Его одобрительно хлопнули по спине и чокнулись стаканами.
Словно дароносица на алтаре, на белой скатерти в окружении свечей возлежал огромный круг сыра. Кто-то назвал его «pecorino ignorante» — «невежественный пекорино». Этот сыр из овечьего молока сделан на старый лад и «не ведает» о новых требованиях государственной санитарной службы. Это незаконный пекорино, сваренный так, как должно варить сыр, говорит приготовивший его пастух, постукивая по форме костяшками пальцев в поисках естественной трещинки. Как скульптор, знакомящийся с камнем для статуи.
Почему мы всегда представляем пастуха старцем, беззубым, закутанным в шкуры, в надвинутой на лоб остроконечной шляпе? Этому было лет тридцать, у него светло-зеленые, как свежевыжатое оливковое масло, широко расставленные глаза. На нем бежевый свитер с воротом-хомутом, на ногах пара отличных сапог. Он — представитель шестого поколения овцеводов и сыроваров, живет с семьей в каменном доме восемнадцатого века, стоящем среди лугов, где пасутся его стада. Он гоняет на «Харлее», но оставляет его на краю пастбища, чтобы не напугать овец. Привезенный им сыр — завернутый в табачные листья трехкилограммовый круг, два года вызревавший в унаследованной от предков терракотовой форме — рассыпался бронзовыми крошками, когда он взломал корочку, ударив молотком по рукояти широкого ножа. Народ выстроился в очередь. В руках у каждого был бумажный стаканчик с черным медом. Каждый, получив свой кусок, макал его в мед и съедал как единственную в мире пищу. Воистину, «невежественный сыр»!
Еще один стол был уставлен девятью или десятью сортами оливкового масла и душистыми, как цветы апельсина, кексами. Вкус и запах у каждого отличается, как руки и души кухарок. Многие, из вежливости или от жадности, старались попробовать по чуть-чуть от всего. Тем временем Мауриция все стерегла свое вино, подливая холодного при первых признаках бурления, а Миранда Пышногрудая рассказывала о чудесах святого Антония стайке детей, пыхтя сражавшихся за право подержать серебристый воздушный шар.
О празднике святого Антонио мы узнали из объявлений, от руки написанных крупными подтекающими буквами. Они висели на каждом фонарном столбе и под каждым мостом у дороги вдоль озера: «Festa di SantʼAntonio Abate, 17 Gennaio».
— Видел объявление? Это сегодня. Сегодня — день святого Антонио. Не хочешь заглянуть? — рискнула спросить я, хотя губы моего мужа были поджаты, язвительность затаилась в заострившихся резких складках щек, а ладони ритмично похлопывали по баранке руля.
Мы возвращались в Сан-Кассиано после еще одного дня, впустую потраченного на поиски дома. «Очередного дома», как говорил Барлоццо.
Со временем человек привыкает к уловкам, пыли в глаза и тихому презрительному шипению, сопутствующим покупке и продаже (и даже аренде) столь субъективно воспринимаемого предмета, как стены и пространство между ними. Но нынешний день был сплошным издевательством. Поэтому я промолчала, не получив ответа на свой вопрос о святом Антонии. Понимала, что муж всеми силами старается не примешивать к мыслям о неком рыжебородом агенте размышления об убийстве.
Означенный агент повез нас смотреть, как он выразился, «сельский дом» в одной из коммун, окружавших великолепный, расположенный на холме городок Тоди. Всю дорогу, сидя с нами в машине, он воспевал освещение, поразительную мягкость света, окутывающего дом в любое время суток.
— Luminosissima, наисветлейший, — закончил он, подъезжая к цели.
Так оно и было. И крыша ему не препятствовала.
— Ах да, крыша! Насчет нее договорились — ждем только permessi, разрешения от сопите, городского совета. Вы ведь знаете, тут мы не решаем, но нас заверили, что работы начнутся на следующей неделе. Через месяц-другой закончат.
Сколько раз мы слышали эту песню о permessi, сколько раз наши вопросы и недоумение расшибались об одно-единственное упоминания о сопите, произнесенное агентом.
— А пока посмотрите: в винном погребе две дополнительные комнаты, — продолжал он, открывая подгнившую дверь в смрадное подземелье, заваленное инструментами и кастрюлями, оставшимися от лучших времен.
Я вдруг почувствовала, что сил больше нет, что мне больше не нужен ни Рыжебородый, ни permessi. Что касается великой идеи comune, ну…
— Признайте, signori, это просто мечта иностранца, нет? — продолжал Рыжебородый. — Жить под солнцем Италии…
Говоря, он ощипывал засохшие бутоны с куста гортензии — даже его утомила эта игра. Понурившись, молча, он отвез нас обратно в центр городка, по дороге раскручивая с шеи красивый зеленый шарф. Актер, снимающий костюм. Впрочем, Рыжебородый выступал только в финале дня. Спектакль начался с восьми утра.
Первой остановкой у нас был осмотр «un appartamento in affito, centra storico di Todi; terzo piano di un palazzo prestigioso del settecento, restaurato in modo pittoresco», сдающейся в аренду квартиры в историческом центре Тоди: третий этаж престижного здания семнадцатого века, живописно отреставрированного. Помимо самой рекламы, нас очаровали уже pòrtone, ворота во двор. Длинный сумрачный проход, тусклый потрескавшийся мрамор — колонны цвета ржавчины и винного оттенка, смутные и светящиеся в пыльном свете.
С забившимися сильнее сердцами, улыбаясь своей удаче и едва касаясь огораживающего бархатного шнура, мы поднимались по низким ступеням, мягким изгибом взлетавших на три этажа и резко оборвавшихся перед огромной двойной дверью — из резного дерева, со скошенным карнизом, с тусклым блеском спелого черного винограда. У меня перехватило дыхание. Молотками служили две бронзовые головки мавров. Я резко постучала три раза и замерла, готовясь вступить в свой новый дом, отдергивая жакет, поправляя шляпку над бровями. Где же Фернандо? Он, отдуваясь, одолел последний изгиб лестницы в тот миг, когда синьор Лука из агентства недвижимости открыл дверь. Поклоны и рукопожатия состоялись перед дверью.
Изысканность и «живописность» разделял лишь дверной порог. Низкие подвесные потолки, гладко оштукатуренные стены, пупырчатые матовые абажуры с яркими лампочками и пластиковые плинтусы задавали тон гостиной. Дом был задушен, варварски ограблен, лишен малейших архитектурных и культурных намеков на эпоху Ренессанса, ни малейшего проблеска его духа и настроения.
Наверное, дальше все не так страшно, твердила я себе. Я сознавала, что мой муж с агентом топают у меня за спиной, но слышала только собственный скорбный стон. Я открывала и закрывала двери, одну за другой, первую очень медленно, дальше — быстрее, пока не перепробовала все, не убедилась, что расчленение трупа завершено. Шесть спален — постмодернистские кубы, каждая по восемь квадратных футов. Две ванные с металлическими душевыми кабинами, втиснутыми напротив лилипутских унитазов из детсадовского туалета. Главной изюминкой стала кухня фабричной сборки, приткнувшаяся в темном углу за переборкой из яркого пластика. Темно-желтого тисненого пластика. Фернандо, лучше меня сохранявший присутствие духа перед лицом любых ужасов, слушал, как синьор Лука, глядя на нас бараньими глазами, перечислял возможности использования этих апартаментов.
Мы могли бы сдавать комнаты иностранным студентам, приезжающим в Тоди изучать итальянский, говорил он, или студентам музыкальных курсов, или начинающим художникам и скульпторам. Еще лучше, мы могли бы дать что-то вроде rapporto — эвфемизм для взятки — местному театральному менеджеру, чтобы нам присылали актеров и звезд рока. Всего-то и надо, что брать арендную плату на пару тысяч лир ниже, чем в самом дешевом отеле, и — пфф! — готово, провозгласил он, взмахнув руками и откинув голову, словно дирижируя «Апассионатой». Мысль, что мы ищем квартиру для себя, что мы ни словом не заикнулись ни ему, ни кому другому о желании содержать приют для бродячих скрипачей, даже не пришла в голову синьору Луке.
Из незамеченного нами очередного купе — еще одной спальни — выскочила вторая скрипка этого оркестра — Адольфо. Оба агента убеждены, что сдадут квартиру. Этим же утром. Нам или любому другому из двенадцати — я сосчитала, двенадцать — клиентов, записанных на листке из кожаной записной книжки синьора Луки. Фернандо упорно изображал интерес, задумчиво кивал, не замечая моих свирепых щипков. Кот и лиса добивались подписей, задатка и скрепления печатью трех сотен листов официальных бланков, составленных заранее и требовавших только вписать персональные данные арендатора. Они собирались закончить до обеда.
