Рыцари наблюдали за тем, как бились противники, с неменьшим интересом, чем прежде за поединком между Ульрихом и Дитмаром, — и поплатились за это. Сторонники Роланда заметили слишком поздно, что Флорис и Рюдигер приблизились со своими рыцарями, а когда увидели их, то показали абсолютную неготовность противостоять настоящему войску. Защитники Лауэнштайна бежали, словно мыши от кота. Остался один лишь Ульрих — он продолжал наносить удары Ханзи, словно викинг.

— Сдавайтесь, господин из Штайнбаха! — грозным голосом потребовал Флорис.

Рюдигер поспешил к Дитмару. Юный рыцарь, шатаясь, стоял недалеко от дерущихся. Он был не очень серьезно ранен, но, похоже, никак не мог поверить в то, что ему удалось пережить поединок.

Однако Ульрих из Штайнбаха был уверен в своей победе. На одно мгновение он отвлекся, чтобы оглянуться на Флориса. Это было роковой ошибкой: Штайнбах издал последний хрип, когда клинок Ханзи пронзил его горло, и упал с лошади.

— Как бы не так — сдавайся! — довольно произнес сын грабителя и холодно посмотрел в потухающие глаза своей жертвы. — Я поклялся, что пролью кровь этих двух хряков за Франца. Хотя еще больше мне хотелось бы их повесить!

Флорис посмотрел на жителя Штайнбаха, который корчился в предсмертных судорогах.

— Рыцарский поединок не предусматривает повешение, — спокойно произнес он. — Благодарю, господин Жан де Бувин, за спасение моего приемного сына. Однако лучше было бы получить этого типа живым. Я бы задал ему парочку вопросов.

Ханзи вытер свой меч.

— У вас есть живой господин Дитмар, — сказал он. — А у меня есть мертвый негодяй. Вот что я называю справедливостью, господин Флорис.

Флорис улыбнулся.

— Хотелось бы мне, — сказал он, — чтобы все всегда было так просто. Но теперь пойдемте, господа, отпразднуем нашу победу. Ах да, и отправьте кого-то в Нойенвальде. Моя жена захочет сама перевязать раны сына. Она достаточно долго путешествовала с лекарем.

Герлин осыпала сына упреками, в то время как опытные рыцари сошлись во мнении, что Дитмар попался в ловушку.

— Я не удивлюсь, если девушки вообще нет в крепости, — заметил Флорис. — А даже если она там, то живет в заточении, чтобы никто ее не видел. Нам следует положить этому конец, Дитмар. С завтрашнего утра будем постоянно обстреливать крепость, возможно, даже из луков, чтобы они боялись показываться на стенах. Пусть еще больше скучатся.

— Подпалить кладовые с зерном! — со злостью предложила Герлин. До сих пор она была против того, чтобы что-либо в крепости разрушали, но, увидев своего сына раненым, она разъярилась и теперь жаждала отомстить — за Дитриха и каждую каплю крови, потерянную Дитмаром в этом подлом поединке. За Соломона, который умер лишь потому, что Роланд захватил Лауэнштайн. За все те годы, когда она не могла наслаждаться миром в Лоше, потому что только и думала, как отвоевать Лауэнштайн. За время, что она провела в разлуке с другими детьми, живущими при дворе французского короля. — Ведь можно попасть точно в цель, не так ли? Я укажу вам, где они располагаются.

Однако Дитмар решительно покачал головой:

— Нет, матушка! Ни в коем случае. Я не буду ни обстреливать Софию, ни поджигать, ни морить голодом дольше, чем это будет необходимо. Нам следует быть осторожными, мы должны ее беречь. Если с ней что-то произойдет… Чего будет стоить моя жизнь без нее?

Рюдигер и Ханзи едва сдержали улыбку.

— Ну хорошо, — наконец произнес Флорис, с трудом сохраняя спокойствие. — Мы придумаем что-то другое. Но ты, Дитмар, больше не будешь подвергать себя опасности. Никакого патрулирования на расстоянии полета стрелы и меньше от крепости — кто знает, может быть, там кто-то умеет пользоваться луком. Любая поездка лишь в полном вооружении и с сопровождением.

— Но ведь я уже не ребенок! — вспылил Дитмар. — Что подумают обо мне другие рыцари?

Теперь пришла очередь Флориса улыбаться.

— Это не важно, — заметил он. — Но если с тобой что-то случится, чего будет стоить жизнь Софии без тебя?

Новая стратегия осаждающих была нацелена исключительно на полное моральное истощение противника. Поскольку от господина Гисберта рыцари узнали, что хотя в Лауэнштайне и не голодали, но терпели нужду, осаждающие начали устраивать пиршества на безопасном расстоянии от крепости. Они жарили быков на вертелах, приглашали музыкантов и со смехом призывно махали руками людям Роланда, когда начинали новую бочку вина или открывали очередной бурдюк. Иногда они приглашали и жителей деревни Лауэнштайн, проводили показательные поединки и щедро угощали крестьян и ремесленников. Дитмар, Флорис и Герлин постоянно объезжали деревни, расположенные вблизи крепости, вершили правосудие и устанавливали размер налогов. Рюдигер пригласил хозяина публичного дома, чтобы тот посетил их со своими потаскухами.

— Надеюсь, они достаточно чистые, — вздохнул Рюдигер, глядя, как ликующие рыцари развлекаются в обществе девушек. — Герлин убьет нас, если мужчины что-то подцепят от них. Но у парней из крепости наверняка слюнки текут!

На стенах Лауэнштайна не было свободного места.

Ханзи рассмеялся:

— Как считаешь, господин Рюдигер, может, мы оба удовлетворимся той рыжей малышкой?

Так начался второй год осады Лауэнштайна.

Для беженцев, обосновавшихся в Монтальбане, года 1214 и 1215 оказались неожиданно спокойными. Им не пришлось защищать ни город, ни крепость, да и рыцарям не нужно было спешить на помощь другим осаждаемым крепостям. Симон де Монфор пока приостановил крестовый поход — причиной чему, к всеобщему удивлению, стал граф Тулузы. Тот вместе с королем Иоанном посетил IV Вселенский Собор в Риме, чтобы обратиться к Папе с прошением. Он снова объявил себя сторонником Римской Церкви, попытался преуменьшить свои усилия в поддержке альбигойцев и просил вернуть его владения, — после чего Монфор также немедленно отправился на Собор, чтобы представлять другую сторону. Наконец Папа принял решение не в пользу Раймунда — он не снял с него отлучение от Церкви и отдал его земли Монфору.

— Ну, вот вам и Раймунд Тулузский, вот вам его поддержка! — вздохнул Авраам, когда до Монтальбана дошли вести о решении Папы. — Да и другие постановления Собора не утешительней: учение альбигойцев прокляли в который раз. Евреи и мусульмане впредь должны выделяться особой одеждой. — До сих пор в различных графствах и городах это соблюдалось по-разному. — Евреям запрещено заниматься ремеслом и занимать должности, они могут быть лишь ростовщиками.

— И священнослужителям следует меньше распутничать, — с улыбкой добавил Соломон, — вот в чем успех. Но, если серьезно, как ты считаешь, Мириам, Раймунд Тулузский, старый вояка, действительно сдался?

Мириам, которая за последние десять лет узнала темпераментного графа лучше, чем все его прежние жены, решительно покачала головой.

— Сейчас Раймунд Тулузский вне себя от ярости. Ведь он становился на колени перед Папой, что ему явно далось нелегко. А что делает тот? Подтверждает отлучение графа от Церкви! К тому же перед всеми священнослужителями и знатнейшими князьями христианства! Это ему не могло понравиться. Симону де Монфору следует приготовиться к неприятностям! Раймунд Тулузский в ярости — такого врага себе не пожелаешь!

Вскоре жители Тулузы были готовы простить графу побег в Англию. Еще и потому, что люди Монфора свирепствовали в городах и деревнях, словно завтра никогда не наступит. Либо Монфор не слишком умел управлять владениями, либо с самого начала не рассчитывал, что сможет долго удерживать Тулузу. В любом случае у людей безжалостно забирали все имущество, как только подозревали, что они имеют что-то общее с еретиками. Он отправлял сборщиков налогов в самые отдаленные районы и не принимал никаких мер, когда его «крестоносцы» возмещали свои убытки за счет жителей графства. Воины — часто это были жалкие подонки, которые присоединились к крестовому походу лишь ради наживы, — грабили и насиловали, невзирая на веру своих жертв. Жители Тулузы стонали под их плетями и тосковали по временам правления своего графа. Пусть он продолжает тратить деньги на свой дорогостоящий двор, любовниц и боевые приключения, только бы оставили их в покое!