Деирдре проснулась на следующее утро в своей спальне одна. Виктор вернулся домой поздно, и, к счастью, ему не захотелось заниматься любовью со своей женой. Деирдре и на этот раз не отказала бы ему, однако ей пришлось надеть широкую ночную рубашку, чтобы скрыть следы своих диких игр с любовником. Деирдре на миг подумала о том экстазе, до которого Цезарь довел ее на пляже, и тут же почувствовала желание действовать. Она как можно быстрее должна встретиться с ним, привязать его к себе, прежде чем ему в голову придут дурные мысли. Это была единственная возможность его переубедить — взывать к его разуму было, конечно, бесполезно. Когда они занимались любовью, Цезарь все же пообещал ей еще раз подумать о «Морской деве». Деирдре была уверена, что, если ей удастся сделать так, чтобы он не успел на корабль, он, может быть, еще раз подумает о предложении относительно Бонни и лавки. Ну а в крайнем случае… может быть, ей все же придется бежать вместе с ним. Неужели такой день, как предыдущий, не стоил любых жертв?

Деирдре подошла к окну и окинула взглядом жилище рабов, конюшню и сад. Она надеялась увидеть своего любовника, однако во дворе никого не было. В конце концов женщина накинула на себя пеньюар, причесала волосы и сошла вниз. Было ранее утро. Виктор, конечно, еще завтракает. Он обрадуется, если она составит ему компанию.

И действительно, Виктор с аппетитом поедал порцию стручков окры и вяленой трески. И, конечно, его глаза загорелись, когда он увидел Деирдре, подходившую к нему. Она улыбнулась в ответ, и он встал, чтобы поцеловать ее. Деирдре ответила на поцелуй. Виктор был прекрасным мужем, и это было так чудесно, что он любил ее. Однако провести так всю жизнь? Целую скучную жизнь под защитой Виктора, состоящую из кротости, нежности и дружелюбия? И это тогда, когда можно становиться участницей невероятных приключений рядом с Big Black Сaesar^[30]?

— А где Бонни, Нафия? — спросил Виктор, когда маленькая девочка с серьезным видом поставила корзинку с хлебом на стол.

Нафия старалась как и прежде выполнять поручения по дому, но за завтраком в последнее время она обслуживала Бонни, после того как повариха взяла ее к себе помощницей.

— Ее нет, — ответила Нафия.

Для Деирдре это слово было как удар ножом.

— Что значит «нет», малышка? — осведомился Виктор.

Нафия пожала плечами:

— Не знаю. Но сегодня утром я проснулась оттого, что лошади ржали и били копытами в стену. Они были голодны, мец! Вот что они сказали!

Виктор улыбнулся:

— А где же Цезарь? Разве он не покормил их?

Нафия покачала головой:

— Нет. Потому что он тоже исчез. Амали потом покормила лошадей, а я хотела разбудить Бонни, чтобы она помогла Сабине. Я очень громко стучала в ее дверь. — После выздоровления Бонни переселилась из гостевой комнаты Дюфренов в одну из комнат в доме для слуг. — Но она не открыла. А потом пришла Амали и сказала, что Бонни исчезла. Как будто она уже обо всем догадалась. Ну да, а потом мы стали искать Бонни. Вдруг она заболела или с ней случилось еще что-нибудь в этом роде? Но она просто исчезла. Хотя вся ее одежда была на месте. Это странно, не так ли, мец Виктор?

Виктор вздохнул. Для него это было скорее подтверждением его опасений.

— Бедный, глупый ребенок, — тихо сказал он.

Затем он удивленно взглянул на Деирдре, которая вдруг разрыдалась. Виктора это удивило. Конечно, все они привыкли к своим странным гостям и болезненно воспринимали их уход. Но чтобы это так тронуло его жену…

— Что случилось, Деирдре? — ласково спросил он.

Молодая женщина вскочила на ноги.

— Ничего! — воскликнула она. — Совсем ничего… Я… ничего. Просто пришли ко мне Амали, когда она покормит лошадей…

Затем она взбежала по лестнице, бросилась на свою постель и снова стала плакать…

В море «Морская дева» поднимала паруса. Ее целью был груженный табаком торговый корабль, который шпионы капитана Сигалла обнаружили в порту Кап-Франсе. Корабль направлялся в Париж.

«Морская дева» следовала за ним на север.

Карибское море Сан-Доминго — Кап-Франсе, Новый Бриссак, Рош о Брюм

Весна — осень 1756 года

Джеф и Бонни изменились с тех пор, как пожили в Кап-Франсе. Это не очень сильно бросалось в глаза, однако от такого внимательного наблюдателя, каким был много повидавший в жизни квартирмейстер Санчес, не укрылось, что Джеф стал гораздо более жадным. Прежде он никогда особенно не забивал себе голову тем, какие корабли преследовала и брала на абордаж «Морская дева». Конечно, Джеф всегда радовался богатой добыче, но было ли ее больше или меньше, ему, казалось, все равно — деньги сразу же утекали у него между пальцев, как и у большинства других пиратов. Они тратили их на женщин и яркие наряды, в которых, гордые как павлины, разгуливали в портах.

Сейчас же, однако, Цезарь свои деньги не тратил, а недавно даже изъявил желание принять участие в обсуждении вопроса о том, следует ли «позаботиться» об одном паруснике, который должен был доставить сахарный тростник в Англию, или же броситься в погоню за кораблем, который транспортировал тщательно охраняемые роскошные товары. Высокий чернокожий парень выступил за более ценную добычу и более высокий риск, да к тому же стал оказывать давление на команду, требуя избрать лейтенанта. Экипаж должен был избрать на эту должность его или Санчеса. Если лейтенантом станет мулат, то Джеф хотел выставить свою кандидатуру на должность квартирмейстера. Обе должности предполагали бóльшую долю от дележа добычи, а Джефа тем самым приближали к его мечте — быть вместе с дамой своего сердца.

Бонни, конечно, тоже заметила, что Джеф начал экономить деньги, и радовалась этому. Она с большой неохотой вернулась вместе с ним на «Морскую деву». Гораздо больше ей хотелось открыть собственную лавку в Кап-Франсе. Однако без Джефа смысла в этом не было, она не решилась бы вести дела в одиночку. В конце концов, она была не такой, как Маану. И когда Джеф заявил, что ее накоплений вряд ли хватит на то, чтобы начать свое дело, и что можно вести жизнь гораздо более интересную, если собрать побольше денег, Бонни решилась. Конечно, у Джефа были грандиозные планы… Как-то он даже употребил такие слова, как «купец» и «хозяин корабля». Бонни считала это большой глупостью. Вряд ли можно было разбогатеть настолько благодаря пиратству.

Однако же, когда за последние недели она все же увидела, как решительно Джеф собирает деньги, она почти начала верить в то, что его мечта осуществима. Конечно, Бонни ни с кем об этом не говорила, лишь улыбалась про себя, когда Санчес и Питч подсмеивались над Джефом, намекая на «женщину его мечты», для которой тот копил деньги.

Изменения, которые произошли с Бонни, были не такими заметными. Собственно говоря, на них обратили внимание капитан и другие канониры, которые оставались на «Морской деве» во время абордажей. Первый канонир Бобби стал более щепетильным. Конечно, он все еще стрелял из пушки и так же метко попадал, но стал реже целиться в толпу матросов на вражеском корабле. Казалось, он уже не был исполнен дикой решимости уничтожить как можно больше противников. Капитан объяснял это ранением — теперь малыш знал, что чувствует человек, в которого попало пушечное ядро. Но со временем он должен будет измениться. Невозможно представить себе пирата, который способен к состраданию. Однако пока что Сигалл обращался со своим первым канониром осторожно. Его Бобби когда-нибудь забудет о своем ранении и о страхах. В конце концов, он мужчина!

Бонни же, напротив, все больше чувствовала себя женщиной, после того как в Кап-Франсе наконец-то получила возможность снова быть ею. Прежде всего, там она впервые жила, как нормальная женщина. Она научилась принимать чужое сочувствие и уважать чувства других людей, понимать то, что выражают их лица… и разговаривать с другими женщинами, которые не смотрели на нее сверху вниз. С Маану, конечно, она тоже могла разговаривать, однако тогда Бонни была еще девочкой и Маану была для нее скорее матерью, чем подругой. С Амали же Бонни могла обсуждать сплетни, болтать о всяких безобидных мелочах и, хихикая, примерять пестрые безделушки, которыми с удовольствием торговала бы. Она научилась понимать, что, если повариха бранится и жалуется, не следует принимать это слишком близко к сердцу. В первое время Бонни испуганно вздрагивала и пряталась, как только Сабина начинала орать, однако вскоре девушка уже могла со смехом реагировать на это. И вообще, она научилась смеяться открыто и беззлобно, и ей даже удалось на какое-то время забыть похожий на ржание или рычание хохот матросов, обычно следовавший за анекдотами, которых она зачастую даже не понимала.