Из книги «Стрела и песня» Старый лагерь, а проще – зона, Как наследье эпохи злой. А вокруг океан озона, Именуемого тайгой. Только – воздух какой-то колкий И в барак не войти никак… Смотрят сверху устало, горько Звезды, словно они – зэка. Страшно здесь находиться долго — Ухожу, унося с собой Ощущение, как наколку, Как клеймо той эпохи злой. Помнить вроде бы нет резона. Почему же в груди моей Не стирается чувство зоны, А становится все острей? 1988 Дождю навстречу открывает поры Привыкшая к молчанию земля. Мы в эту пору покидаем норы, Забыв про вековой удел червя. Поверив в очищенье от былого, И, разуму и смыслу вопреки, Как наши предки, выползаем снова На тротуар под чьи-то каблуки. 1989 Валенки к ногам примерзли, В зябком инее рядно… Столько дней скрипят полозья Все одно, одно, одно: Хо — лод — но! Столько дней дорогой горькой Ссыльных вдаль конвой ведет. Смерклось. Хутор на пригорке. – Здесь ночуй, кулачий сброд! — А кулачий сброд России — Голытьба на голытьбе… В домике места – по силе: Угол потеплей – себе! В толчее на метр к печурке Не пробиться слабеньким… Вместе с кожей с ног дочурки Мать сдирает валенки. Плачет, доченьку жалея: – Ох, зима морозная!.. — …Столько лет уже болеет Дочка ее взрослая. Столько лет хранит на теле Шрамы, шрамы, шрамики… Что же вы так плохо грели Мою маму, валенки? Что же вы, судьбе переча, Не смогли ее сберечь?.. Ставит мама каждый вечер Валенки мои на печь. 1988 Под горна крик, под барабана бой — Наследников, и подвигов, и веры — Нас списком, а еще точней, гурьбой В апреле принимали в пионеры. И ветеран, что видел Ильича, Забывший где, когда – поскольку старый, Стянул мне горло цветом кумача, Дыша в лицо вчерашним перегаром. Мне новый галстук говорить мешал, Но говорить в ту пору было рано… И я с восторгом отсалютовал Удушью своему и ветерану. И был готов, услышав: – Будь готов! — Наследовать и подвиги, и веру. Теперь – другое… Только жалко то, Что больше я не буду пионером. Что больше не поверю ни за что, Так запросто чужому откровенью… Во мне сомненья червь всегда готов Подвергнуть все готовое сомненью. 1990 Поезд мчит. Пульсирует под нами, Гонке в такт, Стальное полотно. Кто-то машет поезду Руками. Кто-то камнем Норовит в окно. 1987 «Старики в больничном коридоре…» Старики в больничном коридоре. Дед и бабка… Кто ведет кого? Он ли для нее теперь опора Иль она – опора для него? Пригляделся. Мне понятно стало, Что вопросы неуместны тут: Жизнь так крепко двух людей спаяла, Расцепи – и оба упадут. 1986 «Пахло печеной картошкой…» Пахло печеной картошкой В воздухе теплом осеннем. Вечер стелил за окошком Деревьев длинные тени. Люди молчали, стеснялись Свои показывать чувства. Тени все удлинялись… Сверкнула звездная люстра — Робко. Потом в полнеба. Вселенная вся качнулась… Люди простились нелепо. Лишь на вокзалах очнулись. 1988 «Нашла душа приют, чем не последний…» Нашла душа приют, чем не последний? Двух пихт стволы создали надо мной Подобие шатра… Под купол этот Слетелся певчий хор окрестных птах. А за спиною – дом, а перед взором — Лужайка и тропа наискосок. И замкнутый мирок раздвинут хором Моих пичуг до самой вышины, Что подарила мне отдохновенье От горьких дум… Надолго ли?.. Мой храм качает ветер Вслед земли вращенью. И хор поет. И тихо по тропе Бредет старушка в сторону заката… А там, за мной, в родительском дому, Меня оберегая, дремлет мама. Еще не смея бросить одного И долее терпеть уже не в силах Вращенье мира и болезней бремя. А хор поет псалом моей весне, Что только нынче обручилась с летом. И я готов быть вечным здесь поэтом, Покуда за спиною — мама, дом, И надо мною – свод веселой хвои Венчает миг надеждою зеленой. Нашла душа нечаянный приют… 1994 |
