Женщина обернулась с безумным яростным криком и бросилась на Наду с намерением задушить ее руками. Умслопогас, стиснув зубы, вырвал копье из раны и ударил им безумную. Женщина подняла большой камень и с силой швырнула его в мальчика.

Удар был так силен, что камень, ударившись о другой, разлетелся вдребезги. Умслопогас снова ударил женщину, и на этот раз так ловко, что копье пронзило ее насквозь, и она мертвая упала на землю. Нада перевязала глубокую рану на плече Умслопогаса, после чего с большим трудом дети добрались до крааля, где рассказали мне эту историю.

Однако дело тем не кончилось. Некоторые из наших единоплеменников стали роптать и требовать смерти Умслопогаса за то, что он убил женщину, одержимую духом. Но я сказал, что никто не тронет его. Он убил безумную, защищая свою жизнь и жизнь сестры, а всякий имеет право защищаться. Нельзя убить только того, кто исполняет приказание короля. «Во всяком случае, — говорил я, — если женщина и была одержима духом, то дух этот был злым духом, потому что добрый дух не станет требовать жизни детей, а лишь животных, тем более что у нас не в обычае приносить Аматонго, духам предков, человеческие жертвы, даже во время войны, — это делают только собаки племени басуто».

Однако ропот все увеличивался. Колдуны в особенности настаивали на смерти мальчика, они предсказывали всевозможные несчастья и кары за смерть безумной, одержимой духом, если убийца ее останется в живых, и в конце концов дело дошло до самого короля.

Чака призвал меня и Умслопогаса, а также колдунов. Сначала колдуны изложили свою жалобу, испрашивая смерти мальчика. Чака спросил, что случится, если мальчик не будет убит. Они ответили, что дух убитой женщины внушит ему чинить зло королевскому дому. Чака спросил, внушит ли дух причинить зло лично ему — королю Колдуны, в свою очередь, спросили духов и ответили, что опасность грозит не ему лично, а одному из членов королевской семьи после него. На это Чака сказал, что ему нет дела до тех, кто будет после него, и до их счастья или несчастья. После этого он обратился к Умслопогасу, отважно смотревшему ему прямо в глаза, как равный смотрит на равного.

— Мальчик, что ты можешь сказать, чтобы не быть убитым, как того требуют эти люди?

— А то, великий король, — ответил он, — что я убил безумную, защищая свою собственную жизнь!

— Это еще не важно, — сказал Чака, — если бы я, король, пожелал убить тебя, осмелился бы ты убить меня или моего посланного? Итонго, поселившийся в этой женщине, был, несомненно, царственный дух, который приказал убить тебя, и ты должен был подчиниться его воле. Что ты можешь еще сказать в свою защиту?

— А вот что, Слон, — ответил Умслопогас, — если бы я не убил женщину, то она убила бы мою сестру, которую я люблю больше своей жизни!

— Это еще ничего не значит, — сказал Чака, — если бы я приказал убить тебя за что-нибудь, то разве не приказал бы убить и всех твоих близких? Не могли поступить так же и царственный дух? Если ты не имеешь ничего более сказать, то ты должен умереть!

Признаюсь, мне становилось страшно. Я боялся, что Чака в угоду колдунам убьет того, кого называли моим сыном.

Но мальчик Умслопогас поднял голову и храбро ответил, не как человек, просящий о сохранении своей жизни, а как человек, защищающий свое право.

— Вот что я скажу, победитель врагов, и если и этого будет недостаточно, то не будем больше говорить — вели меня умертвить. Ты, король, не раз приказывал убить эту женщину. Те, кому ты поручал исполнить твое приказание, щадили ее, считая женщину одержимой духом. Я же в точности исполнил приказание короля, я убил ее — будь она одержима или нет, так как король повелел умертвить ее, а потому я заслужил не смерти, а награды!

— Хорошо сказано, Умслопогас! — ответил Чака. — Пусть дадут десять голов скота этому мальчику с сердцем взрослого человека, его отец будет стеречь их за него. Ты теперь доволен, Умслопогас?

— Я беру должное и благодарю короля, потому что он платить не обязан, а дает по своей доброй воле! — ответил мальчик.

Чака на мгновение замолчал, начиная сердиться, но вдруг громко расхохотался.

— Да, да, этот теленок похож на того, что был занесен много лет тому назад в крааль Сензангаконы! Каким был я, таков и этот малый. Продолжай, мальчик, идти по этой дороге и, может быть, в конце ее найдешь тех, кто будет встречать тебя королевским приветствием «Байете!». Но смотри! Не попадайся на моем пути — вместе нам будет тесно! А теперь ступай!

Мы ушли, но я заметил, как колдуны продолжали ворчать про себя. Они были недовольны и предвещали всякого рода несчастья.

Дело в том, что они завидовали мне и хотели поразить в самое сердце через того, кто назывался моим сыном.

Некоторое время все было тихо, и так продолжалось до конца Празднества первых плодов.

Немало людей погибло за эти празднества, но тогда же происходило Великое Ингомбоко, или вынюхивание колдунов. Многих заподозрили в колдовстве против короля. В то время в Земле Зулу положение было таково, что все племя трепетало перед чародеями. Никто не мог спать спокойно, так как не был уверен, что на другое утро его не тронут жезлом исангомас, как назывались вынюхивавшие колдунов, и не приговорят к смерти.

Чака молчал и был доволен, пока исангомас выслеживали только тех, от кого он сам желал отделаться, но когда они стали преследовать свои собственные интересы и подвергли смерти его любимцев, король стал гневен. Обычай страны требовал немедленной смерти тех, на кого указывали колдуны. Той же участи подвергалась и вся семья этого человека. Сам король редко мог спасти даже тех, кого любил.

Однажды ночью я был призван к королю по случаю его нездоровья. В этот день происходило Ингомбоко, и пятеро храбрейших военачальников были заподозрены вместе со многими другими. Все они были умерщвлены, послали также убить их жен и детей. Чака, очень рассерженный этими убийствами, призвал меня к себе.

— Мбопа, сын Македамы, теперь в Земле Зулу правят колдуны, а не я! — обратился он ко мне. — Чем же это кончится? Чего доброго, они в конце концов меня самого заподозрят и убьют. Эти исангомас одолевают меня, они покрывают страну, как ночные тени. Научи меня, как отделаться от них.

— Тот, кто идет по мосту копий, о король, падает в бездну небытия! — ответил я мрачно. — Сами колдуны не могут удержаться на этом мосту. Разве у колдунов не такое же сердце, как у других людей? Разве кровь их нельзя пролить?

Чака как-то странно взглянул на меня.

— Ты, однако, очень храбрый человек, Мбопа, что осмеливаешься говорить такие слова мне, — сказал он. — Разве ты не знаешь, что тронуть исангомас — кощунство?

— Я говорю то, что сам король думает, — ответил я. — Слушай, о король! Правда, что тронуть настоящего исангома — кощунство, а что, если исангома этот — лжец? А что, если он обрекает на смерть напрасно и лишает жизни неповинных людей? Разве кощунство подвергнуть его той участи, которой он подверг многих других? Скажи-ка, король!

— Это ты хорошо сказал, Мбопа, — ответил Чака. — А теперь скажи мне, сын Македамы, как можно было бы доказать это?

Тогда я нагнулся и шепотом сказал королю несколько слов на ухо. Чака уныло склонил голову. Я сказал так, отец мой, потому что сам видел зло, причиняемое исангомас. Я ведь знал все их тайны, а потому боялся за собственную жизнь и жизнь дорогих и близких моему сердцу людей. Все колдуны и исангомас ненавидели меня как человека, знакомого с их колдовством, как человека с проницательным взором и тонким слухом.

Однажды утром, спустя некоторое время после вышеприведенного разговора с королем, в краале случилось нечто небывалое.

Сам король выскочил утром из своей хижины, громко созывая народ, чтобы посмотреть на зло, причиненное ему неизвестным колдуном.

Все немедленно сбежались, и вот что представилось глазам нашим. На пороге ворот, ведущих в Ум-Длункулу, жилище короля, видны были большие кровавые пятна.