Совершенно новое, никогда ею не испытанное было у нее чувство. В нем соединились благодарность, радостное ощущение своей полноценности, неожиданно открывшейся женской силы и вместе с этим готовность подчиняться высокому человеку, который вел ее под руку.
Синие лампочки горели над подъездами, навстречу попадались милицейские патрули и редкие прохожие, — город готовился ко сну. Выпавший утром снег растаял, на асфальте держались лужи. На осеннем небе притушенными военными огоньками мерцали звезды.
— Как хочется, чтобы поскорее кончилась война! Вдруг так захотелось снова искать мои милые переменные. Ах, вам, земным, это не понять, — вздохнула Женя.
Следующие три дня были как праздник. Вечер в честь Жениного приезда удался на славу. Когда-то, до войны, так же собрались к ней однажды на день рождения гости — тети, дяди, друзья, звонили у дверей, и она бегала открывать, надеясь встретить самого важного для нее человека. Теперь такой человек тоже есть, это определенно, но Женя спокойна — он позвонить не может, потому что не знает адреса. Женя должна через полчаса встретить его на станции.
У дверей снова звонят.
— Папа, открой, — кричит Женя из кухни.
В прихожей заминка, доносится знакомый голос:
— Рудневы здесь живут?
Женя выскакивает к входной двери.
— Славик! Ты как сюда попал?
— Неплохо ты меня встречаешь.
— Я совсем не то хотела сказать, прости…
— Ты меня не пригласила, а я сам нашел.
— Папа, это Славик. Видишь, какой он умный — сам нашел.
С приходом Славы обстановка в доме стала торжественной. Гости посматривали на него с уважением, говорили негромко, беседовать с ним без робости решался на правах Жениного отца только Максим Евдокимович. Всем было известно, что этот капитан — почти жених Жени, и потому приглядывались к нему по возможности незаметно, но внимательно. А Женя, раскрасневшаяся, с сияющими глазами, бабочкой порхала из кухни в комнату и обратно, приносила тарелки, весело переговаривалась на ходу с родственниками и снова убегала.
Наконец сели за стол, Женя рядом со Славой.
— Женечка, вы там потеснее, а то наш папа без места останется, — попросила Анна Михайловна.
Слава еще ближе подвинул к Жене свой стул, и теперь во главе стола они совсем выглядели женихом и невестой.
После первого тоста за Женю, за ее счастье и удачу гости почувствовали себя непринужденнее.
— Напрасно ты, племянница, в штатское переоделась. С орденами тебе больше идет. Да и рядом с твоим… другом… героическая пара, можно сказать.
— Замолчи ты! Разговорился, — одернула тактичная тетя Валя своего мужа.
— Правильно, правильно, — поддержал дядю Слава. — Шел в гости к боевому штурману, а попал к тыловой барышне.
Женя счастливо улыбалась.
— А мне так приятно смотреть на Женечку в ее студенческом платьице, — вытирая слезы, сказала Анна Михайловна. — Смотрю и вроде забываю, что она снова уедет туда…
Мужчины заговорили о только что начавшейся в Каире конференции Рузвельта, Черчилля и Чан Кай Ши, а женщины подсели ближе к Жене, расспрашивали ее, качали головами и ахали. Завели патефон и с удовольствием слушали беззаботные довоенные песни…
На следующее утро и через день Женя просыпалась с радостной мыслью, что она дома у мамы и папы и что вечером увидит Славика. Папа уходил на работу, а Женя с мамой неторопливо завтракали, говорили и не могли наговориться. Около четырех Женя начинала одеваться, собиралась в театр или на концерт.
Они гуляли по Москве, снова и снова говорили о любви и дружбе, и Женя, не стесняясь, излагала Славе свои взгляды. Странное дело: с ним ей было разговаривать легче, чем с подругами — она не боялась, что он назовет ее наивной и ничего не смыслящей в жизни. Он слушал ее почтительно и охотно соглашался. Согласился даже с придуманным ею принципом: «Любя одного, можно полюбить другого, но при обязательном условии, что он лучше первого». Слава воспринял это на свой счет, как намек на то, что он не самый лучший, Женя же имела в виду прежде всего себя.
26 ноября Слава уезжал в Горький. На вокзал они приехали загодя и долго стояли у вагона, Слава держал Женю за руки, а ей было стыдно перед проводницей, которая разглядывала их в упор. Объявили отправление, и тогда Слава неожиданно притянул ее к себе и поцеловал в губы.
— Я люблю тебя, Женечка, — прошептал он.
— Дорогой мой, — также шепотом ответила Женя и на мгновение прижалась к нему…
В свой полк — «дом № 2» Женя приехала в начале декабря после почти месячного отсутствия. Она была весела и жизнерадостна, много смеялась, рассказывала о Москве, о маме, перескакивая с одной темы на другую, теребила Дину Никулину.
Однажды, когда они гуляли по берегу моря и разговаривали о своих девичьих делах, Женя восторженно поцеловала подругу несколько раз, нежно прижалась к ней и на минуту затихла.
— Послушай, а ведь ты влюблена, — сказала Дина, внимательно взглянув на Женю.
— Влюблена, Диночка. Какая ты умница.
— Так ведь это всякому видно. Скрытничать ты не умеешь.
Евдокии Яковлевне Рачкевич, «мамочке» всех девушек, Женя вечером призналась:
— Каюсь перед вами: в дороге влюбилась в одного капитана, которого знаю совсем мало. Видите, какие у вас «дочери». Не следовало отпускать одну.
Фотографию танкового капитана Славика внимательно рассмотрели ближайшие Женины подруги и отозвались одобрительно. Сразу Женя получила целую серию «деловых» советов насчет того, как проверить его чувство и как себя вести, чтобы он не зазнался. Она выслушивала советы серьезно.
В привычной жизни, к которой вернулась Женя, появилось новое: ожидание писем от Славы и ожидание его самого. Перед отъездом в Горький он обещал обязательно приехать к ним в Пересыпь из Темрюка, где стояла его часть. Он вполне мог сделать это, потому что в его распоряжении была легковая машина. И теперь, когда на улице рыбачьего поселка появлялась какая-нибудь посторонняя «эмка», у Жени замирало сердце.
В короткие свободные минуты Женя снова и снова вспоминала все, что с ней произошло в дороге, с чего началось их знакомство, кто из них и что сказал, и особенно последние слова Славы: «Я люблю тебя Женечка». То, что с ней случилось, было событием поразительным, таким же поразительным, как и ее превращение из обыкновенной студентки в боевого, трижды орденоносного штурмана. Каждый день, проведенный в Москве, она переживала заново и очень жалела о том, что на своей фотографии, подаренной Славе в поезде по дороге в Москву, написала как-то неумело: «Дарю чужому человеку» («Глупая, упрямая зазнайка. Как будто нечистый толкнул под руку. Приятно ему смотреть на такую надпись?»).
Наконец пришло первое, очень важное письмо:
«Милая моя Женечка.
…Все-все напоминает мне тебя. Со мной еще так не было! Тоскую по тебе. А сколько раз я вынимал из планшетки твою фотографию!»
Она дождалась свершения и этой своей мечты — любимый ею человек пишет: «Милая моя Женечка».
«…С некоторых пор ты, моя дорогая, для меня вторая жизнь. Ни о ком я не беспокоился до этого, а теперь все время буду думать о тебе, и, наверное, никакая работа и опасность не смогут отвлечь меня от этого. Жить буду только тобой и твоими интересами».
В другом письме:
«…Да, не знал я до тебя такой нежной, развитой, скромной, волевой и обаятельной девушки. И прости меня, если я как-нибудь отважусь еще поцеловать тебя».
«…Совершенно с тобой согласен относительно высказанного тобой взгляда на дружбу и взаимную любовь. Я же не эгоист, и если бы стоял на той точке зрения, что есть лучший человек, но ты должна, допустим, любить меня — худшего, этим бы я доказал как раз нелюбовь к тебе. Я буду желать только счастья тебе, если полюбишь лучшего паренька, но, как и ты, оскорблен буду, если ошибешься в выборе».
Письма стали поступать одно за другим.
