Вошла Сиена в кокетливом переднике и с подносом в руках. Ее посвежевшее лицо окружал ореол безупречно уложенных локонов: образ, созданный любимой актрисой, до сих пор не давал ей покоя. Хотя они с Нелл продолжали держаться по-приятельски, последняя все-таки не открыла подруге своей самой важной тайны: о том, что ждет ребенка не от мужа.

Нелл не сказала правды и Хлое, встрече с которой был несказанно рада. Хлоя тоже не сочла возможным и нужным сообщать Нелл ни о том, что подружилась с Мирандой, ни о том, что та вышла замуж на Кермита Далтона.

Пока жена пила чай, Дилан выудил из пачки писем то, которое и ждал и не ждал.

Ответ мсье Саваля, французского хирурга, который может написать «приезжайте!», а может — «едва ли я сумею вам чем-то помочь». Отчего-то Дилан полагал, что, скорее, прочитает второе.

С другой стороны, разумно ли уезжать сейчас, когда фабрику только-только начали отстраивать заново? Нашлись и чертежи зданий, и список оборудования. Когда расчищались завалы, под ними обнаружилось много обгоревших до неузнаваемости останков. В этом смысле фабрика стала зловещим местом. Таких мест в Галифаксе было слишком много: сахарный и литейный заводы, текстильная фабрика, мастерские, приюты и школы.

Дилан вздохнул. Галифакское кладбище выросло едва ли не в два раза. Говорили, после катастрофы за один только день было изготовлено около двух тысяч гробов!

Вот что страшно: внезапная безвременная смерть, беспросветное горе от потери близких. Остальное можно пережить. Дилан открыл конверт и вытащил один-единственный листок, испещренный аккуратным мелким почерком.

«У меня было несколько таких пациентов, — писал мсье Саваль. — При неглубоком поражении (а если у вас восстановилось зрение и не было особых проблем с легкими, значит, общее поражение не было глубоким) можно многого добиться, даже не прибегая к серьезной операции, а с помощью некоторых процедур. В любом случае необходимо обследование. Приезжайте».

— Нелл, — сказал Дилан, от волнения с трудом переводя дыхание, — меня приглашают во Францию. Это по поводу моего лица. Но я не уверен, стоит ли ехать сейчас, когда предстоит столько работы, а тебе скоро рожать.

Глубоко вздохнув, она накрыла его ладонь своими пальцами.

— Я справлюсь. Когда подойдет срок, лягу в больницу: ведь мы обо всем договорились. Ты должен подумать о себе. Это нужно тебе, это нужно всем нам.

— Да, ты права. Я хочу, чтобы ребенок впервые увидел меня с нормальным лицом, а не с таким, какое оно сейчас, — задумчиво произнес Дилан.

Он подумал о том, что в клинике у него, возможно, наконец появится время для осуществления задуманного. Он сделает наброски по памяти, а вернувшись в город, поработает на натуре.

Вторая часть рисунков из цикла «Три времени Галифакса» была готова. Дилану удалось запечатлеть город после его гибели, передав, как вершину несчастья, как и свою сопричастность к случившемуся, боль за то, что произошло. На эти рисунки хотелось смотреть и смотреть, пока слезы не застят глаза, душа не заледенеет, а сердце не начнет истекать кровью. Остовы кораблей, обломки мостов, дымящиеся руины, пустота и тишина.

Одна из картин была особенной, непохожей на остальные. Посреди всеобщего разрушения и черно-белого хаоса стояла девушка с бледным лицом, с окровавленной повязкой на глазах и развевающимися по ветру ярко-рыжими волосами.

Закончив эти работы, Дилан понял, что они не будут последними. Надо нарисовать Галифакс, отстроенный заново. Пусть у этого города будут другие краски, чем прежде, и даже чуточку иная душа. Все равно это станет маленькой победой над смертью, грандиозным прорывом в будущее.

Прошло два месяца. Приближался июль. Нелл должна была лечь в больницу немного раньше предполагаемого срока, чтобы ей вовремя сделали кесарево сечение. Она обо всем договорилась с врачами и все-таки волновалась.

От Дилана приходили бодрые, веселые письма. Доктор Саваль надеялся на хороший результат. Дилан прошел через множество процедур и перенес одну операцию. Доктор Саваль говорил, что через несколько месяцев нужно сделать вторую, после чего, возможно, исчезнут даже мелкие недостатки.

Дилан с восторгом писал о Париже и о маленьком городке, где находилась клиника, обещая Нелл, что когда-нибудь они побывают во Франции вместе.

Думая об этом, Нелл вспоминала свою унылую деревушку, извилистые грязные дороги, поломанные изгороди — все, что явственно говорило о нужде и лишениях.

Накануне утра, когда ей предстояло лечь в больницу, Нелл бродила по саду, густому мирному саду, словно стеной отгораживающему ее от остального мира. Она останавливалась то там, то здесь, чтобы коснуться розы или растереть в пальцах листок лаванды. Любовалась переливами солнечного света в ветвях и думала о безмерности своего счастья.

Завтра в это же время все будет другим. Начнется новая жизнь, и в эту жизнь войдет кто-то еще. Кто это будет? Нелл молила Бога о том, чтобы родилась дочь. Если будет сын, тогда он станет главным наследником всего, что принадлежит Дилану, а это будет несправедливо.

Зная день, когда ребенок должен появиться на свет, Дилан решил сделать жене сюрприз. Прибыв утренним поездом, он сразу поспешил в больницу. Ему сказали, что Нелл в операционной и что операция скоро закончится.

Присев на стул, Дилан вспоминал, как они с Нелл ждали своей очереди после взрыва в Галифаксе. Тогда здесь были толпы народа, и врачи сбивались с ног.

Они проделали долгий путь и вновь стояли на пороге чего-то нового. Дилан думал о том, сколько всего предстоит совершить. Но ему не было трудно, ведь он наконец нашел то, что хотел найти, и больше не испытывал желания спасаться от жизни.

Нелл пришла к нему не из светлых грез, она явилась из мрака разрушения. Она не была ни утонченной, ни образованной, ее даже нельзя было назвать красивой. Скорее, своеобразной, искренней, живой. Она просто приняла его таким, каким он был, и он надеялся, что полюбила.

Открылась дверь, и появилась медсестра с белым свертком на руках. Сердце Дилана жарко забилось.

Наверное, Нелл еще спит. Он первым увидит ребенка, узнает, какой он.

— Ваш сын, мистер Макдафф! — медсестра широко улыбалась. — Первенец! Ведь это ваш первенец?

— Да. А как там моя жена?

— Она еще не проснулась. Можете не волноваться, все прошло хорошо.

Дилану пришлось взять ребенка на руки. Его тельце было почти невесомым, полным легкого, едва осязаемого тепла. Почему-то Дилану пришло на ум сравнение с почкой, из которой вот-вот должен появиться листок.

Но этот ребенок уже родился, он жил, хотя еще и не осознавал этого.

Мальчик открыл глаза. Они оказались светлыми, то ли серыми, то ли зелеными, в оправе черных ресниц. Почему-то Дилан думал, что ребенок будет рыжим, как Нелл, но из-под крохотного чепчика торчали темные прядки.

Он явственно ощутил, что держит в руках кусок чужой жизни, судьбы и… любви.

Дилан на мгновение зажмурился. Нет! Он должен принять это, так же, как в свое время Нелл приняла его недостаток, его уродство.

Потом ему стало стыдно за такое сравнение. Отныне это невинное существо находится под его защитой. Он вырастит его, воспитает и непременно… полюбит. Мальчик будет считать его своим отцом. О его настоящем отце Дилан не желал ни слышать, ни знать.

— Мальчик здоров?

— С ним все в полном порядке. Как только ваша жена очнется, мы принесем ей ребенка. Вы уже выбрали имя?

Об имени Дилан не думал. Само собой он считал, что его должна выбрать Нелл. Но она ни разу не заговаривала об этом.

— Пока нет. Может быть, Ред? Почему-то я думал, он будет рыжим!

— У миссис Макдафф, — подхватила медсестра, — очень красивые волосы!

Дилан вернул ей мальчика.

— Я посижу здесь. Подожду, пока она проснется, — сказал он.

Ему не хотелось возвращаться домой: иначе за ним увяжется Аннели. А он собирался сказать Нелл нечто такое, что говорится наедине.