За все это Вадим не любил Жорку, болезненно морщился, слыша его пошлые, липкие слова: «хорошо посидеть», «убили времечко», «гульнули». Видно, не было у студента Кучинского других интересов, другой жизни.

Через пять дней у Багрецова спала температура, и он решил выйти на воздух. День был воскресный. У забора в тени деревьев, над самым зеркальным полем, Вадим заметил беседку и чуть подальше — несколько скамеек. Белый переплет беседки, увитой диким виноградом, отражался в зеркале, как в воде. Неподалеку — фонтан. Оказывается, здесь очень красиво. И, может быть, впервые за все время своей злополучной командировки Вадим испытал радостное чувство, свойственное ему вообще, так как по натуре он оптимист, редко хандрит и видит мир в розовом свете. На этот раз мир действительно посветлел. Вчера прилетела Лида Михайличенко.

То, что она здесь, Вадим связывал с торжеством справедливости. Он был убежден, что Михайличенко неправильно обошли, неправильно отказали в командировке. Теперь все разрешилось — Лида вызвана телеграммой Курбатова.

Вчера Лида устала с дороги, хотела спать, и Вадим не успел ее даже рассмотреть. А сейчас, по-московски беленькая, в синем шелковом костюме и тонкой войлочной шляпе с бахромой, она стояла, облокотившись на перила, изумленно глядя на зеркальное поле.

Перед ней вился Кучинский с фотоаппаратом. Лида не позировала и даже, кажется, не замечала Кучинского. Вадим сидел на скамейке, среди кустов, откуда его не было видно.

Нарочито позевывая, Жорка начал чистить ногти. Но его неотразимая внешность и небрежная картинная поза не производили на Лиду никакого впечатления. Она смерила его холодным взглядом и тоже зевнула. Вадим был удовлетворен.

Явное ее равнодушие заметно обескуражило Кучинского. Он привык к постоянному вниманию. Редкая девушка не провожала его удивленно-любопытным взглядом. Еще бы, ни у кого не было такой эффектной внешности, такого умения держаться в обществе и таких оригинальных галстуков. Сегодня он надел самый умопомрачительный, уже известный Вадиму, с белыми сиамскими слонами.

Кстати, этого он никогда не позволял себе в институте. Ходил в свитере, громил «стиляг», передразнивал их походку, издевался над студентками, имевшими неосторожность прийти на лекцию с сережками в ушах. Но вечерами преображался: перстень, трубка в презрительно опущенном углу рта, брюки дудочкой, пиджак чуть ли не до колен. Здесь, в пустыне, этот наряд ни к чему, но сегодня выходной, к тому же на здешнем безрадостном фоне появилась довольно миленькая девица.

Постепенно, шаг за шагом, приближаясь к Лиде, Жора нацелился аппаратом. Она этого не заметила. Щелкнул затвор. Лида обернулась и гневно взглянула на фотографа.

— Я не просила!

— Извините… я думал… Еще раз извините, — прижимая аппарат к сердцу, оправдывался Жорка. — Но я не мог… Такой чудесный вид, и вы… — Он не закончил фразы, закрыл глаза, будто не мог овладеть собой от переполнявшего его восторга.

Даже самые суровые девушки нередко поддаются лести, в чем с горечью убедился Багрецов. Он видел, как на губах Лиды промелькнула улыбка. Кучинский на лету поймал ее. Прощение получено. Теперь надо закрепить успех.

— Изумительные краски! — восторженно заговорил он вполголоса, указывая на дальние барханы в ослепительно синем небе. — Я снимаю на цветную пленку… Но что такое пейзаж без человека? Увидел зеркальный отблеск на вашем лице и не мог удержаться.

Он снял зеленую модную шляпу и, покорно склонив взбитый хохолок, показал безукоризненно гладкий затылок, словно покрытый черным лаком. Жорка давно отбросил тарзанью прическу, считая ее уже не модной. Сейчас носят кок. Правда, он похож на хлестаковский, но об этом Жора старался не думать.

Лида молчала, и Кучинский, не ожидая развязки начатого разговора, быстро взбежал по ступенькам беседки.

— Будем знакомы. Георгий, — он протянул руку.

Лида нехотя подала свою.

— Здесь друг от друга никуда не денешься. Я уже все о вас знаю. Вы сюда самолетом? Великолепный транспорт.

— Часто летаете? — спросила Лида, продолжая смотреть на зеркальное поле.

Кучинский низко склонился и развел руками. Лида, как показалось Вадиму, приняла это за молчаливый скромный ответ.

— Вам не приходилось летать на реактивном самолете? — спросил Кучинский. Скажем, на «ТУ-104»?

Лида отрицательно качнула головой и тоже поинтересовалась:

— А вам?

Кучинский хотел было снова развести руками, но чутье подсказало ему, что собеседницу это едва ли удовлетворит. Ее интерес к реактивным самолетам требовал вполне конкретного и развернутого ответа. Так, по крайней мере, представлял себе Вадим, внимательно прислушиваясь к разговору.

— Ужасный шум, — небрежно ответил Жорка, рассматривая свои холеные ногти. — Разговаривать абсолютно невозможно.

«Наверное, он вспомнил реактивные самолеты на воздушном празднике», подумал Вадим, а Лида удивленно посмотрела на собеседника.

— Где нельзя разговаривать? На земле?

— Нет, зачем же? — покровительственно заметил Жорка, как бы опасаясь, что Лида сможет выведать у него тайну знакомства с реактивными самолетами. Летишь быстрее звука. Рев ужасающий.

— Вы это сами испытали?

— Да, знаете ли, неприятное ощущение.

— Странно. — У Лиды насмешливо дрогнули губы. — В кабине реактивного самолета должно быть сравнительно тихо.

— Откуда вам знать? — заносчиво спросил Кучинский

— Каждому школьнику известно.

Вадима интересовало, как Жорка будет выкручиваться. Тот вынул из кармана трубку и стал выколачивать ее о подошву.

— Вы, пожалуй, правы, — заговорил он вкрадчиво. — Когда я сел в самолет и запустили двигатель, то я буквально оглох. Потом, уже на большой высоте, мне все еще слышался какой-то грохот, шипение. — Он печально потупился и вздохнул. — Так я ничего и не понял в этой технике.

Лиде, видно, не нравилась надоедливость Кучинского, и потому она сухо заметила:

— Не только техника, но и люди бывают непонятными.

— Таинственными? — спросил он многозначительно, уминая в трубке табак.

По губам Лиды пробежала улыбка.

— Не совсем. Иной раз думаешь над неизвестным словом в кроссворде. Скажем — что означает соцветие растения из такого-то семейства, ценное сырье, применяется в парфюмерии? Ломаешь, ломаешь голову, наконец, догадываешься: ничего особенного — репей. Так и с непонятными людьми.

Вадим не выдержал и громко прыснул. Действительно, Жорка — репей!

Неизвестно, как воспринял это Кучинский, может быть, намек и не дошел до его сознания, но Димкин смех чувствительно уколол и разозлил его. Еще бы! Сидит себе на лавочке и исподтишка издевается. Помалкивал бы лучше, трусишка несчастный!

— Ты здесь, старик? — с деланной радостью воскликнул Кучинский. Сунув трубку в карман и придерживая фотоаппарат, он быстро сбежал по ступенькам беседки. — Чего прячешься?

Он вытащил Димку из кустов на зеркальное поле и закричал испуганно:

— Берегись!

У Вадима потемнело в глазах. Прямо на него катился серый клубок. «Наверное, фаланга! — мелькнула страшная мысль. Он бросился в сторону, поскользнулся и больно ударился затылком о твердую плиту.

Жорка мигом подтянул к себе нитку, на которой болтался комочек шерсти с растрепанными шнурками, похожими на мохнатые ноги страшного паука, и захохотал.

— Извини, старик, я не знал, что ты такой нервный… — Повернувшись к Лиде, он добавил: — Ничего, привыкнет.

— А вы чего радуетесь? — Лида смотрела на Жорку с нескрываемым презрением.

Он не ожидал такого оборота и процедил сквозь зубы:

— Все понятно. Ну что ж, старик, действуй. — И, заложив руки в карманы, мурлыкая, удалился.

Проводив его гневным, взглядом, Лида круто повернулась к Вадиму.

— Вы не очень-то разборчивы в выборе друзей.

— Да я его терпеть не могу.

— Расскажите. Меня он интересует.

— Недавно я сдавал аппараты в малярный цех, — задумчиво проговорил Багрецов. — Там их красят нитролаком. Лак разбрызгивают пульверизатором. Я смотрел на это дело и вспомнил Жорку. Он разбрызгивает вокруг себя пошлые слова. Иной раз кажется, что слова эти — сладковатое облачко лести — оседают на мне вроде пахучего нитролака. Я это вижу, а другие не замечают, как обволакивает их непроходимая пошлость. — Что же вы можете ему предъявить?