Это хитро составленное решение Думы было рассчитано на доверчивых простаков. Слова «блюсти жизнь его (Василия)» живо напоминали наказ Бориса Годунова убийцам царевича Димитрия: «Блюдите царевича!» Слова об истреблении ляхов были ложью, ибо вдохновители заговора Мстиславские—Салтыковы со товарищами давно прямили польскому королю. Эти люди и не думали помнить Бога и Россию. В одном они были искренни: в решении никогда не возвращать престола Шуйским, имевшим действительное право на престол, прямым потомкам Александра Невского.

...Был жаркий день, какой бывает в середине лета. 17 июля 1610 года. Василий находился в своём дворце и был в полном царском облачении: барма, шапка Мономаха. Он не верил разумному решению Думы, догадывался, что мятежники не оставят его в покое, и был готов встретить опасность. Давно утвердился в решении, что ежели ему суждена скорая смерть, то лучше умереть венценосцем. На память пришли слова из Писания: «А теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, праведный Судия в день оный...»

А пока его должны судить бояре, которые готовы предать Россию Сигизмунду. Бедная Россия! Спаси её, Господи, не дай ввергнуть в новую пучину бедствий!

Из окна Василию видно, как на Красное крыльцо подымается князь Иван Воротынский, за ним низенький, толстенький Иван Салтыков и высокий, со здоровенными кулачищами Захар Ляпунов. Оба смеялись, о чём-то разговаривая. Более всего поразило Василия, что идут они вместе: его свояк и ближник, почитавшийся другом, и его давний ненавистник, звероподобный Ляпунов. Явно, что сошлись не для доброго дела. Воротынский замедляет шаг, голову опустил. И припомнилось Василию из Писания: «Бывает друг в нужное для него время и не останется с тобою в день скорби твоей. И бывает друг, который превращается во врага».

Опередив медлительного Воротынского, Ляпунов остановился перед Василием:

   — Да он никак при шапке Мономаха!

   — Захар! — остановил его Воротынский, ибо именно ему поручено было довести до Василия решение Думы…

Но Ляпунова, если он решил действовать, и сам чёрт не мог бы остановить, но тон он сбавил:

   — Василий Иоаннович! Ты не умел царствовать. Отдай же венец и скипетр!

Он протянул к скипетру свою мохнатую огромную лапу.

Шуйский поднялся и, держась одной рукой за скипетр, другою выхватил нож:

   — Как ты смеешь!

Захар отскочил в сторону и, грозя кулаком, выкрикнул:

   — Долго ли за тебя будет литься кровь христианская!

Но, видя, что Василий не испугался, и не зная, как к нему подступиться (ещё ударит ножом!), Захар угрожающе крикнул:

   — Не тронь меня! Вот как возьму тебя в руки, так и сомну всего!

Василий молчал. Вид его был грозен. Послы тихонько совещались между собой, и чувствовалось, что не разделяли горячки Ляпунова.

   — Пойдём прочь отсюда! — закричал Иван Салтыков. — На просторное место выйдем, станем сзывать народ.

Но Лобное место, куда сошлись люди, не вмещало всех желающих. Многие кричали в лицо Ляпунову, Хомутову, Ивану Салтыкову и прочим крамольникам:

   — Похваляетесь, что свели с престола нашего царя... А где тушинский царик? Не его ли чаете на престол посадить?

Толпа устремилась к Данилову монастырю, куда должны были прийти посланцы «Тушинского вора», клятвенно обещавшие добросовестный размен. Там их ожидали князья Сицкий, Черкасский с многочисленной свитой.

   — Достопочтенные князья! — громогласно обратился к ним Захар Ляпунов. — Решением думы Боярской царь Василий сведён с престола. Мы явились сюда принять из ваших рук связанного Лжедимитрия согласно нашему уговору. Не видим, где же он?

   — Хвалим ваше дело: вы свергнули царя беззаконного. Теперь ваш долг служить царю истинному! — насмешливо ответствовал князь Сицкий.

   — Ежели вы клятвопреступники, то мы верны в обетах. Умрём за Димитрия! — поддержал его князь Черкасский.

   — Да здравствует сын Иоаннов! — раздалось из рядов тушинцев.

Москвитяне пришли в смятение. Они знали, что царь, подчинившись насилию, сидит под арестом в своём боярском доме, а тушинский царик на свободе и не ровен час двинется на Москву.

Смятением москвитян воспользовался Гермоген. На этот раз у Данилова монастыря он был не один, с ним были коломенский и тверской архиепископы и несколько архимандритов.

   — Чада мои! Мы для того и трудимся и поношения терпим, что уповаем на Бога живого и верим в спасительную силу слова и дела царского. Здесь собрались люди, кои пекутся о своём царе, его горестной судьбе по вине крамольников. Ежели кто из вас не печалится о царе, тот отрёкся от веры и хуже неверных... Возлюбленные мои! Не подражайте злу, но добру! Покаемся, и Господь простит нас, отпустит нам грехи нерадения о царе нашем Василии. Поддержите волю лучших людей града нашего и лиц священного сана, дабы советом всей земли вновь возвести Василия на царство!

Раздалось несколько недружных голосов в поддержку. Остальные молчали, боязливо поглядывая в сторону тушинцев и московских крамольников, кои о чём-то переговаривались меж собой и злобно смотрели на Гермогена. Но мятежники сами явно трусили и торопливо обдумывали, как скорее покончить с Шуйским, чтобы его не возвели снова на престол.

Напуганные собственной дерзостью, крамольники решили спешно постричь Василия в монахи. В Чудовом монастыре легко было сыскать иноков и священников, наказанных, а после прощённых Гермогеном за винопитие и блуд, за связь с тушинцами. Непомерно милостив был Гермоген и на свою голову прощал. Где грех, там и неправда. Греховодники-иноки стали первыми помощниками Захара Ляпунова в неправедном деле. Они согласились совершить насильственный обряд пострижения над Василием в его собственном боярском доме, где он находился под стражей. Туда вместе с иноками и Захаром явились и князья-крамольники Засекин, Туренин, Тюфякин.

   — Василий! Готовься к пострижению! — объявил Захар склонённому в этот час над письменным столом хозяину.

   — Слава мирская не принесла счастья ни тебе, ни людям. А слава Небесная и летам твоим преклонным более личит, — добавил князь Туренин, похожий на дьячка.

Василий оглядел вошедших, усмехнулся при виде стражников, произнёс:

   — Монахом не буду! Лучше умру, но венценосцем!

Вперёд выступил князь Засекин:

   — В таких сединах многолетних ты ничего не сделал для державы. Благослови же ныне Богом дарованный покой.

   — Не тебе, крамольнику, говорить о Боге! То кощунство и суета бесовская!

   — Покорись, Василий! — примиряюще произнёс князь Тюфякин.

Между тем боярская палата наполнилась людьми. Многие роптали при виде стражников, и по лицам видно было, что жалели несчастного царя. Были среди них и знакомые Василию люди. Он переводил взгляд с одного на другого. Тихо и ласково произнёс:

   — Вы некогда любили меня... Называли царём правды, избавителем от проклятого еретика. Когда я победил Болотникова, вы величали меня спасителем отечества... За что же ныне возненавидели?! За казнь ли Отрепьева и клевретов его? Я хотел добра вам и России. Наказывал единственно злодеев. И кого не миловал?

Слушая трогательную речь, многие опустили голову. Раздались всхлипывания. И вдруг послышался рык поначалу онемевшего от неожиданности Захара. Он повелительно глянул на иноков, и те начали читать молитвы, другие совершали обряд пострижения. Туренин и Тюфякин подсказывали Василию слова монашеских обетов, но Василий безмолвствовал, и слова обета произносил Туренин.

Обряд священный совершался как насилие безбожное. И никто из присутствовавших не воспротивился этому безбожию. И многие, оправдывая себя, думали: «Видно, не зря взял такую силу Захар. Вон и князья с ним. И стражу позвали...» Увы, толпа и есть толпа. Успех или неудача много значат для неё.