Надо вам сказать, что моя мать была очень гордая и решительная. После удара она повернулась к нему и — я слышала это сама — сказала: «Я никогда тебе этого не прощу; между нами все кончено». На следующее утро мой отец, уже трезвый, просил у нее прощения, но она ничего не ответила, хотя он уезжал куда-то на две недели. Когда он уехал, она приказала запрячь капский фургон, уложила вещи, взяла кое-какие сбережения и отправилась со мной в Дурбан.
По прибытии в Дурбан моя мать поместила деньги в банк, чтобы получать небольшой доход в виде процентов. Затем, послав отцу письмо, в котором было сказано, во-первых, что он больше ее никогда не увидит и, во-вторых, что если он станет требовать меня к себе, то она прибегнет к помощи английского суда, который, несомненно, не позволит мне получить воспитание в доме пьяницы, мать вместе со мной отплыла в Англию.
Приехав в Англию, мы отправились в Лондон и поселились у моей тетки, которая прежде была замужем за майором Кингом, но к этому времени овдовела и жила с пятью детьми. Мой отец часто писал матери, прося ее вернуться, но она не соглашалась и, думаю, поступала нехорошо. Так продолжалось двенадцать лет или больше; наконец, в один прекрасный день, моя мать скоропостижно скончалась, и я стала обладательницей маленького капитала, приносившего доход в двести с лишним фунтов стерлингов в год, который она поместила таким образом, что никто не мог его тронуть. Случилось это приблизительно год тому назад. Я написала отцу о ее смерти и получила от него грустное письмо; у меня есть несколько его писем. Он молил меня приехать к нему, не дать ему умереть одиноким и говорил, что умрет с разбитым сердцем, если я не исполню его просьбу. Он уверял, что давно перестал пить, так как вино расстроило его жизнь, и прислал свидетельство об этом, подписанное судьей и доктором. И вот, несмотря на уговоры моих двоюродных братьев, сестер и тетки, я согласилась — и теперь пароход несет меня в Африку. Отец должен встретить меня в Дурбане, но каким образом мы будем существовать с ним вместе — не знаю. Мне хочется видеть его, так как, в конце концов, он мой отец.
— Ваш поступок заслуживает всяческой похвалы. У вас благородное сердце, — сказал задумчиво Роберт.
— Это мой долг. К тому же неблагоприятная сторона моего визита не страшит меня, рожденную в Африке и предназначенную для нее. В самом деле, будучи в Лондоне, я часто мечтала вернуться снова сюда, окунуться в воздух вельда, почувствовать себя далеко от городских улиц и лондонского тумана. Я молода и сильна и хочу видеть вещи естественные, а не те, что создаются рукой человека, хочу видеть то, что видела еще ребенком. Что же касается Лондона, то туда всегда можно вернуться.
— Или, по крайней мере, некоторые могут вернуться туда. Как ни странно, мисс Клиффорд, но я однажды встретился с вашим отцом. Вы все время напоминали мне встреченного мною человека, но я забыл его фамилию; теперь я припоминаю, его фамилия была Клиффорд.
— Где же вы с ним встретились? — удивленно спросила Бенита.
— В странном месте. Как я уже говорил вам, я еду в Южную Африку во второй раз, посетив ее четыре года тому назад, при совершенно иных обстоятельствах: тогда я прибыл из Европы для охоты на крупную дичь. Направляясь в глубь материка от Восточного берега, мы с братом — его, бедняги, уже нет в живых — попали в Землю Матабеле, на берега Замбези. Не найдя там много дичи, мы собирались двинуться на юг, но туземцы рассказали нам об удивительных развалинах на холме, над рекой, в нескольких милях от нас. Оставив фургон по эту сторону высокой гряды, через которую его было бы трудно перевезти, мы с братом захватили ружья, мешок с провизией и двинулись в путь. Цель нашего путешествия оказалась дальше, чем можно было предположить, созерцая ее с вершины горы, которую нам пришлось одолеть, поэтому, прежде чем мы достигли конечного пункта, уже стемнело.
Перед развалинами мы заметили фургон и палатку и, решив, что они принадлежат белым, пошли к этой стоянке. В палатке светился огонь, пола ее была откинута, так как стояла очень жаркая ночь. В ней сидело двое людей: старик с седой бородой и красивый малый, лет сорока, с темными, пронзительными глазами и с черной остроконечной бородкой. Оба обитателя палатки рассматривали груду золотых бусин и безделушек, лежавших на столе между ними. Я хотел заговорить, но в эту минуту чернобородый человек услышал или увидел нас; схватив ружье, прислоненное к столу, он быстро повернулся и прицелился в меня.
«Ради Бога, не стреляйте, Джейкоб, — сказал старик, — это англичане». — «Во всяком случае, лучше, если они умрут, — ответил тот мягким голосом, в котором слышался легкий иностранный акцент. — Нам не нужно ни шпионов, ни воров!» — «Мы ни то ни другое, милейший, а что касается стрельбы, то я тоже умею обращаться с огнестрельным оружием», — заметил я и в свою очередь навел на него винтовку.
Он опустил свое ружье, и мы объяснили, что отправились в археологическую экспедицию. В конце концов наши отношения сделались вполне дружескими, хотя мы с братом держали ухо востро по отношению к мистеру Джейкобу — фамилии его я не припомню; он слишком много играл ружьем и вообще казался мне человеком с темным и таинственным прошлым. Короче, когда ваш отец (старик — это был ваш отец) убедился в том, что имеет дело с людьми совершенно безвредными, он откровенно рассказал нам, что они, то есть он и мистер Джейкоб, ищут клад, два или три столетия тому назад спрятанный, судя по рассказам, в этом холме какими-то португальцами.
Однако их подстерегали неприятности: племя макаланга, жившее в крепости (крепость и была теми развалинами, которыми мы заинтересовались), что носила название Бамбатсе, не соглашалось позволить им производить раскопки, мотивируя свой отказ тем, что холм этот посещается призраком и что если они выполнят просьбу белых, то на голову племени обрушится несчастье.
— И что же, удалось им в конце концов отыскать золото? — спросила Бенита.
— Не могу вам сказать, потому что на следующий день мы отправились назад; но, прежде чем уйти, мы посетили племя макаланга, которые, не видя в наших руках заступов и кирок, с охотой нас приняли. Кстати, те золотые вещицы, за рассматриванием которых мы застали вашего отца и его партнера, были найдены в каких-то древних могилах вне крепостных стен и ничего общего с пресловутым мифическим кладом не имели.
— А как выглядели развалины? Я люблю отголоски минувшего, — снова вставила Бенита.
— О, удивительно! У подошвы холма — гигантская каменная стена, выстроенная Бог ведает кем, затем, на середине холма, другая такая же стена и, наконец, близ вершины — третья, подобная двум первым, окружавшая, как я понял, некое святилище. А над всем этим, на краю обрыва, красовался огромный гранит конической формы.
— Созданный человеческими руками или же естественный?
— Не знаю. Нас не пустили за третью стену; мы были представлены их светскому и духовному главе в одном лице, замечательному старцу, весьма мудрому и очень симпатичному. Я помню, он сказал мне, что мы с ним встретимся снова. Это показалось мне странным. Я спросил его о кладе и о том, отчего он не позволяет белым производить раскопки. Он ответил, что ни белые, ни черные никогда не смогут найти клад, и только одна женщина найдет его в определенное время, а именно когда этого пожелает Дух Бамбатсе, под чьей охраной и находится упомянутый клад.
— А что это за Дух Бамбатсе, мистер Сеймур?
— Не могу сказать вам ничего определенного, ибо сам не добился никакого толку. Слышал только, что дух этот вырастает в виде белой женщины, которая иногда на восходе солнца или при лунном свете появляется на вершине того гранитного конуса, о котором я только что говорил вам. Помню, как я, чтобы узреть ее, поднялся до рассвета, поступив, как полный идиот, поскольку, конечно, ничего не увидел. Больше мне ничего не известно об этом призраке.
— Скажите, мистер Сеймур, вы беседовали с моим отцом — я подразумеваю, наедине?
— Да, немного. На следующий день он проводил нас до нашего фургона и, как мне показалось, был доволен переменой компании. Странного тут ничего не было, потому что он, как и я, получил воспитание в Итоне и Оксфорде и, каковы бы ни были его недостатки, — хотя мы не заметили и признака их, ибо он не проглотил при нас ни капли вина, — в нем виден джентльмен, чего нельзя сказать о Джейкобе. Тем не менее этот Джейкоб оказался довольно начитанным субъектом, в особенности в области отвлеченных материй, и мог болтать чуть ли не на всех языках мира — словом, умный и ловкий пройдоха.
