Вот и сейчас — когда она вскрыла посылку и попробовала кусочек вяленого персика, то подумала, что из них может получиться прекрасный десерт. Персики были как свежие, надо залить их вином и подать в холодном виде, как крюшон. Жаль, что сынок не догадался прислать побольше.

Она взвесила на руке тяжелый пакет, который нужно было передать Чибисову, и решила, что сын перестарался. Многовато, не по заслугам. Да еще — кто его знает, полезный ли он человек?

Ирина Григорьевна аккуратно развязала бечевку и стала отсыпать в ящик персики. В пакете они были еще крупнее.

За окном послышался шум подъезжающей машины. Конечно, это Чибисов. Кое-как Ирина Григорьевна запаковала сверток, убрала ящик и побежала к зеркалу.

На этот раз молодой инженер ей совсем не понравился. Держал он себя очень странно: торопился, все время протирал очки и своими прищуренными близорукими глазками не видел, конечно, как великолепно она выглядит. На ней был черный японский халат с крылатым драконом. Она вставала с кресла и, поворачиваясь к гостю спиной с золотым драконом, медленно прохаживалась по комнате.

Не оценил Чибисов ни ее дорогого халата, ни великолепных оранжевых локонов, ни томной бледности ее кукольно-фарфорового лица. Она ждала, когда инженер наденет очки, — ей нечего скрывать от дневного света! Но он только моргал, говорил о жаркой погоде и посматривал в окно, где его ждала машина.

— Не буду вас задерживать, — холодно сказала Ирина Григорьевна. Как-нибудь приезжайте запросто. Всегда рады вас видеть. — С этими словами она передала ему пакет.

Чибисов облегченно вздохнул и исчез.

Отбирая персики для сегодняшнего десерта, Ирина Григорьевна увидела аккуратно завернутый в бумажку какой-то блестящий камешек. Он лежал сверху значит, попал сюда из пакета, предназначенного Чибисову.

Понимая, что это не случайно, Ирина Григорьевна хотела было тотчас же ему позвонить — кто знает, не собирает ли Чибисов коллекцию камней? — но одумалась: таким путем она признается, что вскрыла пакет, а это, мягко выражаясь, неэтично.

Полупрозрачный слоистый камешек ей понравился. Она оставила его на туалетном столике, чтоб не забыть: приедет Жора, пусть сам и передаст Чибисову. Так будет удобнее…

— Ах, какой приятный сюрприз! — воскликнула Ирина Григорьевна, увидев на террасе нового гостя. — Прошу ко мне. У нас в столовой не убрано.

Столь дружеский прием, когда хозяйка проводит гостя в свою комнату, где бывают лишь самые близкие приятельницы, где примеряются платья и обсуждаются модные фасоны, вызывался опасениями Ирины Григорьевны, что гость заметит некоторые приготовления в столовой и его неудобно будет не пригласить к обеду.

А приглашать Валентина Игнатьевича, солидного ученого и нужного человека, будущего соседа, — он сейчас строит собственную дачу неподалеку, — нельзя было по двум причинам. Во-первых, Ирина Григорьевна на него не рассчитывала, стол будет накрыт на определенное количество персон; во-вторых, по совершенно непонятным причинам, муж терпеть его не мог.

«Ученый спекулянт, мелкий хозяйчик, — говорил Петр Данилович. — И что ты в нем нашла?»

Вполне возможно — муж ревновал. Ведь нельзя же безнаказанно кокетничать с интересным мужчиной и часто приводить его в пример.

«Да, этот человек сумеет позаботиться о семье. Позавидуешь. Ты, Петр Данилович, понимаешь, что такое собственная дача? Собственная, а не арендованная, как у нас!» — «А тебя что, гонят отсюда?» — «Этого еще не хватало! Я не о себе, о ребенке нужно подумать», — «У Георгия своя голова на плечах. Успеет, заработает».

Ирина Григорьевна прикладывала к глазам платочек. «Бесчувственный эгоист. Вот у Валентина Игнатьевича дети на первом плане…» — Не говори мне об этой лысой обезьяне. Сколько раз просил!» — и Петр Данилович уходил в другую комнату…

Сейчас, когда Валентин Игнатьевич нежно и проникновенно целовал ей руку, Ирина Григорьевна невольно вспомнила о «лысой обезьяне» и позволила себе не согласиться с мужем. Благородная лысина, чуть загорелая, в рамке из черных, как вороново крыло, волос, придавала Валентину Игнатьевичу мужественность и солидность, даже несмотря на его невысокий рост. А глаза! Вот он поднял их, умные, проницательные, от них не скроешься никуда. И что особенно нравилось Ирине Григорьевне — под этим взглядом чувствуешь себя моложе.

Посмотревшись в зеркало, она заметила, как проступил румянец на щеках настоящий, неискусственный, — как задрожали ресницы. Только за одно это, чтобы полюбоваться собой, Ирина Григорьевна готова видеть Валентина Игнатьевича.

— Вы все хорошеете, баловница.

И то, что он говорил с ней, как с девочкой, подчеркивая свою, кстати не такую уж большую, разницу в летах, тоже нравилось Ирине Григорьевне. И его постоянное удивление, как она, еще очень юная, смогла вырастить взрослого сына и дать ему совершенное воспитание, тоже нравилось Ирине Григорьевне и приятно трогало материнское сердце.

— Когда же ваш мальчик приедет? — спросил Валентин Игнатьевич, усаживаясь на банкетку возле трельяжа красного дерева. — Ох, уж эта практика! Абсолютно бесполезная затея. Я понимаю, что будущему инженеру это необходимо. Но сын ваш ведь готовится к научной деятельности?

— Ах, и не говорите? Пока еще ничего не известно. Он мечтал в министерство устроиться.

Валентин Игнатьевич сделал скорбную мину.

— Мне неудобно давать советы, но ведь Петр Данилович сам работает в министерстве…

— Об этом я и заикаться боюсь. Муж у меня тюлень, абсолютно беспомощное существо. А так, конечно, мог бы устроить родного сына в каком-нибудь отделе.

— Вы так и остались девочкой, Ирина Григорьевна, — вкрадчиво и смотря ей прямо в глаза, заговорил Валентин Игнатьевич. — Неужели на опыте своего мужа вы не убедились, что работа в министерстве хоть и почетна, но… ведь все под богом ходим. Сегодня ты начальник, а завтра подчиненный. Не справился с работой, иди в цех. Хорошо, если еще начальником цеха назначат, а то и мастером. Вот тебе и высшее образование… Нет, не хотел бы я такой судьбы своему сыну.

Ирина Григорьевна нервно потирала руки. Как же она раньше об этом не подумала? Жора человек практичный, но ведь он работать не любит. К тому же всякие реорганизации, слияния, разукрупнения. Мало ли что может случиться?

— Посоветуйте, Валентин Игнатьевич. А если инженером куда-нибудь в институт, в проектное бюро?

Валентин Игнатьевич погладил лысину и оглянулся ни дверь.

— Понимаете ли, дорогая Ирина Григорьевна, инженер по-латыни — это «изобретательный», «способный». Я не хочу обижать своих ученых коллег, но… Валентин Игнатьевич развел руками, — ученый не обязан изобретать или конструировать. Он изучает вообще… Почему бы вашему сыну не поступить в аспирантуру?

— Говорят, что это трудно.

— Но зато какое будущее! Два-три года поучится, напишет диссертацию. Защиту можно организовать прекрасно, и он уже человек! Твердая зарплата, причем в два раза большая, чему инженера. А самое главное, что снизить ее не могут, ведь ученый! И ответственности никакой… Вы меня простите, Ирина Григорьевна, — он взял ее за руку повыше локтя. — Конечно, то, что я высказываю, это, как говорится, не для стенограммы. Но я не верю болтунам, которые что-то там бормочут о святости науки, о призвании и прочей метафизике. Дело есть дело. Хочешь жить спокойно, по-человечески, получай степень. Без нее в жизни дороги нет. Я не спорю, есть у нас таланты вроде Курбатова. Но ведь это фанатики. Таким все равно, где работать и сколько получать. Надеюсь, ваш сын не станет подражать Курбатову. Если у тебя средние способности, то без степени не проживешь. Правда, чтобы ее получить, надо попыхтеть, приложить немало усилий. Но, как говорили латиняне, «до ут дес», то есть «даю, чтоб и ты мне дал».

И только тут Валентин Игнатьевич перешел к цели своего визита:

— Извините, Ирина Григорьевна, я хотел узнать — не заезжал ли к вам один довольно милый молодой человек?

— Какой из них? — Ирина Григорьевна кокетливо приподняла бровь, — У меня пока еще есть поклонники.