В понедельник приезд Геккерна и ссора на лестнице[728].
Впрочем, первоначально запись выглядела иначе: «В понедельник приезд Дантеса с». Далее могло следовать: «с отцом» или «с Геккерном», а возможно и с «женой» или «с Екатериной». Но Жуковский заменил имена, как будто отредактировал ошибочное сообщение. Сам он при этой сцене не присутствовал, а пользовался чьим-то свидетельством - вероятно, опять же Александрины. Тело поэта уже перевезли в церковь, и посторонние покинули дом. Никто не мог помешать доверительной беседе родственников. И вряд ли Геккерны пошли на нее без участия Екатерины. Самостоятельное появление одного из них у вдовы вызвало бы неудобные вопросы, а вот сопровождение жены или невестки, желающей принести соболезнование сестре, выглядело бы вполне естественным и не нарушало норм приличия.
Состоялся ли разговор между сестрами, участвовал ли в нем Дантес или Геккерн, или все ограничилось тем, что визитеров не пустили в дом - сказать трудно. Ссора на лестнице могла произойти как до, так и после обмена любезностями. Жуковский, отметив место происшествия, ничего не написал о его участниках. Можно предположить, что зачинщицей скандала выступила Александрина, склонная к нравоучениям и патетике. Как уже говорилось, больнее всего дуэльная история ударила по ней. С одной стороны, она лишилась возможности перебраться к Геккернам, а с другой - потеряла Пушкина, который имел перед ней обязательства. Ее сестры могли хоть как-то утешиться: одна оставалась при муже, а другая - при детях, но с обеспеченным будущим. И только Александрине отводилась роль неутешной бесприданницы. Провожая Геккернов, она не сдержала гнева и сказала что-то резкое. Как бы то ни было, в этот день Наталья Николаевна не появилась у гроба мужа - сказалась больной. Возможно, это было отголоском визита Геккернов.
А тем временем, Тургенев усердно исполнял обязанности хроникера, составляя разнообразный «гербарий» из лиц и событий трагического дня, в который отпевали Пушкина:
В 11 часов нашел я уже в церкви обедню, в 10 Ѕ начавшуюся. Стечение народа, коего не впускали в церковь, по Мойке и на площади. Послы со свитами и женами. Лицо Баранта: единственный русский (фр.) - вчера еще, но сегодня генералы и флигель-адъютанты. Блудов и Уваров: смерть - примиритель. Крылов. Князь Шаховской. Дамы-посольши и пр. Каратыгин, молодежь. Жуковский. Мое чувство при пении. Мы снесли гроб в подвал. Тесновато. Оттуда к вдове: там опять Жуковский. ...Все описал сестрице и для других...[729].
«Смерть - примиритель» - писал Тургенев?! И сам тут же добавлял – «тесновато...». От чего же тесновато? Конечно, растерянность, если не сказать больше - паника. Весь генералитет собрался у гроба поэта. К чему бы это? Вероятно, потому что государь оказал благодеяния семье Пушкина. Но зачем столько торжественности, церемонности? Разве не понятно, что произошла семейная трагедия, драма ревности - сугубо частное событие? В том то и дело, что многие в это не верили и хотели понять, что происходит на самом деле.
Еще более непонятно было, как царь организовал похороны Пушкина?! Тургенев записал в дневнике от 2 февраля:
Жуковский приехал ко мне с известием, что государь назначает меня провожать тело Пушкина до последнего жилища его. Мы толковали о прекрасном поступке государя в отношении к Пушкину и к Карамзину[730].
О «прекрасном» поступке государя уже говорилось, но почему друзья так охотно согласились с почти тайным захоронением поэта? Иначе как смущением это объяснить невозможно! Читая хронику Тургенева, начинаешь понимать степень их растерянности:
Встретил Даршиака, который едет в 8 часов вечера, послал к нему еще письмо к брату ...У князя Вяземского написал письмо к графу Строганову, обедал у Путятиных и заказал отыскать кибитку. Встретил князя Голицына, и в сенях у князя Кочубей прочел ему письмо и сказал слышанное: что не в мундире положен, якобы по моему или князя Вяземского совету? Жуковский сказал государю, что по желанию жены. Был в другой раз, до обеда у графа Строганова, отдал письмо, и мы условились о дне отъезда. Государю угодно чтобы завтра в ночь. Я сказал, что поеду на свой счет и с особой подорожной. ...К Жуковскому: там Спасский прочел мне записку свою о последних минутах Пушкина. Отзыв графа Б<енкендорфа?> Гречу о Пушкине. ...Куда еду — еще не знаю. Заколотили Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним свою перчатку. Не поехал к нему, для жены[731].
По городу поползли слухи. Начались пересуды - состязание нелепостей, на первый взгляд, бессмысленных. Но как фрагменты всякой разбросанной мозаики, вместе они составляли живую картину тех дней - куда более полную, чем та, что спустя годы возникла из воспоминаний современников.
Девица М.К.Мердер – далеко не новичок в светской жизни (ей шел двадцать второй год) - с детской непосредственностью обозревала все, что происходило вокруг нее:
28-го января 1837 г. Четверг… Вот к чему привела женитьба барона Дантеса! Раз дуэли было суждено состояться, то уж не проще ли было покончить с мужем прежде, чем обвенчаться с сестрою его жены?[732]
Так она задавала невинный и вместе с тем весьма справедливый вопрос и сама же отвечала на него:
В моем распоряжении две версии. Тетя рассказывает одно, бабушка совсем другое - последнее мне милее. У бабушки Дантес-де-Геккерн является «галантным рыцарем». Если верить тете — «это - грубая личность».
Мердер разбирала самые пикантные новости:
Говорят, будто со дня свадьбы, даже ранее венчания, Пушкина преследовали анонимные письма. Одно из них он не в силах был переварить: под изображением рогов стояло множество имен обманутых мужей, выражавших свое восхищение по поводу того, что общей их участи не избежал человек, пользующийся репутациею далеко не добродушного, которому случается даже и поколачивать жену[733].
Рассуждая о финальном эпизоде поединка, она с удивлением заметила:
Возможно ли, имея простреленные внутренности, найти в себе достаточно силы, чтобы стрелять?
И самокритично добавила:
Бал...ин, очевидно, прав, говоря, что все женщины отдают предпочтение бездельникам: Дантес мне симпатичнее Пушкина... Матушка послала камердинера узнать, жив ли А.С.Пушкин[734].
В эти дни многие следили за состоянием поэта. М.Неверов писал 28 января С.П.Шевыреву в Москву:
Наш поэт, наш бедный Пушкин борется со смертию и, может быть, в эту минуту уже более не существует. Вчера вечером он имел жестокую дуэль со своим свояком Дантесом и ранен смертельно пулею в левый бок. Причины этого страшного приключения еще не известны, но по всему видно, что то была оскорбленная честь супруга; впрочем, зачем оскорблять, может быть, невинных - рассказываю факт и умолчу о толках, разнесшихся по городу. Не прошло трех недель, как Пушкин выдал сестру жены своей за Дантеса, и вот он на смертном одре. Дантес также ранен, но не опасно. Стрелялись в шести шагах - и два раза. Сегодня вечером Арендт сделал операцию Пушкину - отчаянную операцию - и, бог знает, какие будут следствия[735].