– Что это с ними? – поинтересовался Владимир, приблизившись и будучи не в силах оторвать взгляд от девушки.

– Знамо что, заколдованы. А вона и спаситель явился – не запылился, – выглянул Конек.

Владимир также взглянул в окно. У ворот на разгоряченном богатырском коне гарцевал витязь, грозным голосом призывая стражей распахнуть настежь ворота из уважения к его царскому сану, или же пусть пеняют на себя. Те не откликались по вполне понятной нам причине.

Конек сильно толкнул Владимира.

– Ну-ка, живо полезай ко мне в ухо. Негоже тебе встречать Ивана-царевича в таком виде.

– Да, но… – засомневался Владимир, слегка ошеломленный подобным предложением.

– Живей, живей! – поторапливал Конек, и Владимиру ничего не оставалось, как подчиниться. Не понимая, возможно ли ему выполнить повеление Горбунка, он все же, зажмурив глаза, ткнулся головой в мягкое ухо и так грохнулся лбом об пол, что из удивленно открытых глазах посыпались искры.

– Так-то лучше, – услышал он голос Конька и осмотрел себя. На нем вместо прежнего одеяния появился шитый золотом алый кафтан да мягкие сапожки того же цвета сафьяна.

– Вот теперь можно и гостя встречать, – удовлетворенно заметил Горбунок и засеменил по лестнице к воротам. Владимир поспешил за ним.

Витязь, по-видимому, так и не дождавшись ответа, ехал по дорожке. Заметив приближающихся Владимира и Конька он спешился и застыл, положив правую руку на седло, а левую на рукоять меча.

Владимир поясно поклонился, стараясь при этом не упасть – каблук у сапожек оказался до крайности неудобен. Горбунок же просто мотнул головой, что должно было означать приветствие. Царевич в ответ едва склонил голову.

– Свет Иван-царевич, Владимир, тезка князю нашему, – представил их друг другу Конек, а затем обратился к Ивану: – А ты, Ваня, за какой надобностью пожаловал? Уж не за невестой ли часом? Тогда опоздал малость…

– Вот ведь напасть какая, – опустил голову царевич. Он, похоже, был знаком с Горбунком. – Не везет, да и только. Объявится свободная царевна – так поди Бабе-Яге слугой по гроб жизни али со Змеем Горынычем биться. Добро бы до первой крови, а то ведь насмерть. Или вот с Кощеем. А как с ним биться? Условия-то спервоначалу неравные. А тут, говаривали, и девица-красавица, и царство свободное. Владей – не хочу. Всего и делов-то – собраться да приехать. А тут – на тебе! – опоздал малость… Что случилось-то? Соперник какой опередил?.. Уж не вы ли? – глянул он на наших путешественников, нахмурив брови. – Вот ты, молодец. Володимир-то Володимером, а чьих кровей будешь? Какого царства?

Владимир оторопел, не зная, что и сказать в ответ. Из Московского? А есть ли она сейчас, Москва, даром что в сказке свое времяисчисление? Юрий Долгорукий, отобравший селение у Кучковичей и по этой веской причине считающийся его основателем, насколько ему помнилось из курса истории, потомок Красного Солнышка, возрастом на полтора столетия младше… С другой стороны, он где-то читал (это для него «где-то», но мы-то с вами знаем, что у историка нашего дореволюционного, Андрея Экземплярского), что Олег, путешествовавший с малолетним Игорем из Новгорода в Киев, ставил на своем пути города и веси, среди которых и была Москва…

– Да какие они тебе супротивники!.. – словно из-под земли вырос старичок-грибовичок. – Так, недоразумение одно. А царевну, как на духу говорю, Кощей заколдовал. Молвил слово крепкое, запер его замком кованым, а ключ от замка тово спрятал под Алатырь-камнем на острове Буяне. Вот послушайте, как дело было…

Начало было многообещающим. Продолжение оказалось превыше всех ожиданий.

В то время, как одна, неизмеримо большая, часть Владимира с упоением слушала рассказ старичка (почему, будет сказано далее), другая вдруг машинально начала подсчитывать события, о которых он велся. Итог злодейств кощеевых получился следующим.

Девять раз Кощей заблудился, восемь раз – подрался, семь раз – оказался на княжеском пиру. Один раз, после княжеского пира, заблудился и подрался с мельницей (о, великий Сервантес!). Затем, в ореоле славы, явился к царевне, которой, в отличие от Кощея, кроме своей красоты и похвастаться-то было особенно нечем, и зачем-то посватался. Но у царевны день явно не задался. С утра она встала не с той ноги и наступила кошке на хвост, укололась веретеном, пошла по воду – наступила на грабли и утопила в колодце ведро, соль рассыпала – всем ведь известно, что обыденную домашнюю работу царевны привыкли выполнять сами. В результате Кощей получил полный афронт, обиделся, и заколдовал ее словом крепким. Затем одумался, представив, что может с ним случиться, если девица расколдуется, и спрятал ключ подалее.

Скорее всего, в повести старичка не было ни единого слова правды. Но рассказывать он умел, как никто другой. Когда он говорил про лес, через который ехал Кощей, Владимир явственно ощущал себя в лесу. Когда про драку – у Владимира начинали болеть бока. Когда про пир… Слова лились песней, музыкой, их хотелось слушать и слушать. Неудивительно поэтому, что Иван-царевич застыл, раскрыв рот, а Конек – развесив уши. Неудивительно также, что когда старичок закончил свой рассказ и исчез, они оказались повязаны страшной-престрашной клятвой оставить прочие дела и посвятить себя всех без остатка благородному делу расколдовывания. И пустились они в путь-дороженьку, почему-то понурив головы и избегая смотреть друг на друга.

Они уже спустились с горы, когда перед ними внезапно возник тот же старичок.

– Погодьте, погодьте, – забормотал он, – ишь, прыткие какие. Как же без дороги-то? Вот я вам помогу, дам вам репьячок-проводничок; куда он покатится, туда и путь держите, никуда не сворачивайте – прямо в царство Кощеево и попадете.

С этими словами старичок оторвал от штанины репейник и бросил его на дорогу. Вернее, попытался бросить, поскольку коварная колючка тут же вцепилась ему в отворот рукава.

– Вот незадача, – старичок оторвал его другой рукой и вновь бросил, с тем же успехом – только теперь репей прицепился к другому рукаву.

– Эка ведь, – старичок тряхнул рукавом, и колючка снова оказалась на портчине, на своем первоначальном месте.

– Ну ладно, – вздохнул грибовичок, – дам я вам тогда клубочек волшебный.

Как и следовало ожидать, конец клубочка зацепился за что-то глубоко в кармане, и от портов потянулась золотая нить. Старичок едва волком не взвыл.

– Кыш, окаянная! – пискнул он, оборвал нитку, бросил клубочек на дорогу и исчез, даже не попрощавшись. А клубочек словно живой покатился по дорожке и, будто назло нашим путешественникам, привел их в лес, в самую чащу.

Смеркалось; но яркий маленький огонечек уверенно бежал впереди, указывая путь во тьме, как вдруг…

Неясная тень мелькнула впереди и схватила клубок.

– Попались, голубчики! – злорадно проскрипел чей-то голос.

– Отдай! – бросился Владимир. Иван-царевич и Конек последовали за ним и… оказались в огромном болоте. Освещенное мертвенно-бледным светом, оно было ужасно. Корявые деревья и коряжины казались злыми существами, вылезшими на свет из еще более подземного, но уже не такого привлекательного, мира. Неподалеку, посреди топи, водили хоровод русалки, болотники, аржанники и еще какие-то странные существа, похожие на обугленные пни. Вокруг них поднимались ядовитые испарения, сквозь которые то тут, то там мелькали призрачные болотные огоньки. Заметив прибывших, нечисть с визгами и воплями, от которых кровь стыла в жилах, бросилась к ним, схватила, потащила в трясину. Тщетно отбивались Владимир и Иван-царевич, – нечисти оказалось слишком много.

– Оставьте их! – вдруг раздался повелительный скрипучий голос, и толпа с недовольным гомоном схлынула в разные стороны. На большом пне сидел старик с длинной седой бородой, волосы пополам с тиною, облепленный ряской и чешуей, устремив на пленников внимательный взгляд красных глаз.