— Ну ладно, этот пидор умер!

Стивен поднялся на ноги на спине Гернзейца и, словно Христос, распростер руки:

— Но с вами я. Я узнал больше, чем он, и я поведу вас. Я научу вас, где найти силу, которая освободит вас от прошлого. Я открою вам глаза на вашу природу.

Окружившие его коровы зашевелились, начали толкаться, бодаться, лягаться — по скотине, стукающейся друг о друга, струился обильный пенистый пот. Блажной, безумно корчившийся круг боролся сам с собой.

Стивен обратился к Гернзейцу:

— Что с ними?

— Они пытаются понять, что ты им сказал, смотри, они согласятся с тобой. Давай ты слезешь, чувак, нам не обязательно быть вместе, пока ничего не решили. Они подождали, когда трясущиеся туши немного расступятся, и побежали в пыльное спокойствие у стены залы. Стивен спешился и оглядел коровье безумствование. Он был полон силы. В паху у него пылало, неистовство, горевшее в сказанных словах, взбудоражило его — опыт владения силой был настолько нов, что мозг передал этот всплеск энергии организму.

Гернзеец ухмыльнулся:

— Офигеть, да?

— И так всегда?

— Началось после смерти Крипса. Вроде панического бегства в никуда. На них нападает, когда они чересчур крепко задумываются о будущем, будто надо прояснить слишком многое.

— А потом?

— Ничего особенно умного.

— А ты почему не с ними?

— Мне не надо.

У Гернзейца глаза были карие и глубокие, Стивен знал, что искривившиеся губы означают легкую бычью улыбку.

— Как я уже говорил, чувак, я развивался быстрее. Кое в чем я разбираюсь лучше них. И, возможно, кое в чем — лучше тебя.

— К примеру?

— Я знаю, что все эти убийства тебя изменят.

— Ты говорил мне «пиздец».

— Ну, ты пока не умер, то есть время еще есть. И я знал, что после того, как ты покромсал Крипса на кусочки, они тебя не отпустят.

С морды быка пропала улыбка. — А еще я знаю, что тебе что-то от этого дела надо, чувак. Знаю, ты здесь не потому, что так уж любишь нас, коров.

Стивен кивнул на стадо.

— Они успокаиваются. Что теперь?

— Выбора-то ведь особо у них нет, так? Если все пойдет так и дальше, стадо уничтожит само себя.

— Они позволят мне вести их?

Гернзеец по-бычьи пожал плечами.

— Предложи им то, в чем они нуждаются, и они пойдут. Мы не сильно отличаемся от человеческих созданий.

Бык прислонился к стене, и крошки подгнившего кирпича в пыльном дожде медленно опустились на пол.

— Но вернемся ко мне. Тебе оно надо?

Уверенность Стивена чуть дрогнула. Это животное способно запутать дело.

Гернзеец заметил его колебания.

— Не волнуйся. Они не совсем тупые, но до моего умища им далеко. Так легко не догадаются. Не ссы, чувак, я никому не скажу.

— Догадываюсь, тебе это тоже зачем-то надо.

— Власть значит иерархия, и я уверен, что ты хочешь быть не в самом низу. Удивлен? Не пизди мне, что это противоречит новой природе, которую ты нам собрался преподнести.

Говорил бык саркастически, из геморроя на жопу Стивена он превращался в неприятеля.

— Ладно, тебе чего, блядь, надо?

Стивен быстро оглядел зал. Почти все коровы уже успокоились, от напряжения они все взмокли. — Ты когда-нибудь видал телевизор?

— Бог ты мой, надо думать.

— Замечал ли ты хоть раз, как совершенна жизнь, которую он показывает? Вот чего я хочу.

— По-моему, одна фигня, что по телеку, что так.

— У других людей, но не у меня. Но я изо всех сил стараюсь, а бесполезное хождение на завод каждый день в мои планы не вписывается.

— Тебе нужны деньги… Могло быть и хуже.

Коровы устало кучковались у стены зала. Гернзеец улыбался сам себе, а Стивен направился к стаду. Они жались друг к другу, Стивен изучал их морды; тревога, предрекаемая Гернзейцем, мгновенно исчезла. Коровьи головы были пусты, туда надо было просто что-нибудь вбить.

Маленькая чалая телка выступила вперед:

— Ты нам поможешь?

— Я научу вас жить в ладу с собственной природой.

Он кричал, чтобы услышали все.

— У вас есть собственное место обитания, вы достаточно агрессивны, но отказываетесь это признать. Вот в чем источник вашего несчастья. Вы должны бросить вызов, поставить себя выше остальных, вам нужна свобода, уже скрытая в вас. Я научу вас, как прийти к этому.

Он воздел руки, и коровы бухнулись на колени.

— Я спасу вас.

Чуть позже Гернзеец отвез его к стоку.

Когда он добрался до дома, Люси стирала одежду в кухонной раковине. Она уже привыкла находить и выполнять кучу всяких дел по дому, играть в бесконечные мелкие шарады семейной жизни, чтобы заполнить время и к ночи утомить мозги. Она никогда не покидала квартиру, слишком бросался в глаза ужас других людей — как у них искривляются лица, как сгибается спина, несчетные способы держаться, двигаться, смотреть на тебя, словно они вскрыли себе череп, чтобы показать некую свою непристойную боль. Стоило женщине в магазине поправить волосы каким-нибудь жестом, как Люси видела, что в детстве она сильно страдала, ее терроризировали родители, а теперь ее существованием прочно завладели одиночество и страх. Поэтому она сидела дома, избегая напоминаний о том, что в мире все по-прежнему так, как было.

Иногда, пока Стивен был на работе, она вылезала на крышу посмотреть на город, но ей это зрелище ни о чем не говорило. Ей не удавалось сосредоточиться на формах зданий: безликие, они ускользали от ее пристального взгляда в двухмерное пространство, казавшееся чужим и непонятным и, хуже всего, ничем не вознаграждавшее того, кто попытается в нем разобраться. Все здания были пусты.

И тогда она спускалась вниз, протирала окна, чистила бетонный пол в ванной, пытаясь уничтожить грязь в мозгах, закипавшую при виде этого чистого листа. Время, проведенное со Стивеном, плюс ребенок, медленно растущий у нее в животе, подавляли вечные мысли о живущем в ней зле. Решение связать в один клубок их жизни вносило в их существование видимость беспорядка, и она могла ненадолго отвлечься от осознания, что все системы души и организма, гниющие с самого ее рождения, продолжают непрестанно деградировать. Раньше, в одиночестве копящийся в глубине кишок невроз вечным дождем преследовал ее всю жизнь. Стивен солнышка не привнес, так, небольшой просвет в ежедневных мучениях — собственные цели захватили его целиком — но он представлял собой другой жизненный поток, поток, куда она могла впрыгнуть и унестись от своей реки, чтобы выходить на берег, лишь когда слишком устаешь бежать от себя.

В моменты редких и внезапных приступов самоанализа она забавлялась вопросами любви. Но игра была безрезультатной, при необходимости выживания без нее можно вполне обойтись. Какая разница, любят они друг друга или нет, если можно использовать партнера в качестве ширмы от мира? — Ты припозднился. Я волновалась.

— Сверхурочные на заводе. —А…

Люси поставила ужин перед ним на новом кухонном столе в свежеперекрашенной кухне. Поела с ним. Так положено — семья, близость, нормальность. Прием пищи вдвоем, ласковые прозвища, мимолетные нежности. Иллюзия счастья, в которую оба не прочь поверить, а Стивен называл настоящей.

— Малыш сегодня шевелился.

Стивен улыбнулся, поднялся, подошел сзади, обнял Люси и положил ладони на живот, нащупывая дрожание жизни, так важной для их будущего.

— Ребенок. Поверить не могу.

— Что в нем такого хорошего?

Несколько шокированный, Стивен отошел и сел на свое место.

— Как это — что в нем такого хорошего? Будет ребенок, будет и семья, как у всех остальных. Ты живешь как все.

— Еще одно разнесчастное создание.

— Не говори так.

— Только он родится, как в нем начнет расти яд. Родители уничтожают своих детей просто самим своим присутствием. И мы будем ничем не лучше. Эта хуйня передается. По-любому заразишься. Просочится сквозь кожу, разрастется, потом размножатся твои собственные дерьмо с гноем, а уж потом места внутри ни для чего больше не останется. Стивен перегнулся через стол и взял ее за холодную руку.