— Так ты нервничаешь?

— Oui, — тихо ответил он.

Я ничего не смогла с собой поделать и нахмурилась:

— Ты передумал насчет предложения?

Он посмотрел на меня с удивлением на лице:

— Mon Dieu[16], конечно нет! — Он обнял меня, а затем отстранился, удерживая руки на моих плечах, так что мы могли видеть лица друг друга. — Ma petite, ты сделала меня самым счастливым мужчиной, ответив «да». Никогда не сомневайся, что я в восторге от нашей помолвки и в предвкушении от более официальной ее реализации.

Я еще сильнее нахмурилась:

— Официальной? Зачем Официальной?

— Затем что я правитель вампиров Америки, и вроде как не могу обручиться по-тихому.

— А это что еще значит?

— Это значит, что как только ты, Мика и любой, кого мы решим включить в список помолвленных определятся, кто за кого пойдет, мы объявим о нашем решении, каким бы оно ни было.

— Хорошо, это звучит вполне сносно, так почему ты нервничаешь?

— Так, пустяки, — отмахнулся он и отступил на шаг, проводя руками по кружеву своей рубашки на жемчужных пуговицах. На самом деле кружево проходило по обоим сторонам от пуговиц вплоть до воротника, который был расстегнут и выправлен поверх черного бархатного пиджака, длиной ровно до талии. Последний раз, когда я видела на нем эту рубашку, воротник был застегнут до предела и стоял высоко, так что мягкие, вышитые белые на белом кружева обрамляли край его подбородка. Он расстегивал воротник только когда его день подходил к концу или находился в приватной обстановке.

— Ты в порядке? — спросила я.

Он издал резкий, раздраженный звук:

— Мне уже больше шести сотен лет; можно было бы подумать, что я должен перерасти такие глупости.

— Какие глупости?

— Нам надо забрать наших юношей и удалиться в отель, но мне сказали, что наш chat со своей семьей.

Chat с французского переводилось как «кот», а значит, он говорил про Мику. Натаниэля он называл minet — котенок, или киска с французского.

— Так пойдем, проведаем его отца. Это будет не просто, но…

Он покачал головой:

— Не печальная участь его отца так тревожит меня.

— А что тогда?

— Знакомство с семьей Мики будет проблематично.

— Он тебя не представил?

— Я пришел сразу к тебе, так что у него не было времени представить меня.

— Тогда ничего не понимаю.

Он вздохнул:

— Я веду себя как девчонка, да?

— Если ты про то, что ты меня окончательно запутал, то да.

— Я хочу поприветствовать Мику, утешить его, но не уверен, что он захочет, чтобы я делал это на глазах у его родных. Я вампир и мужчина. Мне сказали, что они очень религиозны.

Я улыбнулась:

— Некоторые, но его родители нормально отнесутся в части насчет парень-с-парнем. — Я объяснила ему внутреннюю политику родителей Мики.

К тому времени, как я закончила, Жан-Клод уже смеялся:

— Мика терзался из-за того, что подумает его семья о нем и Натаниэле, а все это время у них был собственный ménage-à-trois. Это слишком идеально.

Я кивнула, улыбаясь:

— Они не парятся по поводу того, что он оборотень, так что, думаю, к вампирам тоже отнесутся нормально.

— Так они приняли вас обоих и Натаниэля к своему семейному очагу?

— Все прошло очень хорошо, — сказала я.

— Но ménage-à-trois куда приемлемее наших более расширенных отношений.

У меня, наконец, появилась догадка, почему он был как на иголках:

— Ты беспокоишься о том, как тебя представит Мика своей семье?

Он изобразил это изящное галльское пожатие плечами, что значило все и ничего.

Я подошла к нему и обернула руки вокруг его талии, а он положил руки мне на плечи. Я посмотрела на него и улыбнулась:

— Думаю, то, что ты волнуешься о Мике и его семье, одна из самых милых вещей, что я от тебя слышала.

— Это не мило, ma petite, это смешно. Единственный мужчина, которого он любит, это Натаниэль, и я это знаю.

— Но и ты его любишь не так как Ашера.

— Это правда, но Ашера теперь уже не с нами.

— Вообще-то, я пообещала Деву, что поговорю с тобой о нем.

— А что там с Ашером и нашим красавцем Дьяволом?

— Дев скучает по нему.

— Многие из нас скучают по нему, ma petite, — сказал он, и едва заметная интонация в его голосе дала мне понять как много в этих «нас» было от него.

— Ты говорил с ним недавно?

— Да.

Я изучала его прекрасное, нечитаемое лицо. Он скрывал от меня все, что чувствовал и думал, а значит либо не хотел этим делиться, либо я из-за этого расстроюсь. И, кажется, у меня была одна догадка.

— Ашер рассказал тебе о своем новом мужчине?

Жан-Клод напрягся и замер, став таким неподвижным, как людям не свойственно. Змеи могут так замереть, застыть или вытянуться, прикинувшись веткой, ожидая пока минует опасность или пока добыча подберется чуть ближе.

— Я так понимаю молчание — знак согласия.

— Он упомянул о своем новом кавалере, — сказал Жан-Клод пустым и нейтральным, на какой только был способен голосом. Раньше я думала, что ему плевать, но теперь знала, что иногда самый нейтральный тон значил, что он чертовски нервничал.

— Дев хотел позвонить Ашеру, пока я приводила себя в порядок.

— Да? — опять его голос был чересчур нейтральным.

— Угу. — Я сжала руки на его талии. — Дев хотел уточнить, сколько из всех гадостей, что наговорил ему Ашер было правдой и сколько из них только чтобы насолить нашему Дьяволу.

Жан-Клод посмотрел на меня, лицо его все еще оставалось осторожно-нейтральным:

— У Ашера талант на жесткое словцо.

Я кивнула:

— Дев так по нему скучает, что готов отказаться от всех ради Ашера.

Жан-Клод позволил своему выражению слегка дрогнуть:

— Что заставило Мефистофеля изменить свое мнение?

— Он никогда ни по кому так не скучал, как по Ашеру. Не думаю, что он осознавал, будто кто-то может стоить того, чтобы ради него отказаться от всех остальных.

— Наш Дьявол никогда раньше не был влюблен?

— Видимо, нет.

— Нет, потому что только любовь способна превратить расставание в сущий ад.

— Ага.

Его тело расслабилось и он, наконец, обнял меня, перестав просто держать. Эта тревожная, почти рептильная неподвижность исчезла и его тело обрело подвижность, не просто ощущение пульса и жизни, а как будто он мог остановить и свою энергию, ауру. Может, оно так и было? Может это некая экстрасенсорная способность, эта вампирская неподвижность, при которой они могли ограничить не только физическое, но и все прочие «движения» в них.

— Это нормально, что ты скучаешь по Ашеру, — сказала я.

Он притянул меня к себе, и теперь моя голова покоилась у него на груди, в колыбели бархатного пиджака. Я прижалась к нему и по мягкости его пиджака знала, что это не настоящий бархат, а какой-то современный синтетический аналог. Современные вещи всегда мягче.

— Так ли, ma petite? Я скучаю по нему, но все еще не верю, что он усвоил урок, что мы хотели ему преподать. По телефону он довольно красноречиво отзывался о своем новом мужчине и как этот новый гиенолак ему ни в чем не отказывает.

Я попыталась отстраниться, чтобы увидеть его лицо, но он удержал меня на месте. Я не боролась, потому что иногда он так делал, когда не был уверен, что может контролировать выражение своего лица. Старые вампиры неосторожные выражения воспринимают как нечто потенциально опасное для себя. Их веками наказывали за неправильный взгляд не в то время, и это научило большинство из них скрывать свои настоящие ощущения. Жан-Клод сказал мне однажды, что на самом деле приходиться прилагать усилия, чтобы показать эмоции. Думаю, это перестало быть истиной, когда он стал метафизически близок со всем своими теплокровными слугами, типа меня. Мы передали ему часть своего тепла, но это стоило ему части своего выстраданного контроля.