Достоверность своего фантастического сообщения Неверов подкрепляет «безупречным» фактом:
Я живу возле того дома, который занимает Пушкин, и нас разделяет только стена, так что получаю через человека известия о всех переменах с больным.
Что уж теперь говорить об откровениях тех, кто жил за квартал и более от дома поэта?! Они ведь тоже опирались на «надежные» источники...
«Пушкин убит на дуэли. Расскажу Вам подробности этого дела, тем больше, что я узнал их от самых верных людей. Александр Степанович слышал от князя Вяземского» - так начинал Н.Г. Осокин письмо к отцу 1 февраля в Вологодскую губернию и продолжал:
Пушкин был знаком одному кавалерийскому офицеру, сыну голландского посланника; этот офицер часто посещал жену Пушкина ...и имел на нее не слишком благородные виды; чтобы прикрыть эти преступные намерения, он притворился влюбленным в сестру жены Пушкина, придворную даму, и вынужденный обстоятельствами женился на ней, но через шестнадцать дней после свадьбы возобновил опять свои виды на жену Пушкина и, вероятно, не имея успеха, расславлял в обществе, что он имеет связи с его женой, - и был настолько бесстыден, что однажды приглашал его ехать на бал этими словами: «Поедем к графине, там сегодня будет много рогоносцев, тебе кстати быть там». Обиженный Пушкин пишет к его отцу самое пасквильное письмо - сын посланника вызывает его на дуэль, и 29 числа дуэль состоялась. Стрелялись из пистолетов на близком расстоянии, и Дантес стрелял первый и ранил Пушкина под сердце, - тот упал, но поднятый секундантами, раздробил руку Дантеса; тотчас его привезли домой, с два часа жил после дуэли, получил прощение императора и умер со словами: «Ах! пуля дура»[736].
Удивительно глупые слова! Но, в целом, они отражали точку зрения Вяземского, смотревшего на происходящее глазами литератора. «Какая драма, какой роман, какой вымысел сравнится с тем, что мы видели! Когда автором выступает Провидение, оно выказывает такую силу воображения, перед которой ничтожны выдумки всех сочинителей, взятых вместе» - писал он Мусиной-Пушкиной 16 февраля в Москву и тут же разворачивал перед ней картину воображаемого апокалипсиса:
Мои насмешки над красными принесли несчастье. Какое грустное, какое позорное событие! Пушкин и жена его попали в гнусную западню, их погубили. В этом красном столько же черноты, сколько и крови; надеюсь, вы заперли для него двери. Как-нибудь я расскажу вам подробно всю эту мерзость. Я должен откровенно высказать вам (хотя бы то повело к разрыву между нами), что в этом происшествии покрыли себя стыдом все те из красных, кому вы покровительствуете, все ваше Красное море. У них достало бесстыдства превратить это событие в дело партии, в дело о чести полка. Они оклеветали Пушкина, и его память, и его жену, защищая сторону того, кто всем поведением уже был убийцей Пушкина, а теперь и в действительности застрелил его[737].
Надо ли говорить, что Вяземский никому, никогда, ничего подробного об этой «мерзости» не рассказывал, что этим «разоблачением» он добивался одного - установить контроль над воображением испуганной дамы и добиться отставки конкурента?!
Вы должны довериться мне; вы не знаете всех данных, вы не знаете всех доводов, на которые опирается мое суждение; вас должна убедить моя уверенность, ее вы должны принять[738]
- восклицал он в демиургическом порыве и примерно тут же - 14 февраля писал великому князю:
Мы так никогда и не узнали, на чем было основано это предположение... Только неожиданный случай дал ему впоследствии некоторую долю вероятности. Но так как на этот счет не существует никаких юридических доказательств, ни даже положительных оснований, то это предположение надо отдать на суд божий, а не людской[739].
Как видим, не отдал! Но и помимо князя нашлось немало охотников подменить Провидение игрой воображения. А.Ф. Воейков писал А.Я. Стороженко 4 февраля в Варшаву:
Причиною ссоры между творцом «Онегина» и творцом пакостей была, как говорят, ревность ...одна дама, влюбленная в Дантеса, стала писать к Пушкину письма anonymes, в коих то предупреждала его, то насмехалась над ним, то уведомляла, что он принят в действительные члены Общества рогоносцев. Жена Пушкина кокетствовала с ним и тем еще больше разжигала ревность мужа, в жилах которого кипела африканская кровь деда его Ганнибала. Однажды, встретив его у своей жены, Пушкин грозно спросил: зачем он так часто ездит к нему? Тот, не собравшись с духом, отвечал, что влюблен в сестру жены его. «Так женитесь же на ней!» возразил Пушкин. И тотчас же их обручили. 9 января нынешнего года была объявлена свадьба, а 27, как уверяют, он опять нашел в гостях у своей жены Дантеса и вызвал его на поединок[740].
Ревность, африканская страсть, появления загадочной дамы, встречи Дантеса и Натальи Николаевны в доме Пушкина - все это очень напоминает воспоминания Соллогуба. То, что Воейков черпал свои сведения не от Вяземского и Жуковского, своего ближайшего родственника, видно из сообщения, которое явно расходится с желанием друзей «облагообразить» кончину поэта: «Пушкин уже сам потребовал священника и приобщился св. тайн прежде, чем получил всемилостивейший рескрипт государев». Желчный и неуживчивый Воейков замечает и другую малоизвестную, но довольно важную, подробность, о которой еще пойдет речь:
Два сына его взяты в пажи, дочери в один из женских институтов; в указе камер-юнкер Пушкин наименован камергером.
Большинство людей, едва соприкасавшихся с пушкинским окружением, получали оттуда отрывочные, зачастую противоречивые, сведения. Попытка объединить их, связать в единое целое, неизбежно приводила к появлению новых фантастических версий катастрофы, не лишенных внутренней логики, но далеких от реальности. Так, спустя почти две недели после трагедии, наслушавшись всякого о поэте, писатель-сибиряк И.Т.Калашников писал П.А.Словцову в Тобольск:
В течение двух прошедших недель здесь все говорило, спорило, шумело о смерти Пушкина. ...Дантес волочился за женою Пушкина. ...Как бы ни было, но Пушкин начал получать безымянные письма, где, предостерегая его насчет жены, злобно над ним насмехались. Наконец он выведен из терпения; едет к Дантесу; спрашивает его о причине частых посещений его дома; этот отвечает, что он имеет виды на сестру его жены; Пушкин ловит его за это слово; Дантес женится; но злоба и злословие не умолкает. Говорят, на бале графа Воронцова барон Геккерн позволил себе вслух сказать какую-то насмешку (о рогах); Пушкин вышел из себя и послал к нему громовый ответ, где, сказывают, назвал его, за то, что участвовал в интриге своего сына (усыновленного) и уговаривал жену Пушкина, назвал... само собою разумеется, как. Тогда завязалась дуэль.
Здесь все поначалу согласуется с мнением ближайших друзей Пушкина, например, Вяземского. Но вот описание бала у Воронцова уже принимает вольный характер, а последующее уточнение о соборовании поэта возвращает к Воейкову: