Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— На меня какую виру возложишь, обережник?

— А ты против десятины?

— Нет. Я — зять Вестовича, — с трудом выговорил он. — На старшей дочери его женат.

— До тебя мне дела нет. И до жены твоей тоже. Речь идет о вдове и сиротах.

Страшно прозвучали эти слова при еще живом, дышащем человеке.

— Идите.

Они заторопились и уходили без того степенного достоинства, с коим явились — спешили, переглядывались, бросали полные ужаса взоры на слабо царапающего половицы посадника.

Когда горница опустела, Тимлец мало-помалу затих. Он так и умер с раскрытым ртом и выкатившимися глазами.

— Упокой его с миром. И скажи — пусть снесут на буевище, — сказал Клесх Ладу. Тот кивнул.

Едва служки утащили мертвеца и смыли с пола нечистоты, как на пороге появились три заплаканных девки, вместе с воющей бабой, повисающей на их руках.

— Батюшка, не губи! — повалилась вдовица. — За что же? Да как?

— Выведи ее, — кивнул Клесх Чету. — Про нее все решено.

Ратоборец кивнул, подхватил причитающую боярыню под руки и выволок прочь. Клесх же задумчиво смотрел на дочерей посадника. Ладные девки. С косами, бусами, лентами, в расшитых рубахах, но зареванные и с опухшими носами. Одна — самая старшая, лет семнадцати, сжимала дрожащие губы и смотрела на отцова убивца с горделивым презрением во взоре. Молодшие — двойняшки Клёниного возраста, похожие с лица, но разного роста, тряслись и плакали, ожидая страшной участи.

— Вот что, красавицы, — миролюбиво сказал Клесх. — Батя ваш супротив Цитадели идти удумал. Смуту взялся чинить. Народ на непослушание подначивать. Увещевал я его долго, но впусте. За его дурь ответ вам всем держать придется. Но горя я лишнего чинить не хочу. Потому судьбу свою выбирайте сами. Могу отправить Цитадели в услужение. Могу замуж отдать.

— За к-к-кого? — сквозь слезы выдавила одна из меньших — невысокая, с толстой русой косой и мелкими кудряшками над высоким лбом.

— За кого прикажу, за того и пойдешь, ясноокая. Отцовой воли над вами теперь нет. Лишь моя.

Девушки переглянулись, хлюпая носами, но старшая промолвила голосом студеным, как вода в полынье:

— Я мать не брошу. Коли она в прислуги, так и я с нею.

Обережник пожал плечами:

— Воля твоя. Ступай, в дорогу собирайся. Завтра и поедем. Доведу вас до Ирени, а там обозу передам.

Гордо вскинутый подбородок стал ответом Главе. Надменная, но едва сдерживающая рыдания дева развернулась и вышла, бросив сестер одних.

Та из двойняшек, что была поменьше ростом, проглотила слезы и сказала:

— Я тоже с матушкой…

Ратоборец посмотрел на нее, и под взглядом пронзительных глаз Тимлецовна сникла.

— Хочешь век портомойкой коротать? — мягко спросил он.

— А матушка…

Он вздохнул:

— Замуж выйдешь и заберешь свою матушку. Нужна она Цитадели…

Девушка судорожно всхлипнула и задумалась. Некоторое время молчала, а потом подергала сестру за руку. Они переглянулись и та, что повыше, неуверенно спросила:

— А как же замуж-то без приданого?

Клесх вздохнул. Девки всегда девками останутся.

— Будет вам приданое. Не в закуп же отдаю.

Они снова переглянулись.

— Ну? — не выдержал Глава. — Долго я вас тут обхаживать буду?

И тогда меньшая, краснея и задыхаясь, выдавила:

— Замуж.

Та, что постарше, задумалась крепче, но потом тоже кивнула и покраснела, видимо, стыдясь своей слабости и нежелания ехать в изгнание с матерью. Клесх прикинул в уме, в какой из сторожевых троек помоложе парни. По-хорошему, отправить бы ту, что выглядит постарше, в Старград к Фебру. Но ему там не до свадьбы. Город велик, хлопот много, куда ему жену молодую — дома-то не бывает.

— Ты собирайся в Радонь, а ты в Семилово. Завтра Чет вас отправит. А я грамотки отпишу.

Девушки испуганно переглянулись. По их лицам Клесх читал все немудреные тревоги. Что там, в Радони и Семилове? Даль далекая. Да доедут ли? А если доедут, то к кому? Даже имен не знают. Меньшая тут же заревела, уткнулась носом в плечо сестре. Так и вышли, скуля в два голоса.

Целитель, сидевший рядом с Клесхом, вздохнул:

— Крут ты больно, Глава, — потом задумался и закончил: — но иначе никак. Радонь и Семилово? К ратоборцам?

— К ним, — кивнул собеседник.

Лекарь улыбнулся.

— А меньшой повезло. Семиловский вой собой хорош и нравом ровен. Ему, поди, и двадцати пяти не сровнялось… — Он улыбался, вспоминая себя в этом же возрасте. — Мне б тогда жену прислал тоже…

— Пришлю, ежели еще где заартачатся, — легко согласился Клесх. — А в Радони ратоборец тебя весен на семь моложе? Ольстов выуч?

— Так и есть. Поди, годков тридцать. Хорошо рассудил. Будут Тимлецовны, как у Хранителей за пазухой. Вот обережники-то удивятся… — и сторожевик хохотнул, жалея, что не увидит лиц новоявленных мужей.

…А наутро Клесх покидал славутские стены, увозя на телеге посадникову вдову и старшую дочь. Мать рыдала, а девка утешала ее и бросала на Главу Цитадели такие жгучие взгляды, что полагалось бы душегубцу сгореть заживо. Но тому все было нипочем. Не то что не сгорел, а даже и не задымился, проклятый.

57

Распахнутые ворота тоскливо скрипели в полуденной тишине. "Кри-и-и-и… Кра-а-а-а… Кри-и-и-и…" Лесана не выдержала и закрыла створки на щеколду. В деревне было тихо. Только мухи жужжали да пахло мертвечиной, полежавшей на солнце.

После урагана, принесшего долгожданные дожди, плодовник перестал пыхать жаром, но дни по-прежнему стояли теплые, хотя в воздухе уже чувствовалась приближающаяся осень.

Хлопнула калитка крайнего двора, и на безлюдную улицу шагнул мрачный Тамир.

— Тут кровь горстями лить придется, — сказал он. — Я насчитал сорок семь человек.

Лесана предложила:

— Могу разбить тебе нос.

— Что? — Колдун, рывшийся в переметной суме, повернулся к собеседнице.

— Говоришь, кровь надо лить горстями, — пояснила она. — Я не сломаю, не бойся. Будут тебе горсти.

Он смотрел на нее тяжелым ненавидящим взглядом.

— Еще что скажешь?

Девушка пожала плечами и отвернулась.

— Я не заставляю.

Это был первый их разговор за два дня странствия. Молчание истомило Лесану. Да только колдун словно воды в рот набрал. Она исподволь наблюдала за ним и теперь уже недоумевала, как могла по возвращении в Цитадель, тогда, на конюшне, перепутать его с Донатосом. А через миг сама же отмечала, сколь сильно Тамир похож на наставника. Настолько, что иной раз у спутницы по спине пробегал холодок — блазнилось, будто Донатос рядом во плоти.

На ночлег они обустраивались каждый в своем обережном круге и не перекидывались даже парой слов. Лесана привыкла к неразговорчивости Клесха, но молчание Тамира действовало на нее гнетуще. Несколько раз она пыталась заговорить с ним, однако наталкивалась на все то же молчание, потому отступилась.

Через сутки путники выехали из чащи в луга Поречья. Здесь было рукой подать до старицы Радокши, которая разливалась каждую весну и до самого пролетья стояла водицей в низинах. Фирюсиха жалась к лесу, куда вода не доходила, а на заливных лугах пасли скотину, собирали землянику, в затоне же ловили рыбу. Места эти были б и вовсе хорошие, да только сыро, а потому гнус роился едва не до осени, да еще и гадюки кишмя кишели.

Деревню обережники увидели сразу же, и поняли, что ничего хорошего там не найдут — ворота покачивались на ветру, но ни людских голосов, ни даже квохтанья кур не доносилось.

Когда же стали подъезжать к поселению, лошади забеспокоились, почувствовав кровь, а в распахнутые ворота стали видны черные лужи и распростертые, изорванные, погрызенные тела.

Тамир пошел по дворам считать убитых. Лесана осталась глядеть обережную черту, резы на стенах тына, подранные когтями вереи. Первая сожранная деревня на их пути… И, верно, будут еще.

Девушка оставила лошадей у ворот и направилась к дому старосты, обходя трупы с роящимися над ними мухами. В убитых можно было с трудом угадать людей: детей, женщин, мужчин, стариков — изглоданных, с разорванными животами и шеями. Волки резали, по всему видно, не ради еды, а одурев от крови. Младенчика одного и вовсе разнесли по всей деревне, трепали крохотное тельце, подбрасывая и волоча.

53
{"b":"260455","o":1}