Все ее размышления были переполнены Коннором Брайсом. Она думала о том, когда сможет увидеть его снова. Увидит ли она его вообще? Поцелует ли он ее еще раз? Как и когда?.. Словом, стала настоящей бесстыдницей.

Оборвав с отвращением свои мысли, Аделаида круто повернулась, собираясь возвратиться туда, откуда пришла. Она отправится в свою комнату и останется там до обеда… или пока сэр Роберт не попросит ее общества. Что получится раньше?.. Она миновала пышный розовый куст, свернула за угол и… оказалась лицом к лицу с Коннором.

Ноги ее остановились сами собой. А также сердце, которое вздрогнуло, а потом забилось гулко и мучительно.

Он сидел на расстоянии шести футов, на скамейке, которая была пустой, когда она проходила около нее незадолго до этого. Откинувшись назад и вытянув вперед длинные ноги, он выглядел уверенным в себе, расслабленным и даже более красивым, чем ей помнилось. Наверное, было неразумно полагать, что двенадцати часов достаточно, чтобы забыть внешность человека. Но в эту минуту рассуждать разумно она не могла, не сейчас, когда солнце высвечивало золотые пряди в его волосах, а на губах его играла приветливая, удивительно обаятельная улыбка… обращенная к ней.

– Я как раз размышлял, смогу ли увидеть вас сегодня, – пробормотал он.

Слишком поздно она осознала, что ей следовало не гадать, увидит ли она его нынче, а тревожиться о том, что лучше сказать ему при встрече.

Потому что теперь она смогла лишь выговорить, точнее, пролепетать:

– Доброе утро.

А ведь он действительно был первым мужчиной, с которым она поцеловалась, и у нее должно было бы найтись гораздо более красноречивое приветствие.

Коннор подвинулся на скамейке, освобождая ей место рядом с собой.

– Не присядете ли рядом?

Ей не стоило это делать. Действительно не стоило. Однако она села, как садится бабочка на яркий цветок.

– Вас не было на завтраке. – Тоже не бог весть какое красноречивое замечание, но гораздо лучшее, чем первая ее попытка.

– Я рано встал. – Коннор повернул голову на звук смеха, доносившийся из глубины сада. – Почему вы одна?

Аделаида пожала плечами с якобы небрежной беззаботностью.

– Не особенно люблю толпу. Я предпочитаю тишину.

– Должен ли я предоставить вас вашим раздумьям?

– Нет. Одиночества я тоже не люблю. – Тут ей пришло в голову, что он подыскивает вежливый предлог, чтобы избавиться от ее общества. – А может быть, вам хочется остаться одному? Я не хотела бы навязываться…

Коннор поднял голову, его полные губы изогнулись в легкой ухмылке.

– Мы вновь возвращаемся к взаимному смущению?

– Я не это имела в виду. – Аделаида смахнула с юбки воображаемую пушинку. – Не знаю, почему должна так себя чувствовать.

На самом деле она прекрасно это понимала. Она целовалась с ним. Такой поступок должен был бы заставить покраснеть любую приличную молодую леди.

А она уселась рядом с ним и начала легкую болтовню, словно они двое были старыми знакомыми и просто убивали время. Одним словом, это было очень неловко.

– Если хотите, я мог бы раздобыть и принести сюда стаканчик виски, – предложил он. – Или кочергу.

Аделаида оставила в покое юбку, подняла глаза и рассмеялась. Каким облегчением было услышать, как непринужденно он говорит об их прошлой встрече! Просто подшучивая над ее злосчастной маской… Признавать очевидное было гораздо легче, чем суетиться вокруг случившегося.

– В этом нет необходимости, – чопорно откликнулась она. – Благодарю вас.

– Вы уверены? Вы были на редкость самоуверенны вчера, проглотив немного виски и с оружием в руках.

– Поверить не могу, что вела себя так плохо. – Аделаида бросила на него укоризненный взгляд, в котором, впрочем, не было особого напора. – И не могу поверить, что вы столь дерзки, что напоминаете мне об этом.

– Мне понравилось, как плохо вы себя вели. – Его губы дернулись в лукавой ухмылке. – И мне понравилось быть дерзким наглецом.

А вот это замечание, решила она, было слишком самоуверенным. Но, Боже, эта его улыбка!.. Она могла соблазнить любую женщину, ввести ее в искушение. Аделаида посмотрела в сторону дома.

– Я должна идти. Мне не следовало…

– Мне не следовало вас поддразнивать, – мягко прервал он ее. – Я прошу прощения.

Она настороженно посмотрела на него.

– Если я останусь, вы обещаете вести себя, как джентльмен?

– Даю вам свое слово… наглеца. – Коннор снова улыбнулся, но в этой улыбке не было порочности, только обезоруживающая детскость, от которой ее напряжение растаяло. – Расскажите мне, что вы делали вчера вечером после того, как мы расстались. Было ваше опоздание замечено?

– Нет. – Аделаида заколебалась, не уверенная, хочет ли во всем признаться. – Я не пошла на бал. Моя сестра принесла хозяйке мои извинения.

– Ваша сестра Изабелла?

Она кивнула и ухватилась за шанс перевести разговор на безопасную тему:

– Да, Изабелла. – Аделаида усмехнулась. – Она всегда предпочитает, чтобы ее называли полным именем. Считает необходимым подчеркивать это.

– Аделаида, Изабелла и Вольфганг – необычный набор имен.

Аделаида невольно вздрогнула при упоминании имени брата. Обстоятельства жизни Вольфганга были широко известны, но она надеялась, что Коннор был с ними не знаком.

– Моя матушка родом из Пруссии, – объяснила она, преодолевая смущение. – А ее мать была итальянкой.

– Но лучшее в вас из Британии.

Аделаида улыбнулась:

– Отцу нравилось так считать. Он любил подчеркивать это, но лишь для того, чтобы поддразнить матушку.

Выражение его лица и интонация стали почти бесстрастными.

– Они не ладили друг с другом?

– Очень даже ладили, – уверила она его. – Просто им нравилось подшучивать друг над другом. Вот и все.

– Это частый способ выразить привязанность. – Коннор закинул руку за спину и, сорвав ярко-желтый цветок, протянул ей. – А это другой.

Польщенная Аделаида потянулась за ним.

– Спасибо.

Однако Коннор отвел руку так, чтобы она не могла дотянуться.

– Вы знаете, что это такое?

– Да. Это гелениум, привезенный из Америки. – Она также знала, что его еще называют чихательной травкой, но не стала об этом упоминать.

– А есть у вас любимый?

– Цветок? – Она покачала головой. – Нет. Хотя, пожалуй, я неравнодушна к макам.

– К макам? Я запомню и куплю вам дюжину.

При этих словах Аделаида покраснела от удовольствия. Она никогда не получала от джентльмена цветы, даже от сэра Роберта.

– Вы не можете. Я имею в виду купить.

– Все можно купить.

– Но они так недолговечны. Они вянут, уже когда вы их срезаете. – Для Аделаиды в этом была их привлекательность. Маки нельзя было укротить в вазе или затерять в букете. – Им нужно радоваться в саду. Любоваться такими, какие они есть.

Коннор вертел цветок в длинных изящных пальцах.

– А этот долго простоит?

– Какое-то время. Без должного питания все постепенно вянет.

– Значит, до тех пор. – Он протянул ей цветок.

Их пальцы соприкоснулись на стебле, и Аделаида вспомнила, как эти пальцы скользили по ее щеке. Она вспыхнула при этом воспоминании и потянула цветок к себе с силой большей, чем намеревалась.

– Изабелла рисует их! – выпалила она прежде, чем вспомнила, что Изабелла ничего больше не рисует, потому что у них давно нет денег на рисовальные принадлежности. – У нее необыкновенный талант к этому. Мой отец говаривал, что, ухаживая за садом, я создаю красоту на сезон, а сестра, рисуя, улавливает и сохраняет сущность красоты для вечности. Он был безнадежно поэтичен.

Теперь Аделаида радовалась, что осталась. Ей было приятно сидеть с ним рядом и вести интересную беседу. Она позабыла, какое это удовольствие.

Находясь с сэром Робертом, она только слушала. Точнее, пыталась слушать. Барон был не то чтобы зануден, но слишком предсказуем и излишне многословен. Он вечно распространялся о своих недавних приобретениях для конюшни, о последних покупках у портного и, наконец, о последних услышанных сплетнях, обычно касавшихся людей, о которых Аделаида ничего не знала и которых никогда не встречала. Если ей везло, он разнообразил эту рутину жалобами на своих слуг. Ее вклад в разговоры ограничивался восклицаниями вроде «О Боже!» или «О да!», или «Какая жалость!», вставляемыми в подходящие паузы.