На сле­дую­щее ут­ро, 26 ян­ва­ря, Пуш­кин при­нял­ся со­чи­нять ко­пию сво­его по­сла­ния Гек­кер­ну. Здесь нет ого­вор­ки - со­чи­нять ко­пию, по­сколь­ку по­эт не про­сто пе­ре­пи­сы­вал го­то­вый текст, а со­став­лял но­вый, очень по­хо­жий на преж­ний, но имев­ший дру­гую цель и ха­рак­тер. При­няв ре­ше­ние драть­ся на ду­эли, Пуш­кин дол­жен был по­за­бо­тить­ся о бу­ду­щем де­тей и со­хра­не­нии ре­пу­та­ции се­мьи в слу­чае ги­бе­ли. И тут на­до бы­ло, кро­ме под­держ­ки ца­ря, опе­реть­ся на со­чув­ст­вие об­ще­ст­ва, рас­крыть пе­ред ним кар­ти­ну уни­жен­но­го дос­то­ин­ст­ва це­лой се­мьи, за­од­но пус­тив пра­ви­тель­ст­во по лож­но­му сле­ду.

По­эт уб­рал из пись­ма со­мни­тель­ное упо­ми­на­ние об ано­ним­ке, по­ни­мая, что раз­би­ра­тель­ст­во с ней ока­жет­ся бес­по­лез­ным для се­мьи. Са­мо со­бой вы­яс­нит­ся, что Гек­кер­ны ее не пи­са­ли, и ги­бель по­эта пред­ста­нет след­ст­ви­ем ро­ко­во­го за­блу­ж­де­ния, а его про­тив­ни­ки при­мут му­че­ни­че­ский оре­ол не­вин­но постра­дав­ших. Дру­гое де­ло, свод­ни­че­ст­во и ка­зар­мен­ные ка­лам­бу­ры - впол­не по­нят­ный по­вод к раз­дра­же­нию, прав­да не столь бур­но­му, но, что по­де­ла­ешь, ведь речь идет о по­эте!

К то­му же Пуш­кин пред­ви­дел по­доб­ные воз­ра­же­ния: он за­ме­нил не­при­лич­ные сло­ва и за­клю­чил пись­мо фра­зой, ко­то­рая соз­да­ва­ла впе­чат­ле­ние, что он во­все не стре­мит­ся к про­ли­тию кро­ви, а ос­тав­ля­ет про­тив­ни­ку вы­бор:

Итак, я вы­ну­ж­ден об­ра­тить­ся к вам, что­бы про­сить вас по­ло­жить ко­нец всем этим про­ис­кам, ес­ли вы хо­ти­те из­бе­жать но­во­го скан­да­ла, пе­ред ко­то­рым, ко­неч­но, я не ос­та­новлюсь.

Что по­де­ла­ешь, ес­ли по­слан­ник не вос­поль­зо­вал­ся этим пред­ло­же­ни­ем!? Вот по­че­му Гек­керн так на­стой­чи­во тре­бо­вал воз­вра­ще­ния ему пись­ма от 25 ян­ва­ря - толь­ко оно по на­стоя­ще­му мог­ло за­щи­тить его от на­па­док и об­ви­не­ний в пред­на­ме­рен­ном убий­ст­ве. Но ему не от­да­ли пись­мо, и не по­то­му, что царь за­бо­тил­ся о па­мя­ти по­эта - ско­рее все­го, сыг­рал роль кор­по­ра­тив­ный ин­те­рес - Пуш­кин был за­мет­ным го­су­дар­ст­вен­ным слу­жа­щим, при­бли­жен­ным ко дво­ру и вы­став­лять его в не­при­лич­ном све­те пе­ред ино­стран­ца­ми бы­ло не­удоб­но.

Впро­чем, по­эт не гре­шил про­тив ис­ти­ны. Ме­ж­ду но­яб­рем и ян­ва­рем у Гек­кер­нов бы­ло вре­мя ра­зо­брать­ся в си­туа­ции и пред­при­нять ра­зум­ные ша­ги, что­бы ог­ра­дить се­бя от бу­ду­щих по­тря­се­ний. Но они шли на­про­лом, а, зна­чит, по су­ти де­ла от­вер­га­ли пред­ло­же­ние по­эта. Со­став­ляя «ко­пию», Пуш­кин от­тал­ки­вал­ся как бы от уже со­сто­яв­ше­го­ся фак­та – соб­ст­вен­ной ги­бе­ли. По­след­няя фра­за от­во­ди­ла глав­ный ар­гу­мент про­тив­ни­ка, ко­то­рый в гла­зах все­го об­ще­ст­ва пред­став­лял­ся ми­ро­твор­цем, тщет­но пы­тав­шим­ся най­ти об­щий язык с раз­бу­ше­вав­шим­ся по­этом. Не будь пуш­кин­ско­го при­зы­ва «из­бе­жать но­во­го скан­да­ла», Гек­кер­ны лег­ко мог­ли об­ви­нить по­эта в бе­зум­ном уп­рям­ст­ве и не­сго­вор­чи­во­сти. До­пи­сав пись­мо, Пуш­кин спря­тал его в стол с тем, что­бы пе­ред ду­э­лью пе­ре­ло­жить в кар­ман сюр­ту­ка.

Сле­дом Пуш­кин на­пи­сал еще од­но пись­мо. Ут­ром по го­род­ской поч­те он по­лу­чил по­сла­ние от К.Ф.То­ля, ко­то­рый бла­го­да­рил по­эта за дос­тав­лен­ную ему «Ис­то­рию Пу­га­чев­ско­го бун­та». По­эт от­ве­тил лю­без­но­стью на любезность:

Ми­ло­сти­вый го­су­дарь, граф Карл Фе­до­ро­вич, Пись­мо, кое­го Ва­ше сия­тель­ст­во из­во­ли­ло ме­ня удо­сто­ить, ос­та­нет­ся для ме­ня дра­го­цен­ным па­мят­ни­ком Ва­ше­го бла­го­располо­же­ния, а вни­ма­ние, ко­им поч­ти­ли пер­вый мой ис­то­ри­че­ский опыт, впол­не вознагра­ж­да­ет ме­ня за рав­но­ду­шие пуб­ли­ки и кри­ти­ков[553].

Но на­строе­ние, вы­зван­ное ре­ше­ни­ем это­го дня, не по­ки­да­ло по­эта. На за­ме­ча­ние То­ля о не­до­оце­нен­ных за­слу­гах ека­те­ри­нин­ско­го ге­не­ра­ла Ми­хель­со­на по­эт от­ве­тил с го­ряч­но­стью, вы­да­вав­шей глу­би­ну его лич­ных пе­ре­жи­ва­ний:

Его за­слу­ги бы­ли за­тем­не­ны кле­ве­тою; нель­зя без не­го­до­ва­ния ви­деть, что дол­жен он был пре­тер­петь от за­вис­ти или не­спо­соб­но­сти сво­их свер­ст­ни­ков и на­чаль­ни­ков. Жа­лею, что не уда­лось мне по­мес­тить в мо­ей кни­ге не­сколь­ко строк пе­ра ва­ше­го для пол­но­го оп­рав­да­ния за­слу­жен­но­го вои­на.

И да­лее Пуш­кин за­клю­ча­ет:

Как ни силь­но пре­ду­бе­ж­де­ние не­ве­же­ст­ва, как ни жад­но при­ем­лет­ся кле­ве­та, но од­но сло­во, ска­зан­ное та­ким че­ло­ве­ком, ка­ков вы, на­все­гда их унич­то­жа­ет. Ге­ний с од­но­го взгля­да от­кры­ва­ет ис­ти­ну, а Ис­ти­на силь­нее ца­ря...[554].

Столь яв­ное эмо­цио­наль­ное сбли­же­ние двух пи­сем – Гек­кер­ну и То­лю, на­пи­сан­ных в од­но и то же вре­мя, ка­за­лось бы, по раз­ной при­чи­не, лиш­ний раз под­чер­ки­ва­ло, на­сколь­ко тес­но пе­ре­пле­лись в пред­став­ле­нии Пуш­ки­на эти про­бле­мы - от­но­ше­ние с ца­рем и от­но­ше­ние с Дан­те­сом. Две ве­щи раз­но­го масштаба, но одинаковый ко­рень и очевидное бесплодие де­лали не­из­беж­ным их одновременное раз­ре­ше­ние.

В позд­них вос­по­ми­на­ни­ях Вя­зем­ских со­дер­жит­ся мно­го стран­ных под­роб­но­стей, ко­то­рые не ук­ла­ды­ва­ют­ся в их ранние описания ду­эли, со­став­лен­ные в со­труд­ни­че­ст­ве с Фи­кель­мон и рас­про­стра­няе­мые в вы­со­ко­пар­ных пись­мах кня­зя сра­зу же по­сле ка­та­ст­ро­фы. Так бы­ва­ет, ко­гда па­мять от­ка­зы­ва­ет­ся играть в преж­ние иг­ры са­мо­лю­би­во­го соз­на­ния. О чем го­во­рит, на­при­мер, такое сви­де­тель­ст­во:

Пуш­кин не скры­вал от же­ны, что бу­дет драть­ся. Он спра­ши­вал ее, по ком она бу­дет пла­кать. «По том, — от­ве­ча­ла На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на, — кто бу­дет убит». Та­кой от­вет бе­сил его: он тре­бо­вал от нее стра­сти, а она не ду­ма­ла скры­вать, что ей при­ят­но ви­деть, как в нее влюб­лен кра­си­вый и жи­вой фран­цуз?[555].

Мож­но пред­по­ло­жить - и это бу­дет уме­ст­но и да­же ха­рак­те­ри­сти­че­ски вер­но - что, имен­но, в этот день - 26 ян­ва­ря, на­пи­сав пись­ма к Гек­кер­ну и То­лю, еще на­хо­дясь в воз­бу­ж­ден­ном со­стоя­нии, по­эт об­ра­тил­ся к же­не с во­про­сом, что она бу­дет де­лать, ес­ли ему при­дет­ся драть­ся на ду­эли с Дан­те­сом. Вряд ли раз­го­вор суп­ру­гов ог­ра­ни­чил­ся од­ной фра­зой. Вя­зем­ская не при­сут­ст­во­ва­ла при нем и вспо­ми­на­ла сло­ва са­мой На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны, ко­то­рая кая­лась, что не­дос­та­точ­но бе­реж­но от­но­си­лась к му­жу. Кня­ги­ня, ес­те­ст­вен­но, не упус­ти­ла слу­чая вы­вес­ти мо­раль и уяз­вить вдо­ву по­эта. Но то­гда, за су­тки до ду­эли, речь шла со­всем о дру­гом. Суп­ру­ги, ве­ро­ят­но, об­су­ж­да­ли про­шед­ший ве­чер у Вя­зем­ских. На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на оп­рав­ды­ва­ла свое спо­кой­ное по­ве­де­ние тем, что об­ра­ща­лась с Дан­те­сом как с род­ст­вен­ни­ком. И то­гда Пуш­кин за­дал свой по­лу­шут­ли­вый, но очень важ­ный во­прос, и по­лу­чил от­кро­вен­ный от­вет - бу­ду пла­кать о том, кто по­гиб­нет. А что она мог­ла ска­зать? Бла­го­сло­вить по­эта на убий­ст­во му­жа се­ст­ры? Или при­гро­зить тем, что на­ло­жит на се­бя ру­ки? Раз­ве это мож­но на­звать вы­бо­ром?!

Бли­же к по­луд­ню Пуш­кин вы­шел из до­ма и на­пра­вил­ся в гос­ти­ни­цу Де­му­та к Тур­ге­не­ву, с тем, что­бы оз­на­ко­мить­ся с до­ку­мен­та­ми, ко­то­рые на­ка­ну­не тот по­лу­чил от Сер­би­но­ви­ча. Это бы­ла пер­вая пар­тия ис­то­ри­че­ских ма­те­риа­лов, до­бы­тых Тур­ге­не­вым в па­риж­ских ар­хи­вах и пе­ре­пи­сан­ных опыт­ным пи­са­рем. Спус­тя двое су­ток обес­ку­ра­жен­ный друг по­эта пи­сал А. И.Не­федь­е­вой:

третье­го дня про­вел с ним часть ут­ра; ви­дел его ве­се­ло­го, пол­но­го жиз­ни, без ма­лей­ших при­зна­ков за­дум­чи­во­сти: мы дол­го раз­го­ва­ри­ва­ли о мно­гом и он шу­тил и сме­ял­ся[556].

В днев­ни­ке же, ни­как не пред­ви­дя, что про­изой­дет назав­тра, Тур­ге­нев записал бег­ло, уточ­нив лишь вре­мен­ной ин­тер­вал их бе­се­ды:

26 ген­ва­ря. Я си­дел до 4-го ча­са, пе­ре­чи­ты­вая мои пись­ма; ус­пел толь­ко про­честь Пуш­ки­ну вы­пис­ку из па­риж­ских бу­маг[557].