Да, он действительно говорил и говорил. Немного спотыкался… испустил пару несмешных шуток, накаченная наркотиками публика залилась смехом… Отчего заминка? Я заметила некоторый шквал извинений, обращенный к Деметре на сумрачном помосте.

Рядом со мной Ализарин самодовольно зашептал:

— Давайте, давайте, не испортите все, девочки. — И затем добавил: — И где Джейсон? Он должен быть с ней… с Мадам, то есть. Она будет недовольна, если он не появится.

Неожиданно мужчина перестал трепаться. Новые огни расцвели во мраке, в середине нижней части зала, где Деметра и Джейн ранее шли в своей процессии. Я снова взглянула на возвышение. Там было темно, но освещенная центральная часть давала достаточно света, что бы я могла точно понять, что Джейн там больше не было. Одни ее волосы отсвечивали бы, как у Деметры. Джейн ушла? Возможно, она вышла поблевать.

Сквозь пол поднималась сцена.

На сцене стояли они, по двое в каждом углу квадрата. Блэк Чесс и Айриса, Голдхоук и Кикс, Копперфилд и Шина, Верлис и Глая.

Все они были нагими, без украшений, только волосы на голове, волосы на гениталиях и металл тела.

Совершенство — лучшее одеяние. Кто-то когда-то это написал. Не могу вспомнить, кто. И в данном конкретном случае, здесь и сейчас, это было неоспоримой истиной.

Верлис стоял от меня дальше всех. Даже со спины я узнала бы его, но так и все.

И сейчас он не был больше Верлисом, которого я знала, впрочем, я никогда не знала его, верно? Будь честна, маленькая лгущая Лорен, ты ничегошеньки не знаешь об этом существе.

В том, что я часто провожу библейские параллели, виноват Дед. Возможно, я первая смогла соотнести с Библией то, что происходило на сцене.

Сначала на середину сцены вышла Айриса и вытянула вверх руки. И там, в ярком свете, мы наблюдали за ее метаморфозой. Она увеличивалась и вытягивалась, колонна мрака, затем блестящий источник. Она быстро и равномерно распростерла свое тело и волосы, и мы, замершие и ликующие, увидели, как она обернулась высоким и раскидистым древом. Осталось только ее лицо, наверху, среди изгибающихся, эбеново-черных сучьев, только ее прекрасные и аристократичные черты робота; полуприкрытые глаза, чуть изогнутые губы. Из ветвей развернулись сверкающие, черные листья, будто лезвия, а затем единственный блестящий плод медленно закачался на ветке. Золотое яблоко.

В начале…

Бытие.

Сцену пересекла Глая. Ее метаморфоз был необычайно более поразительным, если так можно выразиться. Она неожиданно взбежала по стволу дерева, в которое превратилась Айриса, и пока она бежала, ее нижние конечности, ее тело, становились чем-то иным. Она была теперь змеей из блестящей ртути, с гранатовыми чешуйками обрамляющими ее все еще человекоподобное лицо, ладони и руки, которыми она обняла дерево, расслабив обернутые вокруг него питоньи кольца.

Один из самых древних символов мира. Древо с Плодом. Змей.

Голдхоук и Кикс опустились на четвереньки. Передние и задние конечности уравнялись в размерах. Тела их скорчились, хотя они сами не двигались. Эти двое превратились в леопардообразных существ — в сфинксов — с золотыми гривами волос, но с лицами мужчины и женщины. Они побродили под деревом и отошли в сторону; Змея зашипела, глядя вниз на них, прошипела страшно, долго, и где-то напротив, в неосвещенной части зала, раздался человеческий смешок, и тут же звук разбивающегося бокала.

Блэк Чесс и Сильвер выступили одновременно. Они схватили друг друга в такое неистовое объятие, будто собирались бороться на арене Древнего Рима — и стали одним телом. Один человек, один элементаль: высокий, наполовину черный, наполовину серебряный, двуликий и четырехкрылый — одна пара крыльев алая, другая золотая. Они все разворачивались и разворачивались на колоссальных ногах, удвоенных в размере, огромные руки оставались неподвижными, крылья трепетали. Головы, чуть развернутые набок друг от друга, смотрели на нас красно-черными, поблескивающими глазами. Что за чудище это было? Ангел. Со странным, мгновенным искажением, оно отскочило и пропало в коре Древа.

Настала очередь Копперфилда и Шины. Разве мы могли забыть о них? Их красота была невыразима, она была… несправедливой. Их кожа — закатный свет, их волосы ниспадали нитями расплавленного шафрана. Ничего в них не отражало ни гомосексуальности, ни сексуальности как таковой, не говоря уж о чем-то смертном. Под ветвями Древа, на глазах золотых Сфинксов, они поцеловались, сливаясь в эротической, бесполой синхронности, находящейся за гранью полового возбуждения.

Безупречность Начала. Адам и Ева, Древо Познания, двуликий Ангел, кошачьи Стражи Господа.

Из присутствующих лишь я знала Деда, но разве мог быть хоть кто-нибудь в этой одурманенной и пропитой комнате, кто не знал бы изначальной истории Грехопадения?

Послание было ясным. Если Бог, или нечто иное, создал человека, МЕТА стала творцом супер-существ, превосходящих людей концептуально и структурно.

Шина и Копперфилд под Древом вызывали в памяти Сад Эдемский. Текст литературы среднего пошиба, но актерское мастерство и окружение в целом доводили эту сцену до невозможной глубины, больше устрашающей, нежели поэтичной.

И вот Глая, сворачивая и разворачивая кольца, вытянула свою змеиную руку и начала гладить чудесные волосы Шины, постепенно вовлекая ее в диалог. Копперфилд-Адам не видел этого, он играл с золотыми сфинксами-леопардами, в то время как Шину-Еву уводил блуждать Змей-искуситель Глая, а крутящийся, блестящий Плод срывался с ветви.

Адам и Ева вкусили Плод. Когда яблоко распалось на половинки (точно как мое сознание двадцать минут назад), из него вылез маленький, блестящий робот-червячок и уполз, незамеченный зрителями, среди которых пронесся легкий шелест отвращения.

Их прения продлились недолго. Они съели Плод, или притворились, что съели. Глая теперь наслаждалась покоем в ветвях Древа-Айрисы.

В этой версии не нужен был никакой Бог, прогуливающийся по Саду прохладным деньком. Адам и Ева падали в жуткую бездну в одиночку.

Трансморфы, они неожиданно обрели изъяны. И дело было вовсе не в неожиданном осознании собственной наготы, а в том, как они изменились. Он стал сутулым и угловатым, его волосы пожухли как сгоревшая трава. Она растолстела, ее живот вздулся, а груди обвисли. Их превосходную кожу испещрили нарывы, воспаления и шрамы. Вся эта ужасающая трансформация происходила медленными, отталкивающими, пульсирующими волнами.

Теперь аудитория замолкла. Люди понимали, даже они понимали, что перед ними было выставлено зеркало.

Это ли означало Грехопадение? Не потерю невинности, и не гнев сумасшедшего Бога моего Деда, но свержение до бытия смертного человека? Несовершенного, низкопробного, искаженного… никчемного?

Все мы, за исключением рукотворных детей мироздания, были отбросами?

Да.

Затем из-за дерева выступил двойной Ангел и с проклятьем изгнал их, скулящих, съежившихся, пресмыкающихся, рыдающих существ, когда-то бывших прекрасными и счастливыми. Пока сокрушенные призраки Шины и Копперфилда пересекали сцену, алхимический Ангел снова разделился.

Блек Чесс пробыл собой всего лишь мгновение. Как и Айриса, он возвысился сам над собой, растянувшись в завиток черной приливной волны, развернувшейся к потолку… Он снова превратился в дракона.

Возможно, никто здесь раньше не видел воочию трансформацию, по крайней мере, не видел так близко. Восклицания и сдавленные крики раздались отовсюду. И он, конечный Змей, широко раскрыл свои испещренные жилками крылья черного базальта, лавовой бронзы, и качнул своей крокодильей головой. На перфомаде Блек Чесс все это проделывал, но тогда он был в небе, далеко от наблюдателей, но даже тогда дело почти дошло до паники.

Когда открылась длинная пасть, и мы увидели в ее глубине языки пламени, это тоже было как на шоу. Но Блэк Чесс шире раздвинул челюсти, и сверкающие зубы, похожие на осколки луны, окрасились алым, когда пламя струей вырвалось наружу. Оно ударило в потолок. Появилось выжженное пятно, жгуче-черное и страшное, расползающееся как пятно крови.