Сегодня Нюра, сославшись на нездоровье, осталась в комнате. За окном слышался смех, оживленные голоса, а Нюре было очень грустно. Она ругала себя за глупую выходку, с болью вспоминала искаженное страхом лицо Кучинского, хотела просить у него прощения, но не решалась.

До разговора с ним она не думала, что Павел Иванович заинтересован аспиранткой, но потом, сопоставив некоторые факты, убедилась в правоте Кучинского и сделала еще один вывод: Лидии Николаевне Курбатов небезразличен, она ищет его общества, поздними вечерами подолгу сидит у него в кабинете, а перед тем тщательно причесывается перед зеркалом. Конечно, это мелочи, но если места себе не находишь, если сердце обливается кровью при одной мысли, чем это все может кончиться, то каждый пустяк болезненно ранит. Сколько месяцев страдала Нюра, боясь хоть чем-то выказать свою робкую любовь, а тут прилетела чужая женщина, ученая, образованная, умеет и с людьми поговорить… Прошла неделя, и Павел Иванович только на нее и смотрит!

Все понимала Нюра. И то, что она не такая красивая и не такая умная, как Лидия Николаевна, и то, что платья у нее самодельные, с ватными плечами, каких теперь уже не носят, и то, что слишком далек от нее Павел Иванович, что он особенный, как говорил Багрецов, «с осколком солнца в груди».

Но разве будет счастлив Павел Иванович с этой москвичкой? Резкая, упрямая, она возьмет его в руки, станет командовать им. Ведь он очень добрый, сероглазенький. Ему труднее жить, чем Лидии Николаевне, — хитрости нет. Кто защитит его в тяжелую минуту, кто морщинки его разгладит, кто ходить за ним будет? Ведь он же большой ребенок, ничего не умеет сделать сам — ни поесть вовремя, ни пуговицу пришить. Рукав у костюма обтрепался, галстуки мятые… Неухоженный он, никто о нем не заботится.

— А ты думаешь, Лидия Николаевна за ним смотреть будет? — как-то однажды поделилась Нюра своими сомнениями с подругой. — Нет, Маша, у нее своя жизнь, ей самой до себя.

— Ну и правильно. Она же не меньше его зарабатывает, — чего же ей в няньки-то идти? А ты как была дома нянькой, такой и останешься.

— Да разве я о том? Работала бы, училась, но жила бы только для него. Ведь людей таких мало на свете. Беречь его надо, пылинки с него сдувать, чтобы покоен был, чтобы работе его ничто не мешало. А Лидия Николаевна никогда этого не поймет. Даже сейчас, пока незамужняя, спорит с ним, сердится и, чтобы на окоем поставить, тащит его ночью в лабораторию. Другая бы пожалела, а она не станет жалеть, коли себя не ниже считает.

— Да это уж как водится, — согласилась Маша, — будет он у нее по струнке ходить.

Нюра больше не откровенничала, а сегодня, вспомнив об этом разговоре, особенно остро почувствовала, сколь справедливы Машины слова. Как защитить счастье Павла Ивановича? Как уберечь его от женщины, которая идет по жизни твердыми, мужскими шагами? Скоро она будет кандидатом наук, потом, вероятно, доктором, и никогда Павел Иванович не узнает, что есть на свете настоящая женская преданность. А для Лидии Николаевны и без него дорога к счастью не заказана. У нее талант, красота и тысячи друзей в Москве.

«Зачем тебе нужен Павел Иванович? — уткнувшись носом в подушку, мысленно спрашивала ее Нюра. — Неужто за ним ты прилетела в пустыню?» Она не верила, что та могла полюбить его сразу. Значит, просто блажь. Но потом, потом всякое может случиться. Месяца два поживет здесь Лидия Николаевна, и тогда уже будет поздно. Если б не знала, не слышала, что сказал Кучинский, смотрела бы, как и прежде в ее глаза, а сейчас не может без ненависти и боли. О, как она ее ненавидит!

Послышались легкие шаги. Это она.

Вспыхнул яркий свет. Нюра зажмурилась, и на ресницах ее выступили слезы.

— Что с тобой, Анечка? Ты плакала?

Она не отвечала. Лидия Николаевна положила на стол тетрадь, села к Нюре на кровать, погладила ее по волосам.

— Нельзя ли горю помочь?

«Да, — чуть не вырвалось у нее, — только ты можешь это сделать. Уезжай, уезжай поскорей». Но вместо этого Нюра сказала первое, что пришло в голову: получила письмо от тетки. Болеет, ей трудно с ребятишками, и Нюра не знает, как быть.

Письмо от тетки Нюра действительно получила, и тетка в самом деле жаловалась на какие-то недуги, но сейчас Нюра думала не об этом.

Лидия Николаевна посоветовала взять отпуск, поехать в Запольск и все разузнать на месте. Тогда можно что-нибудь придумать.

— Если хочешь, я сама поговорю с Павлом Ивановичем.

Только этого недоставало Нюре! Ее отправят, а сердобольная Лидия Николаевна останется здесь. Нет уж, лучше наоборот. Не хотелось Нюре хитрить, да и вообще разговаривать, но пришлось.

— Тогда я вас уже не застану.

— Нет, Анечка, увидимся. Работы еще много.

Откуда Нюре знать, что Лидия Николаевна уже давно закончила проверку, о которой говорил Кучинский, и что после испытаний плит на восьмом секторе она займется диссертацией! В голове у Нюры крепко засела мысль, будто Лидия Николаевна остается здесь ради этой проверки. Она нарочно ее затягивает.

Ненавидящими глазами Нюра следила за каждым ее движением. Вот подошла к зеркалу, поправила волосы; не желая красить губы, слегка покусала их, чтоб покраснели, перевернула флакон духов и влажной пробкой провела за ушами; щеточкой пригладила брови и, улыбнувшись своему отражению, повернулась к Нюре.

— Если все будет хорошо, то откроется новая лаборатория. Поедете с нами, Анечка?

— С кем это? — прошептала Нюра побелевшими губами.

— С Павлом Ивановичем и со мной. Машу тоже возьмем. Кучинский напросился, хотя это не тот человек, который нам нужен. — Лидия Николаевна взглянула на часы, открыла ящик стола, сунула в него тетрадь и снова села возле Нюры. — Там все будет по-другому. Аккумуляторная…

— Лидия Николаевна, — послышался за окном голос Курбатова, — я жду.

— Потом расскажу, Анечка, — заторопилась она. — Бросьте кукситься, все обойдется. Наверное, ничего страшного. На Жору тоже хандра напала, бродит как неприкаянный. — И Лидия Николаевна выбежала из комнаты.

Нюра упала на подушку с глухими рыданиями. Все кончено. Поедут вместе, а ее из вежливости приглашают. Вроде как домработницу! Обед готовить, белье стирать… Нет, еще не все потеряно. Куда они пошли?

Она спрыгнула с кровати, босой ногой отшвырнула туфли и потушила свет. Отдернув занавеску, выглянула из окна. Никого не было. Вдали светилась беседка, откуда слышался негромкий голос Багрецова.

На нижней ступеньке главного здания под фонарем сидел Кучинский. Нюра его окликнула.

В первую минуту он испугался, вздрогнул, потом усмехнулся и, похлопывая прутиком по ноге, направился к окну.

— Добрый вечер, синьора. Чем могу служить?

— Простите меня, Жора, я тогда случайно…

— Когда в тебя кидаются тяжелыми предметами, то, поверьте опыту, это не бывает случайно. — Он снял шляпу, — Полюбуйтесь, синьора, на свою работу.

Нюра всхлипнула и, дотронувшись до синяка, по-детски спросила:

— Больно?

— Ничего себе, но я вас прощаю, Нюрочка, потому как сочувствую. Сейчас только и разговоров, что о новой лаборатории. Некоторые ею особенно интересуются. А мне это дело — нож острый. Обидно смотреть, как другие ловчат. Работы на три дня, а они ее растягивают… Новую еще придумали.

Кучинский опасливо посмотрел на заплаканное лицо Нюры. Сейчас она уже не гневалась, как в аккумуляторной, и это его ободрило.

— Я же для вас стараюсь, Нюрочка. Решайте, пока не поздно.

— А если Павел Иванович узнает? — У Нюры пугливо дрогнули ресницы.

— Откуда? Да и вообще вы все усложняете. Подумаешь, секреты! Я не могу достать этот журнал, номера не помню, а то бы выписал из Москвы. Ну да ладно. — Жора приподнял шляпу, пожелал спокойной ночи, но не уходил.

Отвернувшись, Нюра до боли стиснула зубы и, помолчав, спросила:

— Какая страница?

Кучинский ответил шепотом:

— Тридцать вторая, — потом замурлыкал: — «Ради счастья, ради нашего… ни о чем меня не спрашивай, не выпытывай ничего…»