— Как ты сможешь опять провожать «Опус» в плавание? — не удержалась Дженис.

— Я не первая, — сказала Мехерио.

Кэмми промчалась по коридору, чтобы упасть в объятия отца и брата. Трейси настояла на том, чтобы идти самостоятельно, хотя и опиралась на трость.

В течение трех дней муж и сын сменяли друг друга у их постелей, но сегодня все было по-другому. Они забирали домой нормальных людей, одетых в новые свободные брюки-хаки и рубашки, которые висели на них, как на огородных пугалах (Джим купил одежду их привычных размеров). Однако это простое облачение казалось Кэмми и Трейси верхом дизайнерского искусства.

Уже была середина июля. В этот день у Теда должен был начаться турнир по бейсболу, который он пропустил. Вместо этого парень рыдал в объятиях Трейси, как будто он был шестилетним малышом, а не крепким молодым человеком, уже на целых два дюйма переросшим свою мать.

— Я больше никуда не поеду, малыш, — утешала его Трейси, которая видела, что, несмотря на все прилагаемые усилия, Теду не удается успокоиться. — Я больше никуда не поеду. А если и поеду, то еще очень не скоро.

— Похоже, я большая рохля, — выдавил наконец он. — Прости, мам.

— Нет, ты просто чудесный, — возразила Кэмми. — Девчонки считают, что, когда парень плачет, это очень сексуально. — Она ласково посмотрела на Теда, и он радостно улыбнулся. — Иди ко мне. — Он нерешительно двинулся в ее сторону, затем остановился. — Иди ко мне, Тед, мой замечательный маленький братишка. Я тебя люблю. — Кэмми так крепко обняла брата за шею, что почти повисла на нем и ее ноги оторвались от пола.

Джим осторожно усадил Трейси и Кэмми в такси, которое должно было доставить их всех в аэропорт. На его лице отразилось все, что окружающий мир думает об их травмах. Джим не мог прийти в себя от изумления: состояние жены и дочери, о котором ему рассказали по телефону, оказалось так далеко от реальности, что он едва мог совладать со своими эмоциями. Обожженные ноги Трейси блестели, как будто были сделаны из розового пластика. Ее лицо, изуродованное шрамами от ожогов, казалось чужим. Изумительные черные волосы Кэмми были острижены, и теперь ее голову покрывал пушистый ежик. Джим бережно коснулся головы дочери.

— Моя девочка, — с нежностью произнес он, — твои прекрасные волосы...

— Пап, слава богу, что меня не остригли наголо, хотя это было необходимо: волосы так спутались, что никто не мог их расчесать. Ничего, отрастут опять.

— Для этого понадобится очень много времени.

— По крайней мере, у меня теперь есть это время.

— Надо спешить, родная, — напомнил Джим.— Такси неправильно припарковано. Чем, ты говоришь, занята Дженис?

— Она будет дома через два дня, — ответила Трейси. — Она осталась, чтобы присутствовать на траурной церемонии в честь Ленни Амато. Завтра его похоронят в море. А знаешь, Джим, несмотря на все, что случилось, он ей очень понравился. Я имею в виду остров. Она увидела, что его делает таким волшебным. Волшебным и коварным.

— А что Оливия?

— Тут такое дело... — начала Кэмми.

— Какое? — Трейси насторожилась.

— Она... Все в порядке, мам... Она зашла в мою комнату в тот же вечер, когда нас сюда привезли, как раз перед твоим приездом.

Трейси внимательно посмотрела на дочь.

— Что она сказала? И почему мы не обсудили это? Ведь мы одна семья?

— Я не почувствовала потребности включать ее в... нашу семью. Я хотела сказать это вам всем. Она сообщила, что выписывается из больницы. Оливия была в полном порядке, что, впрочем, неудивительно.

— Кэмми, это не все...

— Конечно, она извинилась за все.

— И?..

— И сказала, что, если когда-нибудь мне захочется с ней увидеться, я смогу найти ее по адресу, написанному на клочке бумаги, который она мне сунула. Ее телеграфный адрес или что-то в этом роде.

— Разумеется, ты можешь это сделать, — сказала Трейси. Джим кивнул.

— Ну, я знаю, что могу. Только я выбросила ее адрес, потому что... Дело в том, что я рада, что это случилось. Вернее, я не рада, что это случилось. Но я рада, что все произошло именно так, как произошло. Я увидела истинную сущность Оливии, поняла, какая она на самом деле. Раньше, когда я была маленькой, она казалась мне настоящей принцессой. Оливия присылала мне красивые вещи и жила в замке. Она обещала, что, когда мне исполнится шестнадцать лет, я смогу провести у нее все лето. Только она так и не пригласила меня. Если бы ты рассказала мне, я могла бы захотеть узнать ее поближе.

— Это было бы похоже на «войдите в мою приемную...» — начала Трейси.

— «...обратился к мухе паук»,— закончила за нее Кэмми. — Вроде того.

— Значит, ты не испугалась? — спросил Джим. Он уже слышал рассказ Трейси, после которого в течение часа извинялся за то, что не прилетел непосредственно в Гондурас. Срок действия его паспорта истек, хотя Трейси ему об этом неоднократно напоминала. К тому времени, когда он добился, чтобы ему открыли визу в связи с экстренной необходимостью, его жена и дочь уже были в Техасе.

— Испугалась? — фыркнула Кэмми. — Я потребовала, чтобы она вышла из моей палаты, потому что скоро привезут мою маму, а она не имеет права там находиться. Я сказала ей, что она для меня — пустое место и что у меня нет вопросов относительно моего происхождения.

— Как ты думаешь, куда она отправилась? — спросил Джим.

— В Европу. Она вернулась в Европу.

Они все притихли, представив себе Оливию — блуждающее между курортами привидение в костюмах от Майкла Корса[88].

— Как только мы вернемся домой, нужно будет навестить Криса и мальчиков, — тихо произнесла Трейси.

— Мы заходили к ним, они справляются, как могут, — сказал Тед.

— Но нам необходимо зайти к ним, — сказала Кэмми. Ее глаза вдруг наполнились слезами.

— Что случилось? В чем дело? — воскликнул Джим гак, что водитель подпрыгнул от его неожиданно громкого голоса.

— Нам действительно очень надо заехать к Крису и мальчишкам по пути из аэропорта, даже если будет поздно, — сказала Трейси.

— Я тоже об этом думала. А то получается, как будто мы бросили Холли, — пояснила Кэмми.

— Для этого еще будет время, — начал убеждать их Джим. — Трейси, тебе необходимо поскорее лечь. Тебе нужна твоя собственная постель. Твое лицо — сплошная рана. У тебя рука в гипсе. Моя дочь выглядит так, будто ее переехал грузовик.

— Удивительно то, что на самом деле наши травмы не так уж серьезны, — заметила Трейси.

— И еще более удивительно, что во всем происшедшем есть и положительные моменты, — добавила Кэмми. Ее рыдания стихли, а голос звучал глухо и прерывисто, как будто она задыхалась. — Я приобрела опыт, который помог мне расставить все по своим местам. Когда ты оказываешься на краю гибели, ты начинаешь ценить жизнь. Я знаю, что это звучит подобно надписи на поздравительной открытке. Но я получила кое-что... бесценное... Мне трудно объяснить...

— Столько невезения другие за всю жизнь не испытывают, — сказал Джим. — Малышка, не пытайся все это идеализировать,

— Но я многому научилась, — возразила она и подумала о том, что отец смотрит на вещи слишком прагматично. И бессмысленно пытаться что-либо доказывать ему.

Кэмми пыталась упорядочить извлеченные из этого опыта уроки, объяснить необъяснимое: тайны и то, к чему они приводят; предел человеческих возможностей и то, что находится за ним; смерть и то, что хуже смерти; любовь и то, что могло стать любовью, но было отнято.

— Я поняла, что я люблю море и одновременно ненавижу его, — наконец произнесла она.

— Это неподходящее место для одиночества, — согласился Джим.

— Да, но это и самое лучшее место для одиночества,— с твердостью в голосе заявила Кэмми. — Когда звонила тетя Дженис, она сказала, что Мехерио объяснила ей: люди отправляются в море, потому что море в них самих. Это то, из чего мы сделаны.

— Джон Кеннеди тоже так говорил. И еще кто-то до него. Это все полный бред, — возмутился Джим. — Вы обе чуть не погибли.