Мы договорились на два часа, но в начале первого я выскочил из дома. Приплелся к кинотеатру, взял билеты, жду. Половина второго, без четверти, без десяти — проклятые стрелки топчутся на месте. Наконец-то два! А ее нет. Пять минут, десять — не идет. Все глаза проглядел — не видно. До этого всегда точно приходила, и вот тебе раз! Как-то не по себе мне. Дрейфлю стою, как мальчишка. А что дрейфлю, и сам не знаю. И чего мне без нее так паршиво?! Совсем что-то раскис, слизняк, а не парень. Встряхнулся, решил — баста! Сейчас отчитаю ее, чтоб в следующий раз вприпрыжку бежала. Со мной такие штучки не проходят. Такие номера пресекаю сразу, а чуть что — пока! Только меня и видели.
Я уж начал подбирать резкие словечки, смотрю — спешит моя толстушка. Подошла запыхавшаяся. Рот открыт, дышит часто:
— Прости, милый… Я бежала… От самой остановки.
Стою я остолбенелый. Она при свете-то вся в веснушках. Не волосы, а оранжевая грива. А глаза, как янтарь с крапинками. Красавица — другого слова нет, я чуть не ослеп от ее красоты. Не мог и подумать, что мне так подфартило. Ну, а фигура при свете еще пышнее, чем в темноте. Особенно известная часть тела. Смотрю я на нее, она на меня. Приветливо смотрит и нежно:
— Ах! — выдохнула. — А ты ж синеглазый! Синеглазый мой! — и чмокнула меня в щеку.
О чем фильм не помню, мне было не него, меня переполняли нешуточные чувства, я, можно сказать, второй раз втрескался в нее. Но раньше только и думал, как бы затащить ее в укромное местечко, а сейчас и просто сидеть с ней было приятно.
После фильма я предложил освежиться, выпить сухого.
— Как хочешь, милый.
Только разве в наши кабаки в воскресенье попадешь?! В общем, потыркались мы в две-три забегаловки и плюнули на это дело. Только я хотел заикнуться про лесок, на природе распить бутылку вина, как она пропела своим плывучим голосом:
— Знаешь что, милый? Если хочешь, давай купим вино и пойдем ко мне. Я живу с тетей, она тебе понравится.
Понравится! Надо видеть эту молодящуюся развалину с откляченным задом! Страхолюдина! В ярком цветастом платье, как клумба. Каждый тюльпанчик на платье с ведро. Таким цветочком убить можно. А имя! Элеонора Брониславовна. Умора! Я-то ее «ведьмой» прозвал. Водянистые глаза, ватный рот, и тоже грудастая. Наверно, раньше ее груди напоминали бастионы, а теперь болтались, как дыни в авоськах, то есть выглядели сдавшимися бастионами…
Тетка совсем выжила из ума. Тащила с собой весь мешок печалей, и только и знала пускать без причины слезу. У нее прямо глаза были на мокром месте. А то вдруг ни с того ни с сего как захохочет. С ней частенько такое бывало.
Когда я вошел, она оглядела меня придирчиво, как лошадь на базаре, и засмеялась дребезжащим смехом. «И где ты такого подцепила?» — говорила вся ее рожа. От всяких кремов ее кожа напоминала шелуху картошки. Цветочек потом сказала, что она двадцать лет потратила на выведение прыщей.
Тетка произнесла свое имя и зашаркала накрывать на стол. Она тоже с нами выпила и начала поправлять прическу такими же сонными движениями, как Цветочек. Прихорашиваясь, она завела тягомотину:
— Проклятое время! Понимаете, что я хочу сказать? Оно так быстро бежит. Когда-то я тоже собиралась выходить замуж, но законы небес…
Тоже! Как будто я свататься пришел. Может, ей Цветана чего напела? Я взглянул на свое сокровище — жует, улыбается как ни в чем не бывало.
— …Собиралась замуж, — бубнила тетка, — да потом прикинула: надо готовить супы, а я пила только кефирчик. Да и друзья к мужу станут приходить. Начнут допоздна выпивать, играть в карты, а я спать люблю. Вы, Алексей, верите в сны?
Кстати, в другой раз тетка рассказала противоположное: что трижды побывала замужем, но ее мужей никто не видел, потому что один был капитаном дальнего плавания, второй — страшно засекреченным, а третий — «очень умным, он ни с кем не общался, всех считал дураками». Рассказала, объяснила свои браки чьим-то вмешательством с небес и закатилась в хохоте. А через пару дней, забыв всю эту ахинею, тетка уже говорила, что является глубокой девственницей. Цветочек потом подтвердила, что она со странностями — «знакомится с мужчинами по телефону, но никогда не встречается».
Все было бы неплохо, если бы этот чудной тетке не втемяшилось в башку, что я приперся свататься. Она выуживала из меня, прилично ли я зарабатываю, допытывалась, как думаю жить: с родителями или строить кооператив. А когда Цветочек пошла переодеваться в другую комнату, тетка кивнула на племянницу и, подмигнув мне, протянула:
— Вы, Алексей, заметили, у Цветанки нестандартная фигура… Ну, как вам объяснить… Я считаю, любимого тела должно быть много.
Тетка вроде создавала рекламу, и я понял, что за этим крылось, куда она клонит. (Она, кстати, была не такой уж чокнутой, даже сообразила после обеда смотаться погулять.)
Вначале я, как всегда, хотел поставить точку — вякнуть, что я не подарочек, а потом думаю: «с какой стати? Она ей набивает цену, а я что — рыжий?». Я по природе человек спокойный, но здесь меня заело, и я вспылил. Решил не оставаться в долгу и выдать ей все прямо в глаза. Повысив голос, я сказал, что работу люблю, деньжата бывают, да и возраст в норме, то есть уж знаю, чего хочу и есть силенки, чтобы это сделать. Четко. Потом чуть коснулся своего быта и рассказал про старушку мать.
А тетка все расставляла сети, точно била кувалдой:
— Цветанка готовить умеет, да и ласковая она. С такой не пропадешь. Это ж законы небес.
«Это точно, — мысленно прикинул я. — Да и спокойная она. Ее характер меня вполне устраивал, а уж о внешности и говорить нечего. И чего еще надо?! Была не была!» И вот так, дуриком, я сморозил большую глупость — решил жениться. Знал бы, что будет впереди, не стал бы заикаться об этом.
Я попался в ловушку. Рассусоливая детали, мы с этой каргой наметили свадьбу, а Цветочек все как бы переодевалась. Тогда-то до меня не дошло, я сидел хлопал ушами, а позднее был уверен, что они все четко продумали — как меня заволочь в загс.
— Вы любите музыку? — спросила тетка перед уходом и, не дожидаясь моего ответа, громко зыкнула на всю квартиру: — Ты помнишь, Цветанка, как я пела?!
Распевая какую-то песню, она затопала к выходу, тяжело, с натугой, точно перегруженный грузовик.
Когда тетка ушла, Цветочек закончила «переодеваться» и появилась в халате. А халат-то был прозрачный, почти не скрывал того, чем щедро одарила ее природа. Я застыл пораженный, но, ясно, не красотой халата, а тем, как он ее облегал. Она сонно потянулась, своей вялостью так и зажигая меня. От вина немного развезло, и я набросился на нее, а она, обжигая ухо:
— Ах! Соскучилась по тебе. Мой синеглазый!
Приплелась бы тетка, хорош был бы у меня видок! Но старушенция не подкачала. Да и там все было рассчитано, так я думаю. Всякие там взгляды, вздохи, напускная стыдливость. Настоящая западня, а не дом. Разумеется, я заговорил потом с Цветочком. Я сказал просто, без всякого нажима:
— Давай поженимся?
Она посмотрела на меня бессмысленно и радостно, уткнулась в плечо и выдохнула:
— Ах!
Протрезвев, я понял, что наломал дров. Несколько дней ходил сам не свой. Как-то даже собрался заявить им, что в таких делах спешка хуже всего, что вот заколочу деньгу, тогда и осмыслим это дельце — короче, распишемся, когда сочту нужным. Уже поехал отказываться, а тетка открывает дверь и сразу:
— Куда же вы, Алексей, пропали? Я уже и холодец сделала.
Познакомил я друзей с Цветочком и как-то Кольке говорю:
— Все, Колюх! Кончилась вольная житуха!
— Не возникай! Брось молоть чепуху! — отрезал Колька. — Я давно тебе говорил — пора кончать шляться. Ты свое взял. Теперь надо сколачивать семейство. И баба она клевая, сразу видно. На ее физиономии написано — любит тебя. На других ноль внимания, а тебя так и сверлит. Капитально.
Так оно и было. Это он верно сказал. Остальные дружки тоже одобрили Цветочек. Я всех опросил, «со стороны, — думаю, — виднее». Все, как один, заявили — первоклассная баба. После этого мне стало легче, но все же и не очень. Все казалось, что меня надули. Я был не против брака, но уж очень неожиданно это получилось, прямо на голову свалилось, никак не думал, что именно на ней женюсь.
