— Ну чего встала-то, кобыла рыжая? — Нурлиса пригрозила испуганной девушке поленом. — Стоит она, рожу сквасила. Как дам вон, чтоб зенками не хлопала. Иди, иди отседова. Понаедут — ни пройти! Иль я тебя — корову здоровую — обходить должна?

И карга пошаркала дальше. А Ихтор, усмехнувшись, отправился туда, откуда пришел. Но так гадко стало на душе, словно бы не чужинка неведомая, а настоящая Огняна поглядела на него с отвращением. Да и далась она ему, Огняна эта? Чего ради вспомнил? Ну, коса рыжая, ну, голос ласковый. Подумаешь, эка невидаль — жалостливая девка.

Хотя… врал, врал обережник сам себе. Не было в глазах хозяйки лесной заимки жалости. И снова сделалось тошно, словно бы Огняна обещала ему приехать и обманула — нарушила данное слово. Не мог крефф объяснить своих досады и смятения, развернулся и, расталкивая обозников, едва не бегом направился в Цитадель.

— Ну, чего по углам хоронитесь, как мыши? Веником, что ли, вас гонять? — сердито рыкнул на выучей, дремавших над свитками в читальне. — Бегом в покойницкую!

Парни потянулись в казематы. Ихтор же, взяв кошель с деньгами, снова вышел на раскаленный двор. Рядом с ним тут же словно из-под земли выросла знахарка — крепкая мужеподобная баба с черной полоской усов, пробивающихся над верхней губой. Узнала по коричневому облачению лекаря и подступилась с разговором.

Ихтор перебрал привезенную ею сушеницу, проверяя, должным ли образом заготовлены травы, верно ли собраны, не перепутаны ли, не осыпаются ли соцветия девятисильника, не ломаются ли стебли чистотела, не напополам ли с мхом собраны медвежьи ушки. Но собственные пальцы, что с легкостью ощупывали ломкие былинки, казались лекарю мертвыми. Не торгуясь, он заплатил за товар и махнул рукой, показывая, куда все отнести, совсем при этом забыв, что Руста, возможно, еще обнимается в лекарской кладовой со вдовушкой.

Обо всех этих мелочах обережник не думал. Хотелось ему только одного — забыться. Вычеркнуть из памяти встречу с той рыжей. Но разве ж отыщешь в Крепости покоя? Только гаркнул на квелого первогодка, развешивающего под потолком пучки полыни, как со двора опять послышались крики. На этот раз тревожные.

Подбежал Руста в напяленной наизнанку рубахе и утащил в мертвецкую. Еще один обоз привез в Цитадель не товары, а искалеченных. Здоровенный оборотень напал на купеческие подводы, когда до Крепости оставалось лишь полдня пути.

Ратоборец бился со зверем насмерть и людей отстоял, но не всех…

На оббитом железом столе мертвецкой лежало изгрызенное мальчишечье тело. Волколаком к вечеру обернется.

Отца, по-медвежьи ревущего от глухой скорби, едва утащили Дарен и Озбра. Позеленевшие выучи стояли вокруг убитого паренька, кусая губы. Одно дело — просто мертвец. Уж к такому они начали привыкать. Но совсем другое — малец, который еще вот только-только дышал, когда его с телеги снимали, на помощь надеялся. А теперь в стылом воздухе каземата остро пахнет кровью, смертью, и кажется — этот запах оседает на языке и в гортани.

Да только наука неумолима.

— Глядите, — ровно говорит Ихтор, поддевая ножом изодранную плоть с грудины, — вот тут, где следы зубов…

И показывает рваные влажно блестящие края раны.

— Плоть почернела. Вот когда почернеет — уже не помочь. Если же синий край — спасти еще можно. Как?

Кто-то из выучей, с трудом подавляя тошноту, начинает рассказывать, вспоминая недавно прочитанный свиток.

Крефф слушает, потом передает нож парню и говорит:

— Доставай сердце.

Слова скупые, движения выверенные. Все это ему привычно. И выучи, зажимающие рты ладонями, и мертвые тела на широких столах, и горе людское, и равнодушие к этому. Все привычно, да. Нет сожалений, нет горечи, только неспешная деловитость. И лишь взгляд неведомо как оказавшейся в царстве смерти Рыжки вдруг царапает душу. Зачем пришла сюда? Прежде всегда пугалась, когда от него пахло смертью и мертвечиной. Нынче же сидит на пустом столе, смотрит внимательными желтыми глазами на то непотребство, которое творят руки человека, и откуда-то во взгляде столько тоски и понимания…

— А ну, брысь! — Ихтор топает на кошку, а руки… руки режут, пилят и выворачивают нутро того, кто еще день назад был живым непоседливым мальчишкой, поехавшим в первое свое путешествие. Просто ребенок, которому не повезло встретиться с Ходящим. Будь оно все проклято…

Из мертвецкой целитель вышел обессиленным и раздавленным, словно сам был второгодком и впервые видел мертвую человеческую плоть.

Забыться б, хоть на оборот… Не вспоминать тот рыжий затылок, мелькнувший в толпе… мальчишечье нескладное тело… кричащего отца… даже рожу свою страшную… все забыть… Стать просто Ихтой, тем, кем был до появления в родной деревне креффа, до того, как стал… кем? Тем, кем стал.

Очнулся он в мыльне, стоящим над бадейкой с водой и остервенело трущимся мочалом. Казалось, все никак не удается смыть запах крови. Поэтому, лекарь плюнул, окатился с головой и пошел одеваться.

В коридорах Цитадели пахло камнем и сыростью. Тошно.

— Ну, чего ходишь, будто Встрешник тебя гоняет? — высунулась из своей каморки Нурлиса. — У-у, коновал беззаконный… Иди сюда.

Мужчина вздохнул, но все-таки зашел в душный покойчик, пригнувшись, чтобы не удариться лбом о притолоку:

— Чего тебе?

— "Чего"? — передразнила бабка. — А ничего. На вот.

И сунула в руки ему свою долбленку.

— Это что? — холодно осведомился гость.

— Роса с бузины на волколачьих слезах, — сварливо отозвалась старуха. — Пей. Да спать иди ложись. Надоел, сил нет.

А может, и правда?

И он опрокинул долбленку в себя. Выкинуть из души все, что так некстати начало в ней бродить. А назавтра будет новый день, и все печали сегодняшние покажутся блажью.

— Спасибо тебе. — Он вернул бабке ее добро. На дне еще плескалось.

— Мира в пути, — едко напутствовала его карга. — Иль довести тебя?

— Да уж дойду как-нибудь… — отозвался Ихтор и направился прочь.

По телу разлилось обжигающее тепло, в голове шумело, но ноги слушались, и он добрел до покойчика, не обстукивая плечами стены. Открыл дверь, ввалился внутрь, и тут все выпитое обрушилось разом. Целитель рухнул на скамью, потом поднял тяжелую бездумную голову и сказал кошке:

— Ты уж прости, рыжая…

Она зевнула и отвернулась.

В темноте и тишине Цитадели Ихтор уплывал в сон. Ему мерещился слабый свет лучины и казалось, он снова на далекой заимке, а где-то рядом ходит женщина с косой цвета червонного золота. Он будто слышал жужжание ее веретена и даже то, как она тихо-тихо напевает песню, которую пели его старшие сестры…

Ихтор хотел открыть глаза и сказать, что она поет неправильно, в этой песне другие слова! Какие охотники, какая тьма-сестра? Он даже оторвал голову от подушки и что-то недовольно замычал, но сестра погладила его по волосам и сказала, как говорила обычно: