И ему казалось, что весь мир видел эту вину на его лице, читал в глазах, в позах, в движениях…
— И что, она просто так взяла и ушла? — допытывался у него Петя, недоверчиво качая головой. — И ни записки, ни адреса, вообще ничего? А причины какие? Что, — изумленно говорил он, — просто собрала сумку и поминай, как звали?! Да не может этого быть! — и, подозрительно глядя на Максима, бормотал: — Что-то ты темнишь, друг мой, что-то темнишь.
Максим молчал. Что он мог ответить на такое заявление? Она убежала, потому что он ее изнасиловал?! Да ему тут же психушку вызовут и лечение организуют с личным медицинским персоналом!
А вокруг — лица, пустые, чужие, бледные и, казалось, мрачные лица с упреком, с приговором в глазах.
Все изменилось для него, в его жизни, вообще — изменилось. Словно стрелки часов повернули вспять.
Он никогда не спешил возвращаться домой. У него почти не было дома. Умер в тот миг, когда Лена ушла. Вместе с ними умер, превратившись в пустую и холодную каменную крепость, ледяное изваяние из гранита, склеп, а не теплое и уютное семейное гнездышко, каким было, когда они еще были живы.
Пару раз в неделю приходила нанятая матерью домработница, убиралась, готовила что-то… будто он мог дотронуться до еды и что-то проглотить!? Мама, конечно, настаивала, что сама будет приезжать, но разве ему это было нужно? Чтобы видеть ее бледное лицо и светлые глаза с горящим внутри упреком и осуждением?! Разве ему не хватает собственного осуждения, чтобы проглядывать его еще и в глазах своей матери?! Он отказался от ее предложения. Он даже ей не рассказывал того, что произошло на самом деле в тот роковой день, но знал — она догадывается. И от этого становилось еще хуже и больнее. Как-то острее ощущалась потеря, утрата, горе, пустота и одиночество.
А сейчас, глядя в пространство серых стен собственного кабинета, о котором он мечтал, которого он добился… вот все, чего он желал! Почему же сейчас ему все то не нужно?! Его необходимо что-то совсем иное, что-то, что когда-то казалось безумием и будто испытанием ему свыше. Сейчас, не он с горечью и негодованием понимал, что нужно возвращаться в свое унылое и пустынное домище, чтобы переночевать. С тех пор, как пропала Лена, он только ночевал там, проводя все свое время на работе.
Медленно и неспешно оделся, прошелся пару раз по кабинету, бросил быстрый взгляд на фотографию в рамке… Лена. Улыбнулся грустно и устало, испрашивая прощения, обещая не убивать ее снова. Но ее глаза молчали, улыбаясь ему в лицо, Максиму казалось, — хохотали над его болью и одиночеством, к которому он стремился и которого, наконец, достиг. Рад ли ты теперь?! Скажи, рад?!
Сдвинув брови и поджав губы, мужчина резко хлопнул выключателем и поспешил вниз. Выскочил из здания и, подняв воротник своего пальто, спасаясь от порывов ледяного ветра, смешанного со снегом, быстрыми шагами направился к стоянке, на ходу застегивая пуговицы.
Добраться бы до машины, там можно будет сойти с ума еще раз. Там никто не увидит его состояния…
— Здравствуй, Максик, — прощебетал женский голосок возле его уха, заставив его остановиться.
Темнота, лишь свет фонарей на стоянке освещает худенькую женскую фигурку, закутанную в шаль.
Лика. Он узнает ее. По запаху, а не только по голосу. У нее отвратительные духи с привкусом цитрусов. Он ненавидит этот аромат с некоторых пор.
Оборачивается к ней с мраморным лицом, сдвинув брови и равнодушно разглядывая девушку.
— Лика? — сухо выговорил он. Не хотелось разговаривать, хотелось послать ее к черту.
— Ты еще помнишь, как меня зовут? — иронично скривила губки девушка. — Меня это радует, — она подошла ближе и остановилась в паре шагов, глядя на него снизу вверх.
Максим поджал губы, чувствуя, как в нем поднимается волна отвращения.
Он промолчал, втянув плечи и сжав кулаки в карманах пальто, и отвел взгляд.
— Я слышала про твою жену, — проговорила Лика, высокомерно вскинув подбородок. — Ушла? Узнала о том, какой ты… любвеобильный?
— Это все, что ты хотела узнать? — мрачно осведомился он сквозь зубы. — Я спешу.
Она подошла к нему еще ближе и, погладив рукой, облаченной в тонкую перчатку, проговорила:
— Может быть, ты подумаешь о том, что мы могли бы сделать, пока твоей жены нет?
Он резко отшатнулся, пронзая ее презрением.
— Нет, не могли бы, — коротко, сквозь зубы.
— Нет?… — то, как она ошарашена, написано у нее на лице.
— У меня нет на тебя времени, — резко выговорил он. — Как и на других таких же, как ты.
— Раньше ты говорил иначе, — с горечью проговорила Лика.
— Раньше многое было иначе, — бросил он, отстраняясь от нее и направляясь к машине. — Прощай, Лика.
— И что же, — крикнула она ему вслед, — ты даже не проводишь девушку до дома?!
Он даже не обернулся.
— Прощай, — сказал он, как отрезал, и скрылся в салоне автомобиля.
— Козел!.. — услышал он себе вслед, но даже не бросил в ее сторону единого взгляда. — Козел, ты, Максик!..
А он, заводя машину и вжимая педаль газа в пол, мечтал лишь о том, чтобы скорее уехать отсюда. От нее, от своего постыдного и неправильно прошлого, где еще одна ошибка напоминала ему о том, как он виноват перед Леной.
Как он мог терпеть ее, Лику? Ее и еще десятки других женщин, которые побывали в его постели за последние четыре годы?! Как он мог выносить их рядом с собой, касаться их, спать рядом, заниматься с ними сексом, а на самом деле просто-напросто тр***ть. А потом возвращаться к ней, в ее постель, в ее объятья?! Как он мог?…
Уронив голову на руль, он тяжело и часто задышал.
Как она выносила это?! Как мирилась?! Ведь она знала о том, что он ей изменяет. Всегда знала, все пять лет. Наверное, с самого первого дня, когда он ей изменил. С той девчонкой из бара. Как сейчас помнил, что у нее были откровенного каштаново-красного цвета волосы, от нее несло дорогими женскими сигаретами, запах которых не приглушал даже аромат свежих духов.
Его передернуло от омерзения. К ней. И к самому себе.
Кто бы мог подумать, что когда-то это казалось ему нормальным!?
Измены, как протест. Как утверждение своей полной независимости от нее, от Лены. И полная капитуляция после каждой новой девицы, которая Леной не была и не могла излечить его души.
Измены, как избавление. От боли, от терзаний, от мук, на которые он обрек и себя, и ее. Избавиться от наваждения и видеть ее перед глазами вновь и вновь? Доказать себе, что может и без нее, и пасть ниц перед непостижимой истиной?! Перед истиной, которую писал не он! Не ему ее и исправлять!..
Измены, как попытка выговориться? Сказать то, что не удавалось сказать все эти годы? Чем это было для него?! Достучаться до Лены, привести ее в чувство, заставить говорить, поднять голову, возмутиться, закричать… Доказать себе, что его боль не так сильна, что она уже прошла и ничего для него не значит, он хотел обмануть себя изменами, подумав, что они вылечат его от любви к Лене, от зависимости к ней… Ведь он не должен испытывать боль, если не любит… И он хотел убедить себя в том, что действительно не любит… Но все равно любил, измены не помогали… Какой-то порочной любовью он ее любил.
Мошкара надоедливых жужжащих вопросов, бьющихся в его мозг, просто убивали его.
Он мотался по городу почти всю ночь, рассекая автостраду, пару раз выезжал за границу, стоял на обочине, откинувшись на сиденье и закрыв глаза. А как только закрывал… видел ее. Светящуюся улыбкой для него одного. А потом… вмиг — слезы, боль, отчаяние, осуждение, обида… И она его уже не простит!..
Домой он вернулся лишь в половине первого ночи, разъезжал по городу, останавливаясь на набережной, у цветочных магазинов… Ему казалось, что сейчас он без сомнения смог бы выбрать для нее правильный букет цветов, просто почувствовать, какие именно ей нравятся и не сбрасывать выбор на постороннего человека, которая и понятия не имеет о том, какая у него жена!
Его любимая женщина.
