— Молодцы, — сказала она по своему обыкновению негромко. — Вылет был успешный, и незачем убиваться. Мастерство, всякое, в том числе и летное, приходит с опытом. Поднакопите опыта и будете находить свой полк с закрытыми глазами, одним нюхом. А сейчас выше голову! Все в порядке. Живы и здоровы.

Жене после этого стало немного легче. Когда же к ней подошла Евдокия Яковлевна Рачкевич и обняла ее, неудача стала казаться не такой уж значительной. «Все-таки — я еще мамина дочка», — подумала Женя.

— Поздравляю тебя, деточка, — сказала Евдокия Яковлевна. — Подышала порохом? Волновалась?

— Волновалась, товарищ комиссар, но чувствовала себя хорошо. Вела ориентировку, следила за воздухом, а цель сразу узнала. Даже сама удивилась. Только промазала я. Так обидно!

— Для первого раза совсем неплохо. Им с земли в тебя попасть трудно, но и с неба точно ударить по цели тоже нелегко. А может, все же и попала куда-нибудь. Даже если в машину…

Женя сделала несколько шагов в сторону Бершанской, чтобы услышать рапорт только что приземлившегося экипажа, и в это время кто-то невидимый и неслышный обхватил ее сзади и «страшным» театральным шепотом проговорил:

— Попался, мой неверный штурман!

— Женечка!

— Пуганула какого-то слабонервного фрица и загордилась. Забыла, что я твой командир.

— Ты, Женюра, ты, только ты!

— Почему не докладываешь, как слетала? Зенитки здорово лупят?

— Мне показалось, что здорово, но бомбить можно, вполне можно. Хотя, конечно, страшновато. А назад шли — так хорошо было, и Сириус сегодня отлично виден, только опозорилась я…

— Самокритика — это вещь! Завтра будешь исправляться.

Следующие вылеты — теперь уже с Женей Круговой — были спокойнее: зенитки не стреляли и ориентировку она не теряла. Женя тщательно прицеливалась, и две сотни килограммов железа и взрывчатки летели вниз; два раза вспыхивали пожары — это был значительный успех. Возвращались в хорошем настроении. Летчица пела, а когда она замолкала, штурман читала ей в переговорную трубку стихи:

— Правда, здорово: «Хоры стройные светил»?

— Еще читай, читай дальше, — просила Женя Крутова, завороженная мелодией лермонтовского стиха.

— На земле почитаю, а то залетим куда-нибудь не туда.

…В ночь на 22 июня 1942 года Крутова и Руднева трижды вылетали бомбить фашистов. Дергая шарики бомбодержателя, Женя приговаривала:

— Вот вам, получайте! Год назад, как воры, подкрались к нам, — теперь держите, что заслужили…

Днем почтальон привез в полк полную сумку писем. На долю Жени Рудневой досталось шестнадцать. Никогда еще она не получала так много писем одновременно. Женя устроилась на крыльце столовой, рассортировала конверты по датам отправки и стала распечатывать по очереди.

— Обширная корреспонденция — сразу видно, что имеем дело с профессором, не то, что у меня, скромного сержанта, — притворно вздохнул рядом кто-то из подруг.

— Посмотрите, какое огромное письмище прислал мне мой папочка. — Женя приподняла за кончики большой лист, плотно исписанный с обеих сторон.

— Это тебе простыню прислали, а заодно решили кое-что написать на ней.

— Да нет, просто материальчик на сарафан папочка подкинул. Узнал, что у нас жарко, что паримся в гимнастерках, вот и достал мануфактуру из довоенного сундука.

— А туфли на французском каблучке тебе заодно, случаем, не прислали?

— Вы вот смеетесь, а мама в самом деле жалеет, что я не взяла с собой туфли, спрашивает, в чем я хожу, — улыбнулась Женя.

— Напиши: «В изящных сапожках 41-го размера с загнутыми вверх, по последней моде, носами».

День 22 июня, начавшийся для Жени вполне удачно, закончился огорчением. Экипаж Крутовой — Рудневой снова разделили, Жене предстояло некоторое время летать на задания с Диной Никулиной.

Это назначение Женю испугало. Дина — одна из самых опытных летчиц полка, перед ней нетрудно было и опозориться.

Евдокия Никулина (мы почему-то звали ее Диной) была на четыре года старше Жени. Она родилась на следующий день после Великой Октябрьской революции в многодетной крестьянской семье в деревне под Смоленском. Детство у Дины было трудное, бедное, так как родители ее рано умерли. После школы ФЗО Дина стала лаборанткой на Подольском цементном заводе. В это же время она поступила в Подольский аэроклуб, а уже через несколько месяцев, в 1934 году, вместе с другими работницами подала заявление в комсомольскую организацию завода о направлении ее в летную школу. Сначала все шло удачно. Дина получила направление, приехала в Балашовскую авиационную школу, и тут ей чуть было не пришлось возвращаться назад — не прошла по возрасту, шестнадцатилетних не брали. В конце концов все уладилось, Никулину зачислили на техническое отделение, а через два года она перешла на летное. Потом училась в Батайской летной школе под Ростовом-на-Дону и в 1938 году закончила курс летчиком четвертого разряда.

И вновь Дина оказалась в родных смоленских краях. Выполняла самую различную работу: с воздуха опрыскивала поля ядохимикатами, доставляла срочную почту, перевозила больных.

В день начала войны она с утра летала над полями, занималась подкормкой льна, а когда вернулась к аэродрому и зашла на посадку, ее с земли обстреляли. Правда, очень скоро огонь прекратился. Первое, что она услышала от подбежавшего техника, было слово «война». С этого момента ее задания стали иными. Никулину посылали в ночную разведку — установить и нанести на карту линию боевого соприкосновения с противником, поручали эвакуацию ценностей, важных бумаг. В октябре 1941 года Дина получила направление в Энгельс.

Среди неопытных летчиц и штурманов, а то вообще непричастных к авиации вчерашних студенток, такие авиаторы, как Никулина, Амосова, Ольховская, выделялись несомненным летным умением. Они были для нас «взрослыми», вызывали уважение, мы их даже немного побаивались. Дину полюбили в полку за радушие, веселость и твердость характера. Она никогда не позволяла себе «раскисать», хотя поводов было предостаточно. В 1941—1942 годах один за другим погибли на фронте три ее брата, письма от сестер, как правило, приходили грустные. Ей очень не хватало родственной поддержки из дома, это чутко заметила ее подруга комэск Сима Амосова и назвала Дину своей сестрой. Мать Симы, Евгения Емельяновна Амосова, стала писать ей письма как своей дочери.

Женю назначили в экипаж к Никулиной временно, однако летать вместе им пришлось долго. Конечно, опытной летчице ее новый штурман вовсе не казался безупречным знатоком аэронавигации.

— Какой же из меня штурман эскадрильи? — недоумевала Женя, когда они с Диной Никулиной вышли с командного пункта, разместившегося в конторе совхоза.

— Во-первых, начальству виднее, а, во-вторых, это значит, что теперь ты должна быть раз в десять внимательнее и собраннее, — ответила Дина и двинулась вперед широкими шагами.

«Опозорюсь, вот тогда будете знать. Даже неудобно как-то. Разве я лучше других?» — думала Женя, с трудом поспевая за своим командиром…

Каждую ночь экипажи 588-го полка вылетали бомбить врага. Делали по два-три вылета. Менялись цели, некоторые были хорошо защищены зенитным огнем, и постепенно девушки стали на опыте узнавать, что такое массированный артиллерийский обстрел с земли. Экипаж Никулиной — Рудневой не однажды попадал в очень сложные ситуации, но каждый раз мастерское маневрирование летчицы спасало им жизнь. Особенно яростным был обстрел 28 июня 1942 года, когда бомбили станцию Покровскую близ Таганрога. В ту ночь прожектора держали самолет целых три минуты и все три минуты не замолкали зенитки. Три минуты стоял непрекращающийся грохот, снаряды рвались вокруг машины с интервалом в незначительные доли секунды, в нескольких местах уже были пробиты крылья, и следующий снаряд или осколок мог врезаться в кого-нибудь из них — шансов остаться в живых было немного. Но они вернулись на аэродром — молчаливые, смертельно уставшие. Заснуть долго не могли.