прохожего. А в особняке ни малейшего движения...

И вдруг Гийом вспомнил слова Гимара: позади этой резиденции принца раскинулся самый большой частный парк Парижа. Но он должен был где-то заканчиваться. Интересно было бы на него взглянуть. Он подозвал своего кучера, дал ему золотую монету, при виде которой у старика округлились глаза, и спросил, указывая на особняк Матиньона:

— Вы знаете, по какой улице проходит задняя граница этого парка, если предположить, что он где-то заканчивается?

— Разумеется, ваша милость! По улице Бабилон. Вы хотите посмотреть?

— Почему бы и нет?

Но смотреть там было не на что. Стены, снова стены. Разумеется, в них была дверь, но, хотя она и была меньше парадной, выглядела не менее крепкой.

— Это вход для слуг, я полагаю?

— Нет, особняк отсюда слишком далеко. За стенами расположен летний домик, который называли Малым Трианоном господина де Матиньона. Удобное место и... тайное, чтобы принимать дам!

— Откуда вы об этом знаете? — удивился Тремэн, потрясенный осведомленностью кучера, внешность которого никак не позволяла предположить, что он посещал дворец. Если только грабил его в веселые времена санкюлотов. Но, оказалось, перед ним стоял вовсе не революционер.

— О, все очень просто. Мой покойный отец был выездным лакеем у принца Монако. А сам я начинал поваренком в кухне дворца. Мне это не понравилось, и я отправился на поиски лучшей доли. Но дом я хорошо знаю.

Гийом задал ему еще несколько вопросов и вернулся в гостиницу. Он твердо решил проникнуть в парк следующей ночью в самые темные часы перед рассветом, если его не удовлетворит второй визит к Кроуфорду...

На рандеву Тремэн прибыл вовремя, и церемониал встречи повторился, как в прошлый раз. Дом был точно таким, каким он его оставил: мрачным и тихим. Тот же самый лакей провел его на второй этаж, тот же индус склонился в поклоне и открыл перед ними ту же самую дверь. Только прием шотландца оказался чуть более сердечным.

— Мне жаль, что я причинил вам неудобства. Было бы намного проще... и учтивее мне самому заехать к вам.

— Говорить о священных предметах в вульгарном номере гостиницы? Мне кажется, мы проявили бы к ним неуважение. Здесь... они... в семье.

— Как верно подмечено! Прошу вас, садитесь.

Сам Кроуфорд устроился на стуле рядом с креслом гостя. Не говоря ни слова, тот достал из кармана две маленькие коробочки, обтянутые черным бархатом, и открыл первую, демонстрируя гребешок из слоновой кости, украшенный монограммой из серебряной нити. Если у Гийома были хотя бы малейшие сомнения по поводу этой покупки, то они рассеялись при виде трясущихся рук Кроуфорда, покрытых старческими пятнами. Шотландец благоговейно взял гребешок, будто на нем еще сохранились белокурые волосы, и долго гладил его пальцами.

— Вам повезло, — хрипло сказал Кроуфорд. — Эта вещь подлинная. У меня у самого есть пилочка для ногтей из того же дорожного несессера. Одному Богу известно, где находится остальное! Я бы дорого отдал за то, чтобы найти остальные предметы...

— А теперь взгляните на перчатку. Что скажете?

Влюбленный в королеву шотландец лишь мельком взглянул на крохотную перчатку из белого шелка, пожелтевшую от времени и, возможно, от пролитых над ней слез. Монограмма, вышитая голубыми и золотыми нитями, была едва заметна. Глаза Кроуфорда смотрели на перчатку, а пальцы по-прежнему поглаживали гребешок из слоновой кости. Он быстро отвел взгляд и снова принялся рассматривать гребешок с почти маниакальной настойчивостью.

— Итак? — несколько нетерпеливо Гийом напомнил ему о себе. — Этот предмет настолько же подлинный?

Кроуфорда как будто вырвали из сна.

— Что? Ах да... Это... совершенно подлинная вещь. Я сам видел в Версале его высочество дофина в подобных перчатках... Господин Тремэн, не согласились бы вы продать мне эту безделицу?

Гийом ожидал этого и был готов к ответу.

— Я только что купил ее, господин Кроуфорд. Речь вообще не шла о том, что я вам что-либо продам. Впрочем, я собирался подарить вам перчатку. Но она, как мне кажется, вас не интересует, и это меня удивляет. Королева не один раз прикасалась к ней после того, как ее жестоко разлучили с сыном.

— Это всего лишь предположение, а вот гребень она действительно часто держала в руках. Я же сказал вам, что разыскиваю все предметы из несессера. Я готов заплатить...

— Довольно, сударь! Я пришел сюда не для того, чтобы что-то продавать. Но если вы настаиваете на сделке, я вам предложу мои условия. Я готов отдать вам этот гребень.

— Отдать? У вас для этого нет никаких причин.

— Вы полагаете? Дослушайте меня до конца. Я отдам вам гребень, если вы вернете мне мою дочь! Или хотя бы скажете мне, где я смогу ее найти.

Кроуфорд побелел, как полотно, и встал так стремительно, что ножки стула с визгом проехались по паркету.

— Вашу дочь? Вы обезумели? Что я могу знать о...

— Вам известно, где моя дочь, потому что вы ее видели и потому что знаете ее имя. Это мое имя! Услышав его, ваша жена едва не упала в обморок. И если эта перчатка вас не интересует, то только потому, что с ее владельцем вы видитесь так часто, как пожелаете! Я не ошибаюсь?

Гийом внезапно почувствовал, как ему в спину уперлось дуло пистолета. И в то же мгновение спокойный голос произнес со вздохом:

— Ошибаетесь вы или нет, это значения не имеет, сударь! Вы совершили огромную глупость, когда сунули нос в этот дом. Несмотря на ваш благородный вид и прекрасные слова, вы всего лишь обычный шпион... А со шпионами...

— Что ж! — Тремэн презрительно рассмеялся и пожал плечами. — Я вас считал настоящим хранителем музея, господин Кроуфорд, а вы, оказывается, содержите притон головорезов. Вы, человек с пистолетом, встаньте так, чтобы я вас видел! Когда собираешься убивать людей, нужно иметь смелость смотреть им в лицо!

— Пусть будет по-вашему! Тем более что один из моих людей стережет дверь...

Мужчина, не выпуская пистолет из рук, встал перед Гийомом. Он был не похож на бандита с большой дороги. Маленького роста, с круглым и приятным лицом, которое пытались удлинить бакенбарды красивого светло-каштанового цвета. Он был хорошо одет. Идеальные кисти рук за версту выдавали в нем дворянина. Но стальной блеск в ореховых глазах подсказывал, что его добродушие мнимое. Мужчина был явно способен без колебаний убить того, кто ему мешал.

— Что ж, прекрасно! — сказал Гийом. — И как вы намерены со мной поступить?

— Пока не решил. Вы слишком любопытны, господин Тремэн.

— А как повели бы себя вы, если бы похитили вашу дочь?

— У меня нет дочери. В любом случае вашу дочь никто не похищал. Она действовала по своей воле. Я это знаю, я там был. Вы поверите мне, если я скажу, что она ни о чем не жалеет и что она счастлива?

— Почему же не поверю? Но сколько времени это продлится? Она — натура гордая, цельная, страстная, которая не сможет слишком долго прятаться, убегать...

— За ней никто не гонится... кроме вас! Вы спрашивали меня, как мы собираемся с вами поступить. Итак, я намерен предложить вам сделку.

— Отлично!

— Если вы дадите нам слово... скажем, слово дворянина — насколько мне известно, вы и есть дворянин в некотором роде, — то вы покинете этот дом и забудете все, что вы здесь увидели, услышали, и, разумеется, то, о чем вы догадались. И с вами не случится ничего плохого. Вы уедете так же, как и приехали, спокойно завершите свое пребывание в Париже и в конце концов вернетесь в свое нормандское поместье.