Он из твоих — самый толковый. Ну и… осторожны будьте, всяко Серый в те места направится: знает, мерзавец, что сторожевики обескровлены. Коли удастся кого из Стаи его схватить — везите в Цитадель. Может, узнаем, что у паскудника на уме.

Обережники кивали. Нэд прервался и заключил:

— Тяжкие времена для Цитадели настали. Идем, как по тонкому льду. Осторожны будьте. Выучей берегите, да и сами… Лесана.

Посадник отыскал девушку глазами. Она сидела на краешке скамьи, в точности на том месте, где раньше обосновывался ее наставник. Обережница услышала свое имя и встрепенулась. Тамир, который стоял рядом, привалившись к стене, тоже устремил взгляд на Нэда.

— Вы отдохните пока, тронетесь через пару дней с одним из обозов в сторону Белого Яра.

Девушка в ответ покачала головой:

— Мне домой дорога, — сказала она негромко, — там брат у меня. Осененный. Забрать надо да в Цитадель привезти, а то не вышло бы, как с Беляном.

— Осененный? — удивился Глава. — Отчего ж молчала?

Лесана покраснела и ответила:

— Дите ж совсем. Одиннадцать весен. Меня в семнадцать забирали. Думала, рано…

Нэд сердито постукивал ногой по полу:

— Думала… ну, добро, хоть думала. Одно жаль — молча. Не известив никого.

У выученицы Клесха полыхало лицо. Стыдища-то!

— Ладно, хватит ушами гореть. Эдак пожар тут устроишь, — смягчился посадник. — Поезжайте. Тамир, по пути все деревни и веси наузами снабди. Людям объясните, что к чему, да не переусердствуйте. Зазря не пугайте. А потом обратно сразу же — мальца под защиту Цитадели. Ну и… тоже… без лютости там… поберегитесь.

Забота у бывшего Главы вышла неуклюжая, какая-то неловкая, и оттого каждый, находящийся в покое, заметил ее, уловил тщательно скрытое волнение.

— Нэд, — подал голос со своего места Ольст и привычно потер больное колено, — ты не сказал, что делать с парнем.

Посадник сперва не понял, о каком таком парне толкует ратоборец, да и креффы не сразу дошли, а когда дошли, помрачнели. И правда, что с ним делать теперь?

— Лашта, науз на нем поднови, чтобы не мог кинуться.

Колдун кивнул и спросил:

— А… в остальном как с ним быть?

— То-то и оно. Кто его накормит? — дребезжащим голосом поинтересовался Ильд, приглаживая плешивый затылок. — Ему ж, поди, рано или поздно крови захочется.

— Подумаю, — ответил Нэд, понимая, что сколько ни думай, а кому-то все одно придется нацедить пленнику вещей руды. Хранители прости. И не денешься никуда.

Расходились в тяжелом молчании. После рассказа Лесаны и разговора с трясущимся Беляном в душах креффов поселилась беспросветная темная тревога.

Каждый новый день только добавлял людям горестей, усугубляя взваленную на обережников ношу. Ежели и дальше так пойдет — даже каменный хребет Цитадели рано или поздно переломится. Отчего, когда казалось, будто хуже быть уже не может, судьба-злодейка обрушивала на Осененных свой железный кулак?

Увы. Ответа на этот вопрос не было ни у кого.

Голоса у Светлы не было вовсе. Как и слуха. От этого в темном каземате, где и без того было жутко, а под каменными сводами тукалось эхо, делалось еще тоскливее. Да и песню она выбрала… как назло — тошную, долгую, горестную.

Что будет в этой песне дальше, Стеня знал. Девица будет долго-долго убиваться по уехавшему любому, расписывать, как ей одиноко, как летят над лесом облака, как опускается ночь, а потом начнет предполагать, что же случилось с ненаглядным — задрал ли его волк в чащобе, накинулся ли упырь, конь ли ногу сломал или еще какая напасть приключилась. После этого девушка поклянется ждать ненаглядного во что бы то ни стало, а потом приедет ее отец и скажет, что любимого больше нет, де, сгиб обоз, с которым он ехал. Тогда девушка будет петь о том, как ей одиноко, как опустел белый свет, как опостылело все, а потом пойдет на закате бросаться в омут, но из леса к ней вынырнет волк. Тогда несчастная узнает в нем жениха и умрет от его когтей и клыков, плача о горькой своей и его доле, но радуясь, что хоть в миг страдания смогла снова оказаться рядом с ним.

Да, песня была длинная, тоскливая и заунывная. А что самое страшное — сейчас Светла стояла только в самом начале бесконечного жалобного повествования…

В этот миг, к немалому облегчению Стени, дверь в казематы распахнулась и в проеме возник Дарен, толкающий поперед себя затравленного паренька. Хм. Вроде ж не из выучей. Новенький если только.

— Ишь ты, Стенька, — усмехнулся крефф, — да тебя тут песнями балуют. А вы все каземат караулить не любите. Вон какая красота, заслушаешься…

Светла, услышав разговор, прервала свои скорбные завывания и приникла лицом к прутьям:

— Ой, родненький, это ж кого ты привел? А тощий-то, Хранители прости, тощий…

— Цыц, глупая, — беззлобно шикнул на нее Стеня.

Дарен, крепко держа Беляна за острое плечо, провел его в соседнюю темницу и втолкнул внутрь.

— Тут пока посидишь. Потом решим, что с тобой делать.

Юноша всхлипнул и забрался на деревянный топчан.

— Будет уж сопли-то развешивать. Как девка, право слово! — упрекнул его ратоборец и вышел, запирая решетку.

Пленник скорчился на жестком ложе и подтянул колени к груди.

— А ты-то чего тут сидишь, а? — крефф повернулся к Светле, жадно наблюдающей за ним из своей темницы.

— Дак света своего ясного жду. Вот, сказал, тут будь. Я и сижу, родненький. А как ослушаешься? — И она снова забралась на топчан, где лежала шерстяная накидка.

Стеня виновато сказал наставнику:

— Я ей плащ отдал. Озябнет же…

— Да Встершник с ней. Отдал и отдал. Вот что. Парень, которого я привел — кровосос. Не бешеный, Стенька. В разуме. Говорит, как человек простой. Сидеть ему там, пока Глава не решит, что с ним делать. А твое дело — бесед с ним не вести. Ежели взъярится, пришлешь сразу вестника к Главе… к посаднику бишь. Все понял? Заходить к нему только креффам дозволено. Сиди пока, я тебе Ургая пришлю. Будете вдвоем куковать. А то мало ли…

При упоминании выуча колдунов Стеня встрепенулся. Хоть человек живой! Хоть словом перекинуться, а не слушать Светлины завывания в одиночестве.

Едва дверь каземата за Дареном закрылась, Донатосова дурочка опять приникла к прутьям и тихонько позвала нового обитателя темницы:

— Э-эй, родненький, как звать-то тебя?..

Стеня шикнул на девку:

— А ну, молчи! Посадили? Сиди молча, ишь.

Блаженная застенчиво улыбнулась:

— Дак я ж хоть имя спросить.

— Сиди молча, говорю.

— Ну, молча, так молча.

Она влезла обратно на топчан и вновь разразилась подвываниями:

Тьфу! Несчастный страж вернулся на свое место. Скорей бы Ургай пришел!

Тот и впрямь явился меньше чем через четверть оборота. Сел рядом на лавку, затеплил в светце еще одну лучину.

— А чего это она у тебя тут заливается, а? — Колдун посмотрел в сторону темницы, из которой неслись дурехины песнопения. — Выпусти ты ее. Там уж в трапезной вечерю накрывают.

— Выпускал, — пожаловался Стеня на скаженную. — Не идет, клятая! Говорит, свет, де, ясный велел здесь дожидаться.

— Так что ж ей, с голоду, что ли, помереть? — удивился старший. — Донатос, прости Хранители, через седмицу вернется.

В ответ юный ратоборец только плечами пожал.