– Помнишь, мама, как Дорота обварила руку и у нее был приступ аллергии после того, как она приготовила с нами харрису? – грустно спрашивает Хадиджа.

– Как я могу это забыть? – отвечает пожилая женщина и тяжело вздыхает. – Давно было, а кажется, будто только вчера.

Она смотрит на Марысю, которая, прикусив язык, украшает песочные пирожные. Девочка либо, как обычно, делает вид, что ничего не слышит, либо действительно не обращает внимания на этот обмен репликами – она ни на минуту не прерывает своего занятия.

– Малика, наверное, переборщила с бараниной. – Женщины с помощью слуг Марцелино и Евки вынимают половину туши из морозильной камеры и бросают на кухонный стол.

– Как мы это разделаем? – заламывая руки, спрашивает Хадиджа.

– Мы умеем, maam, – подключается тихий и услужливый ганец. – Мы из рода охотников.

В следующее мгновение он вытягивает из-под широкой одежды острый как бритва тесак и маленький ножик.

– Он что, всегда с собой это носит? – спрашивает мать по-арабски и удивленно приподнимает брови.

– Мы должны чувствовать себя в безопасности, – отвечает дочка и добавляет: – А может, лучше сразу удрать? Ведь если на него кто-то прикрикнет, он, возможно, возьмет и очень ловко отсечет ему голову. – И она взрывается бешеным смехом.

– С костями или без? – уточняет Марцелино.

После полудня приходит помогать еще и Алиса из бюро со своим «братом», который оказывается замечательным барменом.

– Никогда не было у нас в доме столько алкоголя. И крепкого! – Мать недовольно косится на отдельный столик. – Знаю, что так и должно быть, но наверняка Аллаху это не понравится.

– Таковы уж эти дипломаты, постоянно пьяные. – Хадиджа шутит, игриво подмигивая. – Никто никого не заставляет напиваться до смерти, но на таких приемах просто должны стоять бутылки. Иначе в следующий раз никто не придет. Так утверждает моя старшая сестра, а она знает, что говорит.

– Ну что ж, таков мир, – вздыхает старая ливийка. – Пусть тебе крестные это приносят и ставят. Мы не должны к этому прикасаться, хватит того, что это делает Малика.

– Кускус готов? А как ягнятина, мягкая? Siorba[25] не подгорела? Крем-карамель не жидкий? – Хозяйка приема как сумасшедшая влетает в дом за полчаса до начала ужина и засыпает девушек на кухне тысячами ненужных вопросов.

– Иди умойся, переоденься, а то некому встречать гостей. Ты должна быть готова, дама. – Мать впихивает Малику в ванную.

– Спасибо вам всем, мои любимые. – Она посылает им воздушный поцелуй. – Если привалит очень большая толпа, то я попрошу вас в салон, где и представлю гостям, так что вы тоже принарядитесь, окей?

– Разумеется, конечно. – Измученные, но сейчас уже очень довольные женщины тоже отправляются в комнаты, чтобы привести себя в порядок и достойно представить свою дочь и сестру.

– Должно быть, забыла, – вздыхает мать после двух часов ожидания в кухне. – Знаешь, какая она загнанная.

– Да, ты права. – Хадиджа разочарованно опускает взгляд и нервно поджимает губы. – Только зачем из нас дураков делать?! – взрывается она.

– Марыся, иди уже спать, утром в школу. – Бабушка необычно резко обращается к заскучавшей внучке, одетой в красивое выходное платьице. – Я расстегну молнию, а остальное ты сама снимешь.

– Но… – Марыся пробует возражать.

– Поговори у меня! – кричит женщина и сразу же закрывает ладонью рот, потому что кухня непосредственно прилегает к салону, в котором развлекаются гости. Оттуда доносятся смех, громкие разговоры, но всех заглушает веселая Малика.

Девочка, видя, что сейчас не может спорить, направляется в спальню, а женщины переходят в маленькую комнатку, в которой стоит телевизор и почти не слышны отголоски веселья. Включают телевизор, усаживаются поудобнее на мягкие диванчики, стягивают обувь и кладут уставшие ноги на низкую лавку.

– А знаешь, мы ведь тоже заслужили что-нибудь элегантное и дипломатическое, – начинает мать, глядя на разочарованную дочку. – Я видела в кухне открытую бутылку красного вина. Пророк Мухаммед в Коране запрещает питие, обещая его, однако, всем, кто пребудет в раю. А потому самое время попробовать что-нибудь, стоящее греха.

– Я принесу. – Хадиджа оживляется, как от прикосновения волшебной палочки.

Женщины прекрасно развлекаются в обществе друг друга, слушая арабскую музыку и рассказывая анекдоты из прошлого. О будущем они стараются не думать – ведь в их семье никогда ничего не известно. Жалеют, что раньше не проводили больше времени вместе и торжественно обещают наверстать это. В полночь разговоры в салоне почти полностью стихают. Слышно только два приглушенных голоса: Малики и ее приятеля из Ганы – Анума. Матери и Хадидже уже нечего ждать, и они расходятся по своим комнатам.

Пора делать следующую оплату обучения в школе, а посольство не дало еще ответа о первой сумме. На проблемы, касающиеся работы, Малика может пожаловаться только дома.

– А дорого ли это, доченька? – спрашивает мать, поднимая глаза от женского цветного шрифта.

– Изрядно, даже очень, – вздыхает Малика. – Мое полугодовое обеспечение едва покроет оплату за обучение и вступительный взнос, а как же деньги на жизнь?

– Не шути! Сколько конкретно? – Мать и Хадиджа внимательно смотрят на Малику.

– При поступлении ребенка в школу взимается около пяти тысяч долларов. А учебный год в начальной школе стоит девять тысяч с чем-то, так что сами видите. И чем дальше, тем дороже.

– Но там же много африканских детей! Неужели у их родителей хватает денег на такое дорогое обучение? – удивляется Хадиджа. – А еще говорят, что на черном континенте беда… Однако у кого-то здесь все-таки есть деньги.

– За моей подругой Жоржеттой каждый день приезжает шофер на черном «мерседесе», а она удирает и говорит, что папа дает ей самый плохой автомобиль, – подключается к разговору Марыся.

– Вот тебе и ответ, – с осуждением говорит пожилая ливийка. – Послушайте, перед приездом сюда я продала – правда, за гроши – мои свадебные украшения. Это не так уж много, но все же…

– Мама! Бабушка! – выкрикивают они с возмущением.

– Хорошо! Хорошо! – Женщина пренебрежительно машет рукой и продолжает: – У Ахмеда тоже отбила пару тысяч зеленых, значит, могу доложить какие-нибудь три тысячи.

– Я совершенно с этим не согласна! – Малика подхватывается на ноги и зажигает сигарету.

– У меня тоже осталось немного от моей компенсации после развода, на черный день, и я считаю, что он, собственно, настал. – Хадиджа встает, идет в свою спальню и приносит конверт.

– Вы что, обе с ума сошли?! – кричит Малика, рассыпая вокруг пепел. – У меня ведь есть еще стабильный доход от клиники в Триполи! Нужно будет только сделать трансфер и подождать, пока деньги дойдут.

– Почему ты считаешь, что должна отстранять нас от общих забот, дочка?

– А разве у нас есть какой-нибудь парень, который мог бы это сделать? Всегда так было, даже отец занимал у меня деньги.

– Ты мужик в юбке, это каждый подтвердит, но сейчас возьми у нас нашу часть вклада. Как заработаешь, нам что-нибудь вернешь, чтобы мы не просили денег на конфеты. – Мать улыбается и похлопывает сильную и независимую дочь по плечу. – Ты всегда нам помогала, значит, сейчас мы можем по меньшей мере хоть немного отплатить. Ты такая серьезная, Малика!

– Тук-тук, подруга за стеной очень занята? – Молодой улыбающийся ганец тихонько входит в бюро Малики.

– Почему же, ведь приемные часы уже закончились.

– И у меня тоже. – Мужчина приближается и усаживается на единственном шатающемся табурете. – Вижу, что к тебе приходит все больше народу. К твоему предшественнику не было смысла ходить, и приемная пустовала. Это был неотесанный грубиян!

– Да уж, я успела заметить. Правда, до этого времени я была знакома только с ним, послом, секретаршей и парой уборщиц, но мне и этого хватило. Почему-то здесь не в обычае представлять новых работников.