Делать нечего, корячились-корячились они на пару с Волком, но доставили-таки требуемое к старичку-грибовичку. А тот глянул и сморщился: «Такого, говорит, и желал видеть, но только без крыльев. Обмишурился ты. Попробуй еще разок».

Очень не хотелось Ивану к Бабе-Яге возвращаться, однако ж пришлось. Сторговались на этот раз на пятнадцати гривнах, и получил Иван кафтан атласный, золотом расшитый. Только старичок опять заупрямился. «Такой, говорит, хотел, но только с пуговицами перламутровыми. Не способен ты, говорит, к поручению этому, дам тебе задание попроще». И приводит его на поле, а в те поры, надо сказать, как раз страда завершалась… «Где-то здесь, говорит, – и поле сжатое со стогами да копнами ручкой так обмахнул, – Кощей иглу потерял…» Тут уж Иван не стерпел и дослушивать не стал. Схватил орясину, что под руку попала… Чуть не день грибовичка того промеж стогов гонял…

Впрочем, чего жалеть прошлогоднего снега? Старичка-то давно и след простыл. А вот гора – гора осталась во всей красе, прямо посреди равнины, окруженная лесами, частью и сама поросшая. И откуда она взялась здесь такая? Ровно созорничал кто, насыпавши. А где-то там, на самой вершине ее, смутно угадывалась крепость. Да так высоко, что, казалось, подпирают ее башни небо синее, а редкие облачка плывут у самого основания стен. К крепостице, петляя, вела дорога, отсюда казавшаяся ухоженной, торёной. Но это только отсюда. А вблизи…

Традиционно разбитая телегами, заваливаясь то вправо, то влево, где отсвечивая залысинами песка, а где – ежиками торчащей вкривь и вкось колючей растительности, зияя ямами и неожиданно вставая на дыбы кочками петляла дорога по склону, обозначенная с обеих сторон… Поначалу Владимир не поверил своим глазам, а затем недоумение его сменилось веселым удивлением. На жерди, чуть выше человеческого роста, висело как будто днище от бочки, с приблизительным изображением трехголового огнедышащего змея черной краской на желтом фоне. Изображение окаймлялось красной полосой, и такой же красной полосой было перечеркнуто наискосок. В общем – дорожный знак «Змеям запрещено». Чуть далее висел знак «Бабе Яге прохода нету», еще далее – «И Кащеям тоже нету», «Коврами-самолетами не пользоваться», «Сапоги-скороходы тут сымать». И еще множество, разгадать смысл которых было не так-то просто. Ну, скажем, сгорбленная бабушка с клюшкой могла означать «Поворот дороги», но что, скажите на милость, могло означать изображение, как показалось Владимиру, зайца с фингалом под глазом? «Бесплатный проезд запрещен?»…

Ну, пусть себе поднимаются. Мы же задумаемся, откуда могла взяться посреди ровного места гора? Да просто пришла. Не верите? Улыбаетесь? Тогда возьмем «Книгу Марко Поло», к примеру. И узнаем, что «в 1275 г. по р.х. в Бодаке [Багдаде] был калиф и ненавидел он сильно христиан; днем и ночью раздумывал, как бы обратить всех христиан своей страны в сарацинов, а не то перебить их всех». И вот ведь что удумал злокозненный правитель. Узнал он, что в одном из евангелий говорится, «если у христианина веры с горчичное зерно, так по его молитве к господу богу две горы сойдутся». Вот и повелел устроить испытание на предмет горы с условием: что ежели не сдвинут они гору, то быть им всем либо обращенными в иную веру, либо обезглавленными, по выбору. И гору указал самую большую из тех, что рядом находились, чтобы не ходить далеко самому. Сроку же дал десять дней. И вот пробил назначенный час. «…Собрался на равнине весь народ, христиане и сарацины, стал тут башмачник на колени перед крестом и простер руки к небу; много молился он спасителю, чтобы гора та сдвинулась и не погибло бы жестокою смертью столько христиан. Кончил он молиться, не прошло и получаса, гора тронулась и стала двигаться…» Не убеждает? Красиво не соврать – правды не сказать? Тем более, что европейцы знали о странах азийских во времена Марко Поло? Мог и приукрасить итальянец свое повествование. Допустим. Ну а как же тогда быть с Николаем Владимировичем Ханыковым, русским востоковедом, исследователем Средней и Передней Азии? Читаем в «Описании Бухарского ханства» (1843): «Я знаю по крайней мере десяток гор, которые мусульмане заставили притти от окрестности Мекки; таковы, например, гора Савалан в Азербайджане и гора Чупаната у Самарканда». А вы говорите – не бывает. Вера горами движет… (Тем же, кто не поверил, можем сказать – цитаты правильные, слово в слово. Что же кроется за ними – поверьте, маленькое литературное исследование стоит того, чтобы им заняться. А приведет оно ум пытливый и к Лескову, и к отреченной русской литературе, и к Феофану Прокоповичу, и в Александрию Египетскую, узнаете, кто был тот башмачник… Но чу…)

…пока мы по книжки листали, наши путешественники достигли стен крепостицы. Без приключений достигли, почти без приключений. Почти потому, что в царстве этом подземном тридевятом не только реки молочные текут промеж кисельных берегов, как поведал Конек (что могло оказаться преувеличением), но и облака из пломбира (что оказалось чистейшей правдой).

Стена оказалась сложенной из могучих стволов, поверху обшитых некогда медными листами. Высотой саженей в двадцать, неухоженная донельзя: от времени листы покрылись зеленым, часть исчезла, и вместо нее на дереве прочно обосновался мох. Кое-где виднелись следы жука-типографа. На воротах с трудом угадывался богатый рисунок: тут тебе и витязи, и цветы, и ладьи, и Фениксы-Сирины-Алконосты, и чего только еще там не было. На одной из скоб сиротливо повис, зацепившись дужкой, громадный амбарный замок. Ключ от него висел рядом, прямо под табличкой, тронутой паутиной: «Самодержавие ничейное. Царствуйте, кто хотите». По обеим сторонам ворот возвышались покосившиеся стражи – потрескавшиеся деревянные истуканы с громадными булавами и щитами – когда-то, должно быть, весьма грозные на вид.

– Глянь-ко, поглянь, – прошептал Конек. – С такими не поспоришь. Даст дубиной по голове – и вся недолга. Ты не гляди, что заколдованы…

Но Владимира разобрало любопытство. Не обращая внимания на причитания и сетования Горбунка, он спешился, подкрался к стражу, стоявшему с правой стороны и легонько толкнул его. Рука неожиданно провалилась вовнутрь трухлявого дерева.

– Эх ты, трусишка, пошли! – Владимир распахнул ворота, и они вошли во двор.

Прямо перед ними находился терем. Высокий, с широким балконом на втором этаже, куда вела ажурная лестница, с лоджией на третьем, с аккуратными маковками, он, если бы его удалось перенести в наше измерение, заслуживал Кижей и таблички: «Памятник старины. Охраняется государством». И был он, вопреки утверждениям, сложен из бревен, правда, красноватого оттенка. Каковой оттенок носило все, здесь присутствовавшее: и деревья, окружившие терем пышным садом, и трава, и цветы, и колодец, и, возможно, вода в нем.

Владимир еще раздумывал, стоит ли подниматься наверх, а если да, то брать ли с собой Горбунка – все-таки конь, хоть и маленький – но тот уже бодро вскарабкался по лестнице, копытом отворил дверь, исчез внутри и что-то прокричал. Владимир ласточкой взлетел наверх, запнулся, последние ступени преодолел на четвереньках и робко заглянул. Первое, что бросилось ему в глаза, была дворовая прислужница, застывшая у лестницы, ведущей на третий этаж. Стояла она так, видимо, давно, поскольку была покрыта солидным слоем пыли. Владимир осмотрел ее и осторожно потыкал пальцем. Как и стражи, она была вытесана из дерева, но куда как более искусно, а открытые части тела покрыты расписанным воском.

– Диво, диво-то какое! – раздался опять сверху голос Конька. Владимир поспешил на голос.

Большая просторная горница с расписными стенами и потолками. Застывшая в разных позах челядь, изредка принцы или бояре, – Владимир судил по нарядам, – длинные лавки у стен, ларцы с инкрустацией слоновой кости, какие-то шкафы, столы, стулья.

Горбунок у раскрытого окна таращился на девушку, очень-очень красивую, но, увы, также деревянно-восковую.