Давит, жжет огнем, обжигает пламенем растленной души, кровоточит сердце, рвется изнутри боль…
Мир начинает кружиться вокруг нее, затаскивает в свой водоворот, свой жуткий болезненный плен.
Черная кованая ограда уже не сможет спасти от падения, все кружится, плывет, шатается, ускользает из-под ног.
— Мама, мама!..
— Лена!..
Голоса смешались в один гулкий, звонкий гудок клаксона. Звук удаляющегося поезда, шумит, надрывается…
— Мамочка…
— Лена!..
Знакомый голос. Такой родной… Голос ее сына?… Ее маленького сыночка?… Да, да, она знала, она чувствовала, что он звучит именно так.
— Лена!.. - и снова этот голос.
Да, мой родной, да, мой хороший, говори со мной, разговаривай, даже можешь звать меня по имени, не называя мамой, своей любимой мамочкой, только не молчи. Говори, говори, пожалуйста!..
— Лена!.. Что с тобой?! Лена!
Это не ты?… Почему у тебя такой странный голос?… Очень похож на голос…
— Лена, мать твою!?
Она подняла вверх помутившиеся глаза, чувствуя, что тело уже не держит ее.
— Андрей?… — выдохнула девушка разочарованно, из последних сил.
Он подхватил ее за руки и повернул к себе лицом, приказывая держаться за себя. Очень вовремя, потому что еще мгновение, и она упала бы на землю, потому что ноги ее уже не держали. Слабость сковала ее тело, дрожь, пронзая позвоночник тупой болью и ледяным холодком, вонзилась под кожу.
— Что с тобой?… — испуганно глядя в ее бледное, перекошенное от боли лицо с горящими слезами глазами, пробормотал мужчина.
Она не могла говорить, язык, словно онемел. Изо рта вырывались непонятные стоны и всхлипы.
— Что с тобой, дорогая моя? Леночка, что с тобой?! — шептал он, обнимая ее за плечи, трогая ладонями висящие плетьми руки, касаясь холодных щек и губ, наклоняясь к ней все ближе, ладонями сжимая ее щеки, вынуждая заглянуть себе в глаза.
— Андрей… — выдохнула девушка едва слышно. — Андрей!.. — на последнем дыхании вымолвила она и схватилась за него, отчаянно крепко, стискивая руками рукава его пальто, обнимая за шею. — Это ты?… Боже, это всего лишь ты?…
И разрыдалась. Громко, неожиданно, навзрыд, истерично, в голос, не сдерживаясь.
А Андрей, прижимая ее к себе, шептал слова утешения, обнимал за плечи. Наклоняясь ниже, целовал виски, спускаясь к щекам, горячими губами стирал следы слез на нежной коже, скользнув вниз к ее губам, накрыл их своими. Жарко, жадно, яростно впиваясь в ее рот. Слизывая ее боль, горящую в груди, и страдание, разрывающее на части. Испивая до дна ее горе, о котором не знал, но которое чувствовал. Заглушая горькие стоны, рвущиеся из ее груди, глотал их ртом, дышал ими. Не переставая, касался ее губ с новой силой, впиваясь, вонзаясь в ее рот языком лаская раны ее души.
И Лена, цепляясь за него, как за источник спасения, отвечала ему, отдавая боль, уничтожая страдание, делясь с ним своей бедой, своим горем, своей глубокой, так и не зажившей раной.
Два грешника, которые нашли утешение друг в друге в минуту слабости и щемящей тоски.
Один поцелуй. Изменивший очень многое.
Ведь нужно было догадаться, что за двумя грешниками всегда наблюдает кто-то третий…
9 лет назад
Ноябрь в тот год встретил их белесой белоснежной пеленой. Она укутала город, словно вуалью, седой и безликой, какой-то равнодушной и невежественно спокойной, укрывшей макушки деревьев своим белесым кружевом из снега и молчаливо взиравшей на тихий город. В ней таилось зло, немое и беззвучное.
Но снег неожиданно растаял, уступая место переменным, сменяющимся мелкой и противной моросью, невзрачным и серым дождям. Таким же молчаливым и тоскливым, каким был недавно растаявший день.
— Наверное, зимы вообще не будет, — уныло говорил себе под нос Максим, выглядывая в окно и хмурясь при виде яростных порывов ветра и косых параллелей дождя в воздухе. — Что за погода!?
Да, он не любил осень. Никогда не любил. А после этой осени стал ее люто ненавидеть.
Было холодно. По-ноябрьски холодно. И когда он, выбегая из подъезда, втягивал плечи и клонил голову вниз, в попытке спрятаться от ветра, запрыгнул в свой автомобиль и стремительно рванул с места, даже не бросив на окна своей квартиры с застывшим там улыбающимся личиком молодой жены, он думал именно о том, какая отвратительная в этом году осень. Через две недели зима, а на улице черте что творится!
Он даже не бросил взгляд на свой этаж, хотя знал, что жена наблюдает за ним. Каждый раз, глядя на нее, он дивился тому, как человек может испытывать к другому человеку, к женщине, к своей жене столь противоречивые чувства, какие испытывал он к Лене! Любовь боролась в нем с ненавистью, забота с безразличием, беспокойство за нее с полнейшей апатией. Он презирал, он ненавидел… Ее поступок. Ту ситуацию, в которой оказался, в которую его загнали, как в ловушку. Родители — наставлениями, Лена — ложью и предательством!.. Разве можно одновременно любить и ненавидеть?! Презирать и заботиться!?
Ему казалось, что он просто сходит с ума. Ему было проще не обращать на нее внимания, просто забыть о том, что она существует, что она присутствует в его жизни, представить, как в сказке, что все так же, как и прежде. И его не принудили на ней жениться. И он вообще не женат. И его не поставили перед выбором, в котором не было ни одного варианта, который бы его устраивал. Не было того давления, которое на него оказали. Не было тупика, где горящей красной надписью светились тоскливые мгновения его падения.
И он хотел бы не замечать ее, забыть, просто отрешиться от того, что было. И от чувств, которые к ней испытывал, потому что сейчас они казались оскверненными, испорченными, грязными и порочными. И от ее лжи, которую так и не смог ей простить. И от своего поражения, — от него он желал отрешиться сильнее, яростнее всего! Он никогда не проигрывал, никогда не был слабым. Но чувства к этой девушке убивали в нем силу, веру в победу, уничтожали его самого, того, каким он хотел быть все эти годы до встречи с ней. Не из-за них ли, этих самых чувств, он согласился на этот брак?! Ведь он знал, что тот свяжет его по рукам и ногам, он докажет всему миру, как Максим слаб и беспомощен, что он, как и все, может проиграть. Он не желал проигрывать снова! А потому хотел отбросить в сторону то, что делало его слабым потенциальным проигравшим в этой схватке, в этой борьбе без правил.
Но отбросить в сторону не получилось. Из-за него… Из-за ребенка. Его и Лены малыша.
Он, наверное, даже любил его. Да, любил. Как назвать то чувство, которое он испытывал к этому еще не родившемуся существу, если не любовью?! И он боялся этого чувства. Он боялся, что Лена его заметит. Он боялся вновь оказаться слабым и беспомощным, скованным обстоятельствами, чувствами теперь не только к своей жене, но и к нему… своему ребенку. Он не хотел этого, не желал. Он не хотел и этого ребенка тоже. Раньше. А сейчас, когда видел его развитие, наверное, даже ощущал ту связь, что появилась между ними, он не мог отмахнуться от тех чувств, ощущений и эмоций, которые преследовали его каждый раз при взгляде на округлившийся живот жены. И он старался на нее больше не смотреть.
Ребенок — совсем не то, что он желал. И Лена — не то, что ему сейчас было нужно.
Но и Лена, и ребенок стали неотъемлемой частью его жизни. А он не желал менять свой устоявшийся за годы мир, переворачивая его с ног на голову. Он хотел убежать — и убегал. Мчался на машине, рассекая воздух и капли равнодушного дождя, рвавшегося в салон автомобиля, желая избавиться от того, что имел.
В тот день он тоже убегал. Не знал еще, что на этот раз побег почти удастся совершить.
А настроение Лены в тот день не испортил ни дождь, ни даже преднамеренно равнодушный жест со стороны Максима. Сердце сильно билось в груди, отдаваясь в ушах, а руки немного дрожали, когда она со светящейся на лице улыбкой, вызвав такси, спускалась вниз, ловя ртом свежий ноябрьский воздух и глотая капли дождя, ощущая их прохладу на языке.
